Валериан Скворцов - Укради у мертвого смерть Страница 71

Скорняк нанял сваху, своим появлением вызвавшую ужас у матери девочки, которой едва исполнилось шестнад­цать. Но как отказать? Противиться желанию покойника значит накликать привидение в дом.

В день брачной церемонии мать привела невесту в дом жениха. Девушку поставили возле черной лакированной до­ски с золотыми иероглифами, обозначавшими имя супруга.

—   Такова история моего замужества, — сказала Барбара, втискивая свой двухдверный «фордик» между машинами у кромки тротуара. — Вот тебе ключ, выйди из машины и открой калитку в решетке, а я пока включу противоугонное устройство...

—      Это та самая решетка, за которой играла девочка из твоей сказки? — спросил Шемякин.

—  Та самая и не из сказки... Пошевеливайся! За это я тебя покормлю...

Он приоткрыл дверцу и сказал:

—   Барбара, может... может, я открою, конечно, калитку да пойду?

—   Пойдешь? И тебе действительно это хочется сделать?

—   Я в том смысле, что...

—  Что бросишь на меня тень? Или ты веришь в привиде­ния и боишься их ревности? — сказала она. — Не страдай. И после того, как ты посетишь меня, я буду относиться к тебе с прежним уважением... Ведешь себя как жеманная леди!

В ладонь Бэзила вмялся черный цилиндрик величиной с тюбик губной помады.

—   Что с этим делать?

—     Штуковина назывется активатор, электронный акти­ватор... Вставишь в замок и наберешь кнопками 25, потом 10, потом 1954... Это дата моего рождения. Надеюсь, ты не за­был, что у китайцев возраст исчисляют со дня появления на свет минус девять месяцев... Так что я выросла в отличие от твоего поколения после «холодной войны» и не боюсь, при­гласив тебя, попасть в список коммунистических агентов.

—   Сколько же ты даешь на разницу между поколениями?

—   Двадцать лет хватит?

—      С запасом, — ответил он, входя за ней в крохотный дворик, где под навесом как и в прошлый раз, две недели назад, курилась жертвенная палочка в алтаре на привинчен­ной к стене металлической полке.

За наружными створчатыми дверями оказались вторые, решетчатые и тяжелые, а за решеткой ходили на шарнирах и третьи до уровня груди.

Бэзил сбросил ботинки перед высоким красным поро­гом. И вздрогнул: под ярким светом мощной лампы Будда с отвислыми до плечей мочками ушей скалил квадратный рот, предостерегающе простирая длинный палец.

Квартира оказалась на втором этаже, куда поднимались мимо Будды по лакированной лестнице. Бэзил цепко хва­тался за перила. Ноги в носках скользили на навощенных ступеньках.

Просторное помещение разделяли на отсеки — гости­ную, кухню, спальню и кабинетик — длинный диван, полка с книгами, торшеры из китайских ваз и плоский, ребристый, похожий на батарею центрального отопления телевизор. Кухня походила на медицинскую операционную.

—   Падай на диван, — сказала Барбара, — а я приготовлю нечто... В качестве помощника шеф-повара тебе поручается развлекать меня содержательными разговорами. Если хо­чешь, как говорится, помыть руки, это вон там...

«Вон там» оказалось углом, занавешенным пластиковой накидкой, разрисованной дамами и кавалерами, прогулива­ющимися возле Вестминстерского аббатства в Лондоне.

Жакет бросила на руки Бэзила.

—   Ты в Москве живешь в квартире или гостинице?

—   В комнате, в длинном коридоре. «Помыть руки» в кон­це, один на всех... Называется коммунальная квартира.

—    Коммунальная?

—   Ну да... Старушки и все такое. Доживают век... Семей­ные разъехались и получили квартиры.

—   Получили квартиры?

—    Ну да... Как здесь, в Сингапуре, в домах массовой за­стройки.

—   Ох, не дай Бог... Скажи по-русски Москва!

Бэзил сказал.

—  Теперь название улицы, только произноси его так, буд­то сообщаешь своей русской подружке, о'кей?

Бэзил произнес:

—   Неглинная...

—   Я, знаешь, приготовлю «южный банкет» и «блюдо ло­дочника», потом кое-что северное вроде равиолей.

—   Ты с ума сошла! Сколько же времени уйдет?

—   Пять минут, не успеешь скончаться от истощения... У меня, знаешь, микроволновая печь. Говорят, от нее болеют, но зато стремительно с полуфабрикатами... Если лень разго­варивать, включи телевизор.

Он носил блюда с деревянного прилавка от ее печки к широкой столешнице бара, над которой из гнезд свисали рюмки. Доставал из холодильника ледяной зеленый чай в фарфоровой фляге. Распаковывал льняные пакетики с кос­тяными палочками. Включил торшеры.

За окном разразился ливень.

Барабара прикоснулась щекой к плечу.

Будто космы воздушных корней баньяна на улице раска­чивало осенним ветром. Будто капли дождя не испарялись, коснувшись раскаленной мостовой, а жгли холодом, зане­сенным с высот Подмосковья...

Людей смешанной расы в китайских общинах называют «ни гусь, ни курица». Такое же отношение к смешанным бракам. Гусь женится на курице. Или петух берет в жены утку.

После капитуляции британских войск в Сингапуре в 1942-м стало ясно, что уход некогда непобедимых белых из Азии — вопрос времени, хотя японцы и оказались разгром­ленными в 1945-м.

Отец Барбары не мог уйти. Кто ждал его в Шотландии? Самой близкой осталась служанка, купленная в нищей ки­тайской семье, главу которой убили террористы на каучуко­вой плантации в Джуронге. Несправедливо было бы считать его наихудшим из надсмотрщиков. Просто так пал жре­бий — жертвы избирались наудачу. И женщину, на которую пал жребий быть купленной мужчиной, тоже было бы не­справедливым считать неспособной полюбить своего вла­дельца. Юная китаянка ухаживала за белым инвалидом, раз­рушавшимся на глазах от болей и запоев, как никто бы не смог...

Всякий брак неповторим. Всякая любовь — единственная на свете. Мать Барбары любила шотландского мужа, как любила бы своего отца, останься он жив.

Подавленный нуждой, скручиваемый болезнью, благода­ря маленькой китаянке оставался сильным духом. Жены и дети прощают любые неудачи и поражения, но не прощают слабости, если ее понимать как противоположность мужест­ву или предательство. И однажды, когда пришли некие люди и потребовали выделять из пенсии, присылавшейся из Лон­дона, «масляные деньги», отец Барбары ушел из жизни, оформив у нотариуса свидетельство о браке с купленной подругой. На пенсию с вычетом «масляных денег» втроем семья не выживала. Пришлось бы продавать потом и Барбару.

Люди, собиравшие «масляные деньги», говорили на странном языке. Человек назывался «лошадью», полицей­ский — «суховеем», деньги — «арбузными семечками», фо­нарь — «глазом», а курение опиума — «ублажением дракона». Но еще в школе Барбара знала, что не они убили отца. В университете, после занятий, она подрабатывала официант­кой в ночном баре, владелец которого считал престижным иметь прислугу из «ни гусей, ни кур». Это потрафляло свеже­му чувству обретенной независимости от колонизаторов. Однако, обслуживая воротил, Барбара понимала, что и эти — еще не главные хозяева.

На третьем курсе, уже будучи замужем за «привидением», она встретила аспиранта-правоведа Джафара Моха. Его отец, алжирец, работал в прошлом инженером у французов на каучуковых плантациях в Камбодже, женился на кхмерке. Учебу давно осиротевшего Джафара оплачивала мафия. Ког­да потребовался связной с европейскими клиентами в Гааге, Джафара перевели в тамошний университет для дальнейше­го совершенствования. Барбару устроили стюардессой в «Сингапур эрлайнс». Мафия назначила ее «соломенными сандалиями», то есть перевозчиком пакетов, которые она передавала Джафару. Она увидела, какая крутая и высокая лестница поднимается от них с Джафаром до «великого дра­кона», всемогущего босса. А за смерть отца и нищету матери иной цены, чем наивысшей, Барбара не хотела.

Но воля к мщению испарялась. Барбара узнала, что отец, финансовый журналист до войны и армии, черпал информа­цию у «триад», китайской мафии, заказывавшей статьи.

Вскоре Джафар сел в голландскую тюрьму на шесть лет. Признал себя виновным в убийстве, которого не совершал, по приказу «великого дракона», оплачивавшего его научную карьеру. В Голландии больше шести лет не давали, да и тюрьмы не сравнимы с азиатскими. Но путь домой, в Син­гапур, Джафару оказался заказан.