Павел Яковенко - Месть как искусство Страница 8

Денис разинул в изумлении рот, но не успел ничего сказать, так как охранник начал орать, чтобы они не разговаривали между собой. Французы тут же навели свои камеры на клетку.

Прокурор читал речь два часа. Картины вырисовывалась жутковатая. Чудовища, в человеческом обличье, непонятно каким путем проникшие в вооруженные силы, смогли проявить себя в полной мере только в Чечне. Именно здесь они посчитали, что теперь им ничего не грозит со стороны закона, и они могут предаться любимым занятиям — убивать, грабить и насиловать. К несчастью, на их пути попались светлый борец за мир и права человека Андрэ Глюксман, его белокурая, ангелоподобная спутница из Прибалтики, и два добросовестных, мирных, законопослушных мирных жителя, которые были убиты сидящими сейчас на скамье подсудимых нелюдями из самых низких побуждений.

Правда, прокурор оговорился, что не все федеральные военнослужащие таковы, а только некоторые, особо испорченные экземпляры, обманом проникшие на воинскую службу.

Вот это было глупо. Как минимум, Татарин и Мичман никак не могли проникнуть обманом — их призвали. И если бы не требование самого государства, то в гробу они видели и эту службу, и эту армию.

Это был прокол. Даже прокурор заметил гримасы удивления на лицах присяжных, и слегка сконфузился.

— Во дает главная военная прокуратура! — сумел шепнуть Денису прапорщик. — Я чувствую себя монстром.

— Я тоже, — одними губами усмехнулся Максимов. Глаза его не смеялись. Он вдруг заметил на шееу одной из потерпевших золотую цепь толщиной с руку… Цепь как цепь… Но сколько она стоит. Откуда у простой сельской чеченки такие деньги? Ну, вот откуда? Не от доброго ли французского дядюшки Андрэ?

«А кстати», — внезапно подумал Денис. — «А куда делись изъятые нами кассеты? В деле они не фигурировали. Козлобородый вообще сделал тупое лицо, и сказал, что первый раз обо всем этом слышит… Где они сейчас?».

Поднимать этот вопрос с козлобородым адвокатом было бесполезно. Относительно нормальный защитник был у кого-то из ребят, или у прапорщика. Но связаться с ним можно было только через его непосредственного подопечного. Нужно было поговорить с соратниками по несчастью, но в зале стояла тишина, на них были направлены все глаза, и Денис воздержался, промолчал. Привлекать особое внимание к своей персоне в данный момент ему совсем не хотелось. Мало ли что? Услышат, примут меры… Хотя…

«Нет», — решил Максимов. — «Завтра, до начала заседания, пока будет гул в зале, я перекинусь парой слов со своими. Попрошу пообщаться с адвокатами. Может, кто что и сделает».

Так и вышло. На следующий день, буквально за одну — две минуты, старлей успел выложить все свои соображения. Он упирал на то, что кассеты обязательно должны «всплыть» на суде. Если не сами — то хотя бы слух о них. «Если всплывут оригиналы, то присяжные нас никогда не засудят. Там же нормальные люди вроде бы сидят!» — успел сказать он своим бойцам, и тут судья заколотил молотком по столу, призывая всех собравшихся утихнуть и приступить к делу.

Речь козлобородого адвоката можно было описать в двух словах. Если отбросить словесную шелуху, экивоки и прочую дребедень, то звучала она примерно так: «Мои подзащитные — страшные преступники. Я вынужден защищать их, хотя мое сердце целиком на стороне невинно пострадавших». Прокурор не сказал бы лучше!

Однако Денис с большим удовлетворением заметил, что уже сама внешность адвоката успела произвести на присяжных весьма неоднозначное впечатление.

Неожиданно у Дениса поднялось настроение. Он задумался — а, собственно говоря, почему? И вдруг понял — он верит в оправдание! Он верит в успех на процессе!

Он чувствовал, кожей ощущал неуловимые флюиды сочувствия, которые исходили от присяжных в его сторону. Нет, современная российская власть еще не умела, не научилась работать с присяжными.

Что они увидели здесь? Они увидели подсудимых, увидели их родителей, таких же, как и они сами — простых работяг, всю жизнь отдавших этому прожорливому и бессовестному государству. И на другой стороне — чванливого прокурора, сомнительных — как по внешности, так и по поведению — адвокатов, и родственников потерпевших, которые кроме опаски и неприязни ничего более у них не вызывали.

«Эх!» — думал Денис, сокрушенно качая головой. — «Были бы кассеты! Были бы здесь кассеты! Нас тут же оправдали бы. И тогда — свобода»!

На третий день между родственниками потерпевших и обвиняемых произошла словесная перепалка, которая очень скоро грозила перерасти в настоящую большую драку. Охрана кинулась разнимать стороны, и под шумок Мичман успел передать Денису все то, что ему удалось узнать.

— Адвокат говорит, фигня все. Надо было задокументировать, что мы эти кассеты из машины изъяли. А так их к делу не пришьешь. И где искать — тоже неизвестно. Попов говорит — ничего не знаю! Может, отдал кому, может, продал, может просто выбросил. Короче крайнего не найдешь, адвокат сказал, бесполезной работой заниматься не будет — типа, раньше надо было думать, и улики в свою пользу собирать!

— Я бы нашел крайнего! — зло пообещал Денис.

Да, глупо получилось. Ну и ладно! Теперь вся надежда была на отношение присяжных. Они и так уже, было ясно видно, переходили на сторону обвиняемых. По крайней мере, выступление прибалтийской соратницы Глюксмана вызвало у них, судя по кривым усмешкам, большое сомнение. Это не могло не обнадеживать.

Глава 10.

Голубое небо без решеток, яркое, слепящее солнце, здесь — на юге — жаркое и неистовое даже осенью, желтые, зеленые и красные листья, шум машин, гудки клаксонов, визг тормозных колодок, звонки трамваев, стук каблуков и каблучков по асфальту — все, что составляет гул большого города, все это обрушилось на Дениса, намертво наложившись теперь на понятие «свобода». Собственно говоря, сколько он не видел большого города? Да уже как бы и не год. Забрали его прямо из Чечни, потом всякие разные камеры…

Максимов посмотрел на собственное отражение в витрине магазина, и внезапно показал себе язык.

Все, что произошло еще вчера, уже сегодня казалось не вполне реальным.

Всю ночь перед своим последним словом он промучался без сна. Что сказать? Как сказать? Конечно, старлей чувствовал, что присяжные на их стороне. Чувствовал. Но как не навредить? Как закрепить это чувство у совершенно незнакомых людей, которые завтра будут решать его судьбу?

Измаявшись, Денис решил ни в чем не каяться, еще раз озвучить свою версию, и все-таки рассказать о кассетах. Их выбросили из машины на ходу, а потом они их посмотрели. Адвокаты не поверят, прокурор не поверит, судья не поверит — да плевать на них. Главное, присяжные поверят. Этому — поверят!

И выгорело! Он выступил ровно так, как хотел. А дальше уже произошло неожиданное.

Прапорщик Моисеенко в своем последнем слове отрекся от всех своих предыдущих показаний, и сказал, что на него давили. Мичман и Татарин вскочили со своих мест, и сделали то же самое.

В зале поднялся шум. Прокурор, стараясь перекричать всех, размахивал папкой, и обращался к присяжным:

— Не верьте им! Они давят на вас! Бьют на жалость. Если бы это было правдой, они бы заявили об этом сразу, а не в последнем слове.

Адвокаты потерпевших бранились, адвокаты обвиняемых хранили странное молчание. Только козлобородый звонил кому-то по сотовому телефону. Его громадной мобилой легко можно было колоть орехи.

По рядам присяжных заседателей пробежал легкий гул, но как-то быстро затих. Судья методично, и даже, можно сказать, меланхолично, стучал молотком по столу. Его мерные удары, в конце — концов, заставили всех замолчать. Внезапно стало так тихо, что все услышали, как в окно бьется умирающая осенняя муха.

В этот момент судья призвал присяжных вынести справедливое решение. При этом слово «справедливое» он подчеркнул как-то особенно…

А потом Денис помнил одно только слово — «невиновны»! Невиновны! Ни в чем! Совсем! Освобождены прямо в зале суда!

После этого только объятия родителей, их счастливые, сияющие лица, и слезы. Много слез — их, его, еще чьих-то…

Мелькнул багровый озлобленный прокурор, весьма озадаченный судья, криво ухмыляющийся козлобородый адвокат… Мелькнули, и исчезли в дали. Словно и не было их…

Потом вообще все смутно. Сдвинутые столики в ресторане, пиво и водка, мясо, вездесущий и до боли родной оливье, красные портьеры, кристально чистые зеркала… Чистые простыни в гостиничном номере, горячий душ, нормальный унитаз, в конце-то концов. Тоже можно оценить, если год не видеть. Да уж!

Максимов обернулся: папа и мама стояли рядом.

— Ну, давайте быстрее, — попросил их Денис. — Поезд уже скоро. Я домой хочу. Понимаете? ДОМОЙ. Я соскучился до жути. Как там моя комната?

— Да все как при тебе и было, — ответила мама. — Убирать там особо нечего. Разве что пыль стереть? А так — все на своих местах.