Эльмира Нетесова - Закон Тайга Страница 65

Да что там птахи. В пургу в тайге и крупному зверю выжить мудрено. Человек для нее - песчинка.

Тимка сразу понял, что его шалаш занесло снегом до верха. Теперь не откопаться, не вылезти. Три дня ждать придется кон­ца непогоди. Меньше не бывает. Хорошо, что шалаш устоял. Иначе заморозила б пурга заживо.

В такую непогодь хоть к медведю в берлогу просись, в тайге не выжить. Ветер всякую теплину выдует.

Пурга... Зла она. Коль вырвалась, покуда силы не истратит, угомону не жди.

Тимка вылез из спального мешка. В шалаше темно. Будто заживо в гробу оказался. Зато тепло. Не смогла пурга выдуть, отнять тепло углей. И, засыпав снегом, дала возможность ды­шать спокойно.

«Как там фартовые? Уцелели их шалаши иль унесло? Живы ли они? Хоть бы глянуть. Но как выберешься теперь? - поду­мал Тимка, прислушиваясь к завыванию пурги вверху, над го­ловой. - Теперь шалаш до весны в сугробе простоит. Откапы­вать нет смысла. Разве только вход. Хотя последняя пурга мо­жет догола раздеть шалаш. И все же, как там фартовые? Бугор, наверно, всю глотку порвал, матюгая пургу. Жрать хочет. А как похаваешь в такую непогодь? Вон они, зайцы и куропатки. Со вчерашнего дня лежат. Да сырьем их жрать не станешь...»

Тимка на ощупь проверил шалаш.

Нет надежды выбраться. Пурга превратила шалаш в подзе­мелье, в нору без хода, в могилу с живым покойником.

—  Господи, дай мне терпенья и силы! Спаси и сохрани нас! - просил Тимоха, став на колени.

Ни лопаты, ни топора под руками. Найти бы хоть спички. Шарил Тимофей по еловым веткам. Пальцы наткнулись на нож. Где-то рядом спички. Наконец-то зажег жировик.

Тусклый крохотный огонек осветил шалаш. Верх не про­гнулся. Значит, его не занесло пока. Зато бока сдавило заметно. Но ничего. Переждать можно. И вдруг Тимоха заметил, как сла­бый язык пламени качнулся к задней стене шалаша.

—  Слава Богу! Не все пропало. Один выход остался! - На­тянул Тимоха сапоги, телогрейку и, нахлобучив шапку, раздви­нул еловые лапы стены. Первый, второй, третий ряд.

И в шалаше стало свежо. Жгучий морозный воздух вместе со светом тусклого дня ударил в лицо. Тимка вылез из шалаша на пузе, как зверь из норы. И тут же захлебнулся ветром, стега­нувшим по лицу и рукам упругим ледяным хлыстом.

Он оглянулся. Шалаши фартовых, как две могилы, стояли, занесенные в сугроб. Их не унесло. Тимка сделал одно неверное движение, подтянулся к коряге. Пурга тут же приметила его. И словно взбеси­лась. Обрушила на мужика всю свою ярость. Скрутившись в смерч, подхватила его, понесла, швырнула в сугроб под ель, дохнула могильным холодом, вдавила в снег, как пылинку.

Тимка отвернул лицо от ветра. Встать не сможет. Куда там! Уползти бы обратно в шалаш. Но где он?

У пурги много сил. Она ревет без передышки. Человек слаб. Но хитер. Тимка, переждав, развернулся ногами к ветру. Огля­делся. Увидел шалаш фартовых. И, зацепившись за него, под­тянулся. Боковую стену и небольшой угол проглядела пурга. Через него и влез Тимофей к фартовым.

Те уже давно проснулись. Но Тимку не ждали. Увидев его вползающим из угла, удивились:

— Черт ты, а не фраер. Ни один вор в такую погоду из хазы не вылезет. Шкуру пожалеет. Как пробрался, кент?

Тимка потирал ушибленное плечо. Морщился. И спросил коротко:

—  Все дышите? Все в ажуре?

—    Все по кайфу! Только вот как сходить до ветра...

—  Хавать охота, - рявкнул бугор.

—  Терпи. Грызи галеты, кент!

—   Зачем галеты? У вас в шалаше мясо. Я его вам вчера поставил. Сваренное. Не могло замерзнуть, - вмешался Тимка.

Кто-то чиркнул спичкой. Громыхнула кастрюля.

—  Кенты! Дышим! Хамовка есть! - заорал Бугай во всю глотку, словно ему куш отвалился невиданный. Законники ожили.

Два дня еще мела пурга. Куролесила над тайгой неистово.

Но условники понимали, что до конца зимы осталось не так уж долго. Что зима скоро начнет сдавать. И тогда кончится охотничий сезон. До глубокой осени не вернуться им в тайгу. Значит, пушнины надо добыть побольше уже нынче, теперь. Не упустить время.

Едва стихла, улеглась непогодь, вышли условники в тайгу.

За время пурги не много зверя взяли. И все же удача не обошла. Десятка полтора соболей да норки, куницы, горностаи попались на приманку. Пяток огневок сушился под навесом, сделанным специально для меха.

Условники понемногу вошли во вкус. Теперь сами вставали чуть свет и исчезали в тайге, каждый на свою тропу уходил. В шалаше никто не хотел оставаться.

Даже Филин, забыв, что бугор, вскоре не выдержал. Мех... Глаза загорались, тряслись руки и душа. Разве усидишь? И, плю­нув на все условности, ушел в тайгу, обвешанный капканами и силками, искать свою тропу.

В шалаши возвращались затемно. Забывая о еде и отдыхе, они быстро втянулись в новое дело.         

Вспухали рюкзаки. В них накопилось немало пушняка. За­конники, вернувшись к ночи, уже не ждали друг друга. Гото­вили общий ужин.

Тайга, приглядевшись к ним, наслушавшись их воспомина­ний, словно сердцем поняла. Никогда не держала в голоде. Кор­мила всех досыта. Берегла от бед.

И люди постепенно оттаивали. Все реже вспоминали прошлое. Другие темы появились, другой смысл, иная жизнь. Да и сами изменились. Уже не лаялись грязными словами, научились сме­яться во весь голос, спать без страха, жить в охотку, в радость...

Глава 3

Синее-синее небо над головами; голубой снег под лыжами; звонкая, знакомая и всегда иная тайга... Она научила условни- ков пить родниковую, никогда не замерзающую воду, ценить тепло общего костра, есть подаренное тайгой с благодарностью. Спать недолго, но впрок, принимать баню, растеревшись сне­гом, дышать звонким чистым воздухом.

Она понемногу, неторопливо брала в плен их корявые, из­болевшиеся сердца и души.

Она согревала и морозила, смешила и пугала, беспокоила и успокаивала. Она била и жалела детей чужой стаи. Она учила и требовала, случалось, наказывала за оплошку. Она жалела их... Да и как не жалеть тех, кто, не найдя места среди людей, живет в глухомани?

Условники разучились кричать. Поняли сердцем, что в чу­жом доме нельзя говорить громче хозяина. Законники начина­ли понимать, любить тайгу. Она отвечала взаимностью.

В голубые рассветы, когда еще все в тайге спало, уходили люди в чащобу, оставляя на попечение тайги шалаши и добычу.

Они привыкли к тому, что живут в безлюдье и никто их не навестит.

Но однажды, вернувшись из глухомани, приметили, что у шалашей их ждут. Горел костер высоким пламенем. Чужие го­лоса слышны издалека. Охотоведы... О них когда-то говорил Тимофей. Не поверили. Ате нагрянули внезапно.

—   Привет, промысловики! - встал навстречу старший из них. Улыбаясь, протянул руку Бугаю.

Фартовый растерялся, пожал. Вроде и разозлился, по­нял - за мехом пожаловали. А в то же время обратились не как к условникам, к фуфлу, как к равным себе - с уважением.

Старая кляча, запряженная в сани, фыркала, прядала уша­ми. «Что-то в санях имеется. Под брезентом», - приметил Рыло и заходил вокруг.

Но охотоведы явно не торопились. Расспрашивали о заим­ке, пушняке, условиях. Интересовались, как прижились про­мысловики в угодьях. О самочувствии и настроении. Не голо­дают ли.

Гости из Трудового явно решили заночевать на заимке. И Тимофей первым заметил это, готовил ужин на всех.

Приезжие, разговаривая с бригадиром, нет-нет, да обраща­лись к условникам с вопросами:

—  Сколько соболя приходится на заимку? Много ли молод­няка? Как норка? Не перевелись ли куницы? Сколько рысей на заимке? Есть ли берлоги? Встречалась ли росомаха? Не мигри­рует ли пушняк на другие участки? Сколько огневок?

Условники отвечали нехотя. Понимали все вопросы по-сво­ему. А старший охотовед, словно почувствовал, сказал неожи­данно:

—  На огневок не нажимайте. Больше оставляйте их в тай­ге. Без лис пропадет заимка. Слабого, увечного зверя, даже падаль, лиса уберет. Съест. Иначе болезнь появится. Вот вы принесли очень много куропаток. Видно, с других участков к вам мигрировали птицы. А почему? Бескормица иль болезнь прогнала? Теперь надо соседние заимки проверить. У куро­паток при большой скученности чума вспыхивает. Она потом всех зверей косит.

—  И фартовых? - спросил Рыло.

—  Лучше подальше от такого.

— Да нет на этой заимке чумы. Птица вся здоровая, - огля­дел связки куропаток молодой охотовед и спросил Тимофея: - Как пушняк? Много добыл? Хвались, бригадир, сдавай! С тебя начнем...

Тимка молча достал мешок, набитый доверху шкурками. Вытряхнул его на брезент.

Охотоведы внимательно разглядывали, оценивали каждую норку, соболя, горностая, куницу, белку. Тщательно пересчи­тали.

—  Здесь на полторы тысячи, - улыбался Иван Степанович, старший охотовед. И добавил: - Цены тебе нет, бригадир. Не­даром Притыкин тебе свою заимку оставил. Завещал, как сыну. Просил другому не поручать ее.