Леший в погонах - Александр Александрович Тамоников Страница 50

женщина пришла в себя и чуть ли не с ножом кидалась на русских женщин, а потом она увидела, как они кормят ее детей, и присмирела. Все равно волком смотрела, но смотрела и как ее детей кормят, и как тут женщины живут, своих детей выхаживают, кормят, оберегают в этой глуши. Понимала, не дура же, почему тут в глуши женщины с детьми оказались. От войны, от немецкой армии прятались, от Гитлера и его шайки.

– А потом она на кладбище наше сходила, – продолжал рассказывать Прохор, – где мы и солдата того немецкого похоронили, посмотрела, прочитала. Языка знать не надо, чтобы понять, что цифра на крестах – это возраст детей.

– А ну-ка, покажите мне ее, – попросил Коган.

Мальчишки неохотно повели его на дальний край их лесной деревни. Прохор указал рукой на лес, где между деревьями ходила женщина с лыковым лукошком, а рядом с ней топтались двое детей. На вид одному было годика четыре, другому лет шесть. Женщина собирала грибы, а дети, бегая по траве в коротких шортиках и ботиночках, помогали ей. Голова у женщины была перевязана. Коган нашел Марфу Ивановну и попросил ее рассказать о немке с детьми. Женщина нахмурилась, внимательно посмотрела в глаза гостю, пытаясь понять, с осуждением спрашивает или другая причина есть. Но бояться ей было нечего. Она отучилась бояться, это было видно по всему.

– Да что про нее говорить, – тихо ответила Марфа Ивановна. – Немка, да. И ее дети, и наши дети – все они дети войны. Кидалась с ножом, правда. Ребята вам правильно рассказали. Да только поняла она, что к чему, и приняла опять же через детей. Увидела, что нам разницы нет, чьи они. Мы и за соседских переживаем, и за ее тоже переживаем. Мы ведь матери, для нас все дети равны. Может, когда-то и мир на земле через детей и матерей восстановится. Когда поймут матери, что дети – они общие, всего мира дети, тогда и войн больше не будет. Перестанут они солдат рожать, а будут рожать пахарей, кузнецов, трактористов, летчиков.

– Боюсь, что солдат рожать тоже надо, чтобы было кому ваших пахарей и трактористов от врагов защищать.

– А не будет врагов, – вздохнула женщина. – Если их не рожать, то откуда они возьмутся.

– Ну, если матери всего мира вместе соберутся и возьмутся за дело мира, тогда так и будет, – улыбнулся Коган. – Простые матери.

– Может, и не только простые, – пожала Марфа плечами. – Немка эта, Анна – она ведь не простая. По всему видать, ее муж большой немецкий начальник. И раз она здесь оказалась с ним, значит, и семью мог привезти, и в безопасности себя чувствовал. Может, и генерал ихний даже. Но и она поняла, что значит война, и нашей детворе подолом сопли вытирает.

– Анна, говорите, – тихо произнес Коган и, поднявшись, пошел искать мальчишек.

Жену начальника гестапо Николаса Альбрехта тоже звали Анна. Урожденная Анна фон Аккерман, немецкая дворянка. Значит, и она поняла, что такое война. На себе испытала, на своих детях? Чудеса. Но в жизни бывает чудес намного больше, чем человек может сам себе нафантазировать. И поступки человеческие порой трудно объяснить, предсказать и в них поверить.

Возле машины они были вечером следующего дня. Пробитая пулями и осколками, она чудом доехала лесными дорогами до этого места. Видать, раненый солдат Отто был умелым водителем. Сумел провести машину по лесным дорожкам, по редколесью. Почему-то ему казалось, что он едет в направлении населенных пунктов, а может, помутился разум у солдата. Он же нес ответственность перед своим начальником за его жену и детей, но теперь уже не спросишь. Но повезло, безусловно, что машина доехала. Пробит во многих местах кузов, но ни одна пуля или осколок не задели двигатель, бензобак. Правда, сам Отто все же получил смертельное ранение. Но жену Альбрехта он спас.

Осмотрев машину изнутри, Коган не нашел абсолютно ничего. По словам мальчишек, два чемодана и большую сумку с вещами они привезли в лагерь на телеге вместе с женщиной и детьми. Собственно, багажника у машины не было, но заднее сиденье опускалось, открывая небольшую нишу за сиденьем, где хранился автомобильный инструмент, запасная канистра и другие автомобильные принадлежности. И когда Коган опустил сиденье и с трепетом в груди извлек из-за него объемистый черный кожаный портфель с замками, мальчишки не удержались от восторженных возгласов.

Коган тут же возле машины на траве попытался расстегнуть замки, но они не открывались без ключа. Ножом он перерезал ремни и открыл портфель. Прохор и Митя не дыша стояли рядом, заглядывая через плечо Бориса Михайловича. А он доставал папки, кипы листов и, затаив дыхание, перебирал их. Наконец он поднял голову и с улыбкой посмотрел на ребят.

– Мальчишки, партизаны вы мои дорогие, разведчики! Вы хоть понимаете, что вы нашли? Не понимаете! Да этим бумагам цены нет! Их ищет наша разведка, а они лежат себе спокойно в лесу и ждут, когда их обнаружат. Это гестаповские архивы, мальчики, и их нужно сберечь, сохранить и передать нашему командованию.

– Ух ты! – мальчики переглянулись. – Борис Михайлович, честное комсомольское, сохраним! Только… а вы как же?

– Я вручаю вам этот портфель, ребята, – строго заявил Коган. – Вы должны отвезти его в ваш лагерь и там спрятать. Только не в доме и не в землянке. Лучше всего где-то в лесу, где вы потом его сами сможете найти. Есть такое место?

– Есть! – обрадовался Митяй. – Проша, а там, на берегу, где мы глину копали, там несколько деревьев с дуплами, помнишь? Мы еще проверяли, есть там пчелы и мед или нет. Вот в дупле и схороним!

– Вот сразу в дупло и отнесете! И только потом в лагерь к мамкам. И никому ни слова, никому! А я тем временем в город пойду. Когда вернусь, не знаю, но сведения о найденном портфеле я должен передать советскому командованию. Помощь нам может понадобиться очень скоро. Я бы с собой его взял, да нет никакой гарантии, что с немцами не встречусь. И тогда прощай удача! Так что вам нужно сохранить портфель, а мне – передать о нем информацию. Понятно?

– Так точно, товарищ командир, – мальчишки по-военному вытянулись перед Коганом.

– Верю в вас, бойцы! – Коган положил ребятам руки на плечи и посмотрел в их глаза.

Пройти за сутки почти пятьдесят километров было невозможно, но Коган прошел. Он шел, когда идти было невозможно, когда не слушались ноги. Он думал о задании, о мужественных мальчишках, которые теперь помогали ему и спрятали