Слепой. Один в темноте - Андрей Воронин Страница 9

рекомендациями, а без последствий все же не обошлось. В первой музыкальной школе, которую он посетил в поисках работы, его приняли буквально с распростертыми объятиями, но, поскольку директора не оказалось на месте, вежливо попросили зайти завтра. Назавтра директор оказался на месте, зато вакансия, которую метил занять Иван Николаевич, за ночь каким-то волшебным образом испарилась. Директор сообщил ему об этом предельно вежливо, но сухо, и этот сухой тон сказал Серебрякову больше, чем любые слова: интересуясь личностью потенциального подчиненного, этот хлыщ позвонил на его прежнее место работы, а там ему, надо полагать, прозрачно намекнули, что Иван Николаевич любит детей немного сильнее, чем это допустимо для педагога.

Дальше дела пошли еще хуже: куда бы он ни обратился в поисках работы, его повсюду встречали вежливым, но твердым отказом. Все было ясно: кто-то не поленился обзвонить все, сколько их есть в Москве, учебные заведения музыкального профиля и разнести весть о том, что по городу слоняется безработный педофил.

Тогда он оставил в покое музыкальные школы и стал, не прекращая поисков постоянной работы, давать частные уроки. С приходящими учениками Иван Николаевич старательно держал себя в руках, избегая даже случайных и мимолетных прикосновений, которые могли быть расценены как сексуальное домогательство. Потом ему удалось устроиться руководителем кружка в недавно открывшемся доме детского художественного творчества, и целых полтора года он мужественно боролся со своей любвеобильной натурой. Но натура все-таки взяла свое, и в один далеко не прекрасный день только что принятая в кружок ученица пожаловалась зашедшей за ней маме на то, что Иван Николаевич ее, видите ли, «трогал».

На этот раз скандала избежать не удалось, чертова мамаша подняла адский шум, дошла до прокуратуры и даже добилась возбуждения уголовного дела, которое, к счастью, очень скоро закрыли за отсутствием состава преступления. С работы, разумеется, пришлось уйти. Хуже того, Иван Николаевич не сумел вразумительно объяснить жене причины своего внезапного увольнения, она не придумала ничего умнее, как отправиться в дом детского творчества выяснять отношения, и там ей с охотой открыли глаза на то, с кем она, оказывается, живет под одной крышей. В тот же день, даже не заходя домой, жена подала на развод, а уже назавтра ушла, забрав обоих детей. Привычная, налаженная и приятная во всех отношениях жизнь Ивана Николаевича Серебрякова пошла прахом, и случилось это из-за такой не стоящей упоминания мелочи, как одно-единственное мягкое, почти незаметное прикосновение к крошечному упругому бугорку под девичьей блузкой!

Именно пустячность поступка, приведшего к катастрофе, больше всего бесила тихого и безобидного преподавателя музыки. Наказание было несоизмеримо с его виной, и он практически сразу пришел к выводу, что это несоразмерно тяжкое наказание можно смело считать авансом – так сказать, предоплатой за то, что ему еще только предстояло совершить.

Теперь он по ночам работал лабухом в ресторане, а днем расставлял силки и капканы. Самой дорогой вещью в его убогой квартире был новенький компьютер с двухъядерным процессором и обширной оперативной памятью, буквально нашпигованный новейшими играми на любой вкус. Иван Николаевич терпеть не мог компьютеры, но научился с ним обращаться, потому что эта приманка безотказно срабатывала в девяти из десяти случаев. Его холодильник ломился от пирожных, шоколадных батончиков и кока-колы, хотя Серебряков с шестнадцати лет в рот не брал сладкого, а в платяном шкафу с его одеждой соседствовали кружевные платьица и даже школьная форма старого образца с белым фартучком и пионерским галстуком. Он был предельно осторожен, никогда не прибегал к насилию, не снимал свои забавы на видео (хотя иногда ему этого очень хотелось) и, уж конечно, не вел никаких дневниковых записей. Он внимательно просматривал все посвященные уличенным педофилам телевизионные программы, мотал увиденное на ус и, как подобает умному человеку, учился на чужих ошибках. Ему накрепко врезались в память слова, сказанные на прощание молодым, но дьявольски въедливым следователем прокуратуры Кузнецовым: «Мы еще встретимся, Серебряков. Такие, как вы, никогда не останавливаются сами». «Черта с два», – подумал тогда Иван Николаевич и с тех пор делал все, чтобы обещанная встреча не состоялась. Следователь оказался прав в одном: Иван Николаевич действительно не собирался останавливаться, даже если бы это было в его силах.

Полоска рассвета становилась все шире, расползаясь по небу и окрашивая его в сероватый предутренний цвет. В ушах все еще бренчали и гремели отголоски ресторанной музыки, под веками было такое ощущение, словно туда насыпали по пригоршне песка. Иван Николаевич с усилием проглотил последний кусок горбушки, отошел от окна, включил свет и наполнил водой красный эмалированный чайник со свистком. Поставив его на огонь, он закурил, открыл форточку, а потом отыскал на полке пакетик с ромашковым чаем и пузырек с валерьянкой – проверенные, не наносящие вреда организму средства, без которых в последнее время ему стало трудно уснуть. Если не успокоить нервы после грохочущего ресторанного ада, можно проворочаться с боку на бок до самого утра, а потом проспать почти весь день. Проспать целый день Иван Николаевич просто не мог себе позволить, поскольку днем он принимал гостей. Школы, как известно, работают в две смены, и кое-кто из детишек, на всю первую половину дня остающихся без присмотра ушедших на работу родителей, забегал к «дяде Ване» поиграть в компьютер и съесть что-нибудь вкусненькое с утра пораньше. Какой уж тут сон!

Внизу коротко прошуршали по асфальту шины подъехавшего автомобиля. Урчание двигателя стихло, и в спящем дворе снова воцарилась полная тишина, какая бывает только перед рассветом. Иван Николаевич выглянул в окно, любопытствуя, кому это не спится в глухой предутренний час, и увидел скромную серую «девятку», рябую от осевших на ней капель ночной росы. Дверца со стороны водителя начала открываться, но тут за спиной у Серебрякова пронзительно, на весь дом засвистел чайник, и Иван Николаевич, забыв о машине, кинулся к плите: соседка-пенсионерка из двадцать второй квартиры спала чутко, имела чрезвычайно сварливый характер и просто обожала писать жалобы в различные инстанции, начиная с жилконторы и кончая администрацией президента.

Кипяток, плюясь горячими брызгами, полился в пол-литровую фаянсовую кружку, где Иван Николаевич по-холостяцки заваривал чай. По кухне начал распространяться запах ромашкового настоя. Раздавив окурок в заменявшем пепельницу надтреснутом блюдце, Серебряков подсел к столу и стал помешивать чай ложечкой, чтобы быстрее заварился. Ложечка уютно звякала о фаянс, перед мысленным взором начали возникать, сменяя друг друга и постепенно становясь все ярче и смелее, заманчивые картинки завтрашнего дня.