Валериан Скворцов - Укради у мертвого смерть Страница 81

Бруно Лябасти, бывший легионер и обладатель полови­ны миллиарда долларов, словно бродяга валялся в одежде в боцманской каютке моторной яхты «Ветер с Востока», сня­той на два дня.

В квадратном иллюминаторе, выходившем на мангровые заросли, поднимались и опускались сероватые облака. На­верное, вот так в дни после больших побед, достававшихся кровью, отлеживались капитаны пиратских фрегатов и бри­гов, приткнувшись на мелководье у островов Пряностей, как называли когда-то здешние края. В череде тихих дней зале­чивались раны, крепла надежда на доставку сокровищ к род­ным берегам.

О каком береге мечтать Бруно?

Он поднялся с узкой койки, потоптался в носках на ков­рике. Хотелось походить, размяться.

Предстоял решающий ход в игре с этим Севастьяновым. Монетка подброшена. Какой стороной упадет...

Непогашенных долгов не оставалось. Сын устроен и обес­печен. Рене состарится независимой... И только поэтому лег­ко уходить?

Остается любовь, бесплотная, единственное, чем одарила судьба в конце жизненного пути. Самым дорогим. Как пове­дет себя Барбара с этим русским?

Усилием воли Бруно заставил себя думать по-немецки.

Расстался с именем и родиной, с женой и благими надеж­дами, не состоялась любовь, обложен, как волк. Смерть, ко­торую ему предлагает старикашка Ли, вызревала в нем с того самого дня, когда Дитер Пфлаум исчез на берлинской окра­ине после проигранной войны.

В иллюминаторе серая кисея мороси уходила в море, сливалась с волнами. Остров Сентоза исчез.

Зазуммерил радиотелефон.

Рутер сообщил;

—  Сэр, Марголин и русский выехали из «Пенинсулы». На переправе будут через пару минут.

—   Что за вид у Эфраима? Довольный?

—   Сияющий, сэр.

—    Спасибо, Рутер. Теперь выезжай сюда; переправляйся катером. Займешься приемом гостей. Я что-то неважно по­чувствовал себя. Перебрался из большой каюты к команде. Попытаюсь отлежаться часок. Начинайте чаепитие, и после этого запускай девушек... Русским займусь лично.

Бруно открыл записную книжку.

Сколько себя помнил после демобилизации и получения французского паспорта, он только и имел дело с огромными суммами, которые либо присваивал, либо оберегал. Он мог бы сказать, что шестизначные цифры стали его окружающей средой.

Сколько же оставить заправилам Крута?

—      Да ничего, — пробормотал он по-немецки. — Если деньгам суждено быть отстиранными моей смертью, имею незыблемое право оставить все Жоффруа...

Вспомнил про восемнадцать миллионов, на которые пре­тендует Севастьянов. Включая проценты, платеж составит около двадцати.

Русский примет взятку?

Простая мысль вдруг пришла: нет, все-таки потребует восемнадцать, полностью.

В этом варианте бернский кодированный счет «поплы­вет». С него придется перегонять в какой-то иной банк двад­цать миллионов, возвращать их Севастьянову чеком или другим путем. Деньги, побывавшие в преисподней "Крута, выскочат на белый свет, да в каком количестве! Но лишь в одном случае. Если русский отнесет их своему правительст­ву. А это — чушь.

Пусть возьмет деньги...

Клео Сурапато украл деньги у Васильева. У Клео —- он, Бруно. А Севастьянов ничего не украл, но получил все.

Он представил, как Севастьянов, подобно Дитеру Пфлауму, начнет иную жизнь, с другим именем и в другой стране. Останется кто-нибудь из близких у него за «железным зана­весом»?

Как повторяются судьбы! Его, завершившись, вызовет появление новой, почти схожей и в будущем обреченной, наверное, на такой же конец. Нет, русский тоже крадет, крадет смерть у мертвого!

Дождливый и пасмурный вечер, плохое самочувствие, изболевшаяся из-за Барбары душа... Других причин уны­нию нет.

Севастьянов, дитя материальных лишений и бесконеч­ных пространств среди глубоких лесных сугробов, в которых запрятаны ракеты с атомными боеголовками и лучшие в мире танки, должен быть романтичен до наивности. Должен.

Девушка, которая скользнет в каюту, отведенную для Се­вастьянова, и прошепчет: «Я — твой десерт», будет источать аромат тех же духов, который оставила русская леди в его номере в «Амбассадоре». Он примет взятку в миллион. Или оставит двадцать себе. И судебное слушание о банкротстве Ли Тео Ленга, бывшего партнера «Ассошиэйтед мерчант бэнк» проскочит незамеченным.

Украв двадцать миллионов у своего правительства, Сева­стьянов украдет у стряпчего Ли и тех, кто за ним стоит, его, Бруно, смерть.

Зазвонил радиотелефон.

—   Это Марголин, господин Лябасти.

—   Как обстоят наши дела?

—      Складывается впечатление, что он твердо хочет все. Настаивает также на платеже через бангкокское отделение «Банка Америки». Думаю, потому, что сразу с яхты намерен отправиться в Бангкок, не возвращаясь в торгпредство.

—    Хорошо. Пусть будет этот банк... Проводите его в кор­мовой салон, развлеките несколько минут. Я иду... И — се­кунду... Свяжитесь с Джефри Пиватски. Он полетит с Сева­стьяновым в Бангкок первым же утренним. Эскорт не повредит ни парню, ни нам. Спасибо, Эфраим.

Бруно вдавил кнопку «памяти» радиотелефона.

—   Слушаю, сэр, — ответил на вызов Рутер.

—   Развлекаетесь?

—   Гости разогреваются, сэр.

—        Паспорт, желательно нейтральной национальности для русского, Рутер, к рассвету. Качество пусть проверит лично Пиватски... Не исключено, что их консул явится в полицию с оповещением об исчезновении сотрудника торг­предства уже через несколько часов. Думаю, они не будут ждать до утра... Поэтому никаких шероховатостей в Чанги перед отлетом. Спасибо, Рутер.

Бэзил Шемякин оказался в полуосвещенном зале полу­чения багажа Шереметьева-2 единственным пассажиром, покинувшим в Москве самолет, следовавший рейсом Банг­кок — Бомбей — Москва — Копенгаген. Настенные часы по­казывали четвертый час утра. Заспанный носильщик выки­нул из-под резинового фартука над проемом грузового отсека его чемодан на ленту выключенного траснпортера.

После бангкокского и сингапурского аэропорт казался маленьким и пустынным по-провинциальному.

Таможенник, ткнув печатью в декларацию, не взглянул ни на него, ни на паспорт.

Шоссе в сторону ленинградской дороги перекрывали клочки сероватого тумана. Пахло хвоей.

С такси повезло. Он пожалел только, что подарил водите­лю пачку английских сигарет «Данхилл», за которые тот, стараясь казаться вежливым, пересказывал вчерашние газе­ты до самой Неглинной.

Соседка, не видевшая его почти год, крикнула из общего тамбура:

—   Васька! Гостинец привез?

—    Привез, — ответил Бэзил. — Вот разберу чемодан...

—    Ну, смотри! Чтоб хороший... Я ушла на работу!

Дождавшись восьми утра, он отправился в третий разряд Сандуновских бань, чтобы не стоять в очереди во второй и высший. Потом зашел в шашлычную возле Пушечной. Но­жей и вилок не давали, только ложки, поэтому резал мясо перочинным ножом. Полстакана коньяку за шесть рублей ему плеснул, прикрыв бутылку газетой, сосед по столу. На газете Бэзил увидел информацию со своей подписью о смене правительства в Бангкоке.

Дома он спал до шести вечера. В редакции в день приезда не ждали.

В семь тридцать Бэзил вышел из метро «Киевская» и долго искал нужный дом на Киевском бульваре. Цифровой порядок домов обрывался и вдруг возобновлялся по другую сторону длинного сквера.

Перед закрытой дверью в подъезде пришлось потоптать­ся. Севастьянов не знал запорного кода. Помогла сморщен­ная старушка в давно не виденных фетровых ботах, со злю­щей собачкой под мышкой. В лифте собачка скалилась, а старушка посматривала подозрительно и, выйдя первой, ка­жется, стояла на площадке, поджидая и прислушиваясь, в какую квартиру он позвонит.

Обитая дерматином дверь открылась, к удивлению, не внутрь, а наружу, появился небольшого роста человек с круг­лым, гладко выбритым лицом. Бровки его поднялись, когда Бэзил сказал, что пришел от Севастьянова, с которым судьба свела в Сингапуре.