Даниил Корецкий - Спасти посольство Страница 59

«Ил» вышел на посадочную глиссаду. Командир выпустил шасси.

Грузовой отсек был переполнен. Откидные сиденья вдоль бортов и посередине отсека были все заняты, часть пассажиров сидела прямо на полу так тесно, что не оставалось ни одного метра свободного пространства. Здесь царило нервное возбуждение. Пережившие артобстрел и ощутившие запах подкрадывающейся смерти, люди находились в состоянии стресса. Десантники, а их здесь было около двадцати совсем молодых ребят, добросовестно пытались выполнить приказ и обогреть теплом и заботой по «пять-шесть человек». Они рассказывали про учения и прыжки, просвещали насчет особенностей атаки с воздуха и насчет устройства парашюта, убеждали, что сегодняшнее приключение — это просто детская игра по сравнению с ситуациями, в которых каждый из них побывал десятки раз… Но их тепла не хватало, да и психологических способностей у вчерашних школьников недоставало для такой работы.

Женщины плакали, мужчины пребывали в угрюмом оцепенении. Не радовал даже стоящий на растяжках посередине «КамАЗ» с «дефицитом». Потому что сейчас на весах раскачивалась жизнь, а ее не могут перевесить ни итальянские шмотки, ни японская электроника, ни французская парфюмерия, да и вообще никакие материальные ценности… Все ждали посадки. И все относились к ней по-разному. Для основной массы пассажиров это было обязательное и логичное завершение полета, ни о каких связанных с ней осложнениях они не подозревали. Десантники с третьего борта, заметившие спущенные скаты, были озабочены, но полагали, что летчики все «разрулят». И только профессионалы, к которым относился Мельник и его экипаж, понимали, что дело не просто плохо, а очень плохо…

Когда стало закладывать уши, все — и профессионалы, и дилетанты — поняли: «Ил» пошел на посадку.

Но это был лишь демонстрационный пролет. Огромная машина с ревом пронеслась над посадочной полосой, на которой, задрав головы, стояли полковник Старков, полковник Золотов и еще десятка полтора офицеров, многие смотрели в бинокли. Копытин провел самолет так низко, что воздушная волна от двигателей сорвала несколько фуражек, и они резво покатились по летному полю. Но их владельцы не обратили на это никакого внимания: у каждого была четкая задача — считать уцелевшие колеса. Для верности наблюдателей дублировали, поэтому три офицера контролировали носовую стойку, три — левое шасси и три — правое… Однако оказалось, что ответ мог дать даже один наблюдатель: целых колес практически нет!

— Готовьте полосу! — угрюмо приказал Старков. И по рации передал Копытину: — У тебя целы три колеса: одно слева и два справа!

— Вполне достаточно! — сквозь зубы ответил командир и был прав, потому что зависнуть в воздухе он не мог. — Делаю второй круг и сажусь!

— С богом! — сказал Старков, хотя за такую фразу его вполне могли исключить из партии и уволить из армии. Но сейчас он говорил не для дела, а для души, потому был искренен.

К полосе подъезжали пожарные машины и две «санитарки».

В полете самое опасное — посадка. Статистике авиационных катастроф известны немногочисленные случаи аварий на взлете, единичные факты столкновений в воздухе, но основную массу составляют катастрофы при приземлении. Этот факт даже нашел отражение в старом, но качественно сделанном советском фильме «Последний дюйм», где по воле трагических обстоятельств пилотировать самолет должен десятилетний мальчик. Раненый отец — опытный пилот, выходя из забытья, помогает ему советами из соседнего кресла. И главный секрет — выровнять машину надо в одном дюйме от земли! Замешкаешься — самолет перевернется, потянешь ручку чуть раньше — разобьешь машину. Но сажать легкий биплан «Остер» и двухсоттонный «Ил-76» — это, как говорят в Одессе, «две большие разницы». И хотя на самом деле разница, конечно, одна, суть дела не меняется: посадка — самый рискованный момент полета даже при отсутствии осложняющих обстоятельств.

А факты посадки перегруженного транспортника на колесные диски неизвестны ни теоретикам, ни практикам. Сейчас командиру эскадрильи подполковнику Копытину предстояло либо вписать новую страницу в историю мировой авиации, либо трагически подтвердить, что такое невозможно. Причем в отличие от многочисленных болтунов, размножающихся в геометрической прогрессии и вписывающих что угодно и куда угодно, сделать это предстояло не чернилами на бумаге, которая все стерпит, и не брошенными на ветер словами, а громадным Илом с двумя сотнями человеческих жизней в фюзеляже. Тут не соврешь, не слукавишь, не подтасуешь… Здесь проходит только чистая правда!

Сорокашестиметровый самолет завершил второй круг, и его пятидесятиметровые крылья снова нависли над холодной и равнодушной ВПП. Снова навалился оглушающий рев четырех двигателей, а голые колесные диски нацелились на полосу, как костыли прыгнувшего с парашютом инвалида. Вот они в трех метрах от бетона, в двух, в метре, в пятидесяти сантиметрах, в десяти, пяти, и вот тот самый последний дюйм!

Колесные диски коснулись бетона и понеслись по нему, высекая снопы искр. Из пожарных машин ударили струи воды, от раскалившихся дисков повалил пар, стоявшим в отдалении наблюдателям показалось, что начался пожар… Но ничего подобного не произошло: с ревом и скрежетом самолет пробежал по полосе и остановился в конце. Рев двигателей смолк, и наступила оглушительная тишина, в которой слышались только шипение раскаленных дисков и какое-то потрескивание.

К самолету неслись машины с офицерами, но люки не открывались: экипаж не мог прийти в себя от этой невероятной посадки.

— Это просто фантастика, командир! — воскликнул второй пилот. — Я не помню такого мягкого приземления. Да еще без резины!

— Ты молодой, Коля, а я еще и не так умею! — отшутился Копытин и включил открытие рампы. Его била мелкая дрожь. Он сделал то, что до него не делал никто. Сделал невероятное: когда специалисты изучили показания приборов, то оказалось, что датчики не зафиксировали момента касания земли! Объяснить такой феномен никто не смог, а у самого Копытина если и были какие-то соображения по этому поводу, то он их высказывать не стал.

Спускаясь с трапа, командир нагнулся и поцеловал холодный борт лайнера.

— Спасибо, браток…

Внизу он сразу попал в объятия Золотова, потом его прижал к могучей груди Старков.

— Ты знаешь, что ты сделал? — спросил полковник, крепко хлопая его по спине. — Ты же невозможное сделал! У тебя три колеса целых!

В это время раздался звук, похожий на приглушенный выстрел.

— Два! — поправился Старков. — Два колеса осталось!

Тем временем «Ил», как огромный кит, исторгал проглоченных людей, они заполняли площадку вокруг самолета и, еще не оправившись от всего пережитого, с ужасом рассматривали разорванные колеса. Многие даже обычно невозмутимые азиаты плакали, мужья обнимались с женами, да и чужие люди в поисках утешения обнимали друг друга.

— Надо стресс снять, я уже распорядился, — Старков кивнул в сторону, где прямо на траве солдаты расстелили брезент и заставляли его водкой и нехитрой закуской.

Санитарные машины с ранеными уехали, уцелевшие люди подтягивались к импровизированному столу. Подошел Мельник, молча обнялся с Золотовым, долго жал руку Копытину.

— Здорово! — от души сказал он. — Я никогда не видел такого взлета! И такой посадки не видел!

Заметно было, что майор не в своей тарелке. Его товарищи вернулись на своих бортах, с невредимыми экипажами и со спасенными людьми, а он… Самолет сгорел, двое раненых, да его самого пришлось спасать… Но ведь он ни в чем не виноват! Просто злые руки войны выбросили карты таким образом… Но от этого не легче…

— Товарищ полковник, — обратился он к Старкову. — Там старший десанта остался. И еще люди… Надо бы самолет за ними послать.

— Да знаем мы эту ситуацию, знаем! Но это не мой уровень компетенции! В Москву доложили, там ищут решение проблемы… А мы и вы свое дело сделали, поэтому прошу к столу, отметим ваше возвращение!

По большому счету, он был прав. Да и по любому другому — тоже.

Аэропорт Баграм. День

«Ан-32» «Красного Креста» выполнял свою прямую функцию: первым в него занесли раненого Матвеева. Акимов показал, как правильно закрепить носилки, потом, основательно войдя в роль пилота, рассадил остальных, сообразно своему видению центровки самолета. Сел за штурвал и запустил двигатель. Вырулил на полосу и, не останавливаясь, начал разбег. Все, находящиеся за спиной капитана, не отрываясь, напряжённо смотрели в сторону пилотской кабины.

— Вот какой у меня заместитель, — проговорил Матвеев. Он старался держаться бодро, хотя это плохо получалось.

— Да, удивил он нас всех, удивил! — покрутил головой Ветров. — Мы летающая пехота, а оказывается, среди нас есть и летающие летчики! Ну, дает, капитан!