Анна и Сергей Литвиновы - Небесный остров Страница 10

Вечер прошел волшебно.

Дима хотя и усталым выглядел и, пока ехали из аэропорта, зевал всю дорогу, но в гостинице налетел на нее, аки дикий зверь. Никакого сравнения с робкими прикосновениями итальянца, его осторожными поцелуями.

Полуянов без церемоний сорвал с подруги элегантный клетчатый сарафан с оборками (приобретала, между прочим, на Монте Наполеоне!), вдавил ее в кровать так, что пружины в спину впились, шепнул в ухо непристойность (всегда в постели выражался, как грузчик).

И Надя поняла – она просто счастлива.

Хотя номер, конечно, совсем не чета элегантной итальянской гостинице. Да и Полуянов (едва утолил свою страсть) заговорил с ней суховато:

– Сегодня в ресторан тебя, конечно, свожу. А завтра уж сама развлекайся. А то у меня дел выше крыши. Ничего. Море рядом. Найдешь.

Дима весь в этом: сам приглашает – но вроде и не рад. То любящий, то равнодушный.

Но только ни с какими итальянцами его не сравнить.

На следующий день

Владения, где жила семья погибшей Лиды Корсаковой, Полуянов описал бы одним словом: бардак. Уже от калитки начиналась мешанина из сломанных детских игрушек, гаечных ключей, треснутых цветочных горшков, старой обувки, обрывков газет, гнилых яблок. Посреди этого бедлама без призора ползали двое одинаково чумазых малышей – кажется, близнецы, не старше года. А мальчики или девочки – Дима не понял. Стол под виноградом покосился, крыльцо перед домом провалилось.

«Алкаши, что ли, беспробудные?»

Хотя нет, вроде не пьяные – по крайней мере, сейчас. Папаня, весь в машинном масле, возится с безнадежно ржавым мотоциклом. Женщина в неопрятном платье печет в летней кухне блины – дверь нараспашку, видно, как масло брызжет, летит во все стороны.

Тощая, всклокоченная собака при виде Полуянова залилась отчаянным лаем. Малышня на полу осветилась беззубыми улыбками. Мужчина отер руки о грязные шорты, отложил инструменты, поднялся ему навстречу. Хмуро спросил:

– Чего тебе?

– Поговорить. – Полуянов бесстрашно отпихнул ногой собачонку. Улыбнулся ползункам. Спросил у отца: – Сколько им?

Однако светской беседы тот не поддержал. Отодвинул ногой детей (получилось немногим ласковей, чем Дима обошелся с собакой), преградил журналисту путь во двор.

– Из опеки, что ли, опять? – выкрикнула из летней кухни женщина.

– Да нет, не похож, – процедил мужик. Покрасневшие то ли с недосыпа, то ли с похмелья глаза неласково буравили Полуянова.

«Эх, надо было с собой пузырь захватить», – запоздало подумал тот. И тихо произнес:

– Я по поводу Лиды.

На лице мужика ни тени недавней потери. Скорее, досада.

– И чего? – буркнул он.

– Я журналист из «Молодежных вестей». – Дима махнул удостоверением. – Специально приехал в Приморск, чтоб расследовать обстоятельства ее гибели.

– О, ёптыть! – закатил глаза мужик. – Как вы достали!

И сделал движение просто вытолкать Полуянова за калитку. Однако приостановился. Спросил:

– Из самой Москвы, что ли, приперся?

– Да. Потому что смерть вашей дочери…

Хозяин его перебил. Велел:

– Пройди.

Но ни в дом, ни в летнюю кухню не повел.

Остановились под виноградом. И безутешный отец, будто по бумажке, произнес:

– Запомни, а можешь на диктофон записать. Расследовать тут нечего. Лидка сама виновата, что на глубину заплыла. Дело закрыто. Мы с капитаном примирились.

– Но…

– И хватит нас дергать! – возвысил голос мужик. – Мы ни к кому претензий не имеем.

– Но ведь ваша дочь…

– Слушай, тебя что – за шкирку отсюда выкинуть? – окончательно раскипятился скорбящий папаша.

А женщина из летней кухни (печь блины она перестала, старательно прислушивалась к их разговору) выглянула во двор, добавила горестно (однако с элементом жеманства):

– Оставьте нас в покое, прошу вас. Мы уже достаточно вынесли испытаний.

– Давай вали отсюда, – довершил картину хозяин.

А малыши (тоже вскинули головки, будто понимали, о чем речь) дружно заревели.

Оставалось лишь покинуть «гостеприимный» дом.

Полуянов вышел за калитку, задумчиво закурил. Слепило солнце, ветер гнал пыль. Мимо, громыхая на колдобинах, медленно проплыл старенький грузовик. В кузове виднелся открытый гроб, тело покойника плавно покачивалось в такт движению, несколько человек сидело подле. Лица у всех, отметил Дима, какие угодно: озабоченные, задумчивые, кислые – но никак не горестные.

«Смерть здесь – совсем рядовое событие», – пронеслось у него в голове.

Он уже открывал машину, когда услышал:

– Дядя, закурить будет?

Дима обернулся: его окликал худющий, мосластый пацан. Бледный – будто не юг здесь, а зимний Мурманск. И лет доходяге от силы двенадцать.

Полуянов, конечно, не Минздрав, чтоб детям лекции о вреде курения читать. Но, если они просили, не угощал никогда. Буркал: «Подрасти сначала». Однако сегодня приостановился. Отчего-то жалость кольнула к нескладному, явно заброшенному парню – волосы не стрижены, в огромной, с чужого плеча, футболке чуть не тонет.

Молча протянул парнишке пачку, зажигалку. А когда тот неуверенно прикурил, насмешливо спросил:

– Отжаться сможешь? Хоть десять раз?

– А ты? – ощетинился подросток.

Дима пожал плечами. Принял упор лежа. Солнцепек, духота, пьяненький мужичок, что тащился мимо, взглянул на него, как на блаженного. На пятидесятом отжимании Полуянов упруго вскочил. Отряхнул ладони. Сказал назидательно:

– Курить надо начинать после восемнадцати. Когда мышцы окончательно сформируются.

– А толку в твоих отжиманиях? – хмыкнул пацан. – Чтоб в армии быть в первых рядах?

Втоптал в пыль сигарету. И вдруг произнес:

– Я брат ее.

– Чей? – Полуянов от жары слегка отупел.

– «Чей, чей». Лидкин, – грустно откликнулся мальчик.

Опасливо глянул по сторонам. Велел:

– Пошли. Побазарим.

И хмуро, загребая драными шлепками пыль, зашагал впереди. Свернули в проулок, вошли в тень, на берег одиноко петлявшей речушки. Уселись у самой воды, под мощной дубовой кроной. Местечко, видно, популярное – всюду окурки, смятые пивные банки, порванная игральная карта валяется, пиковый король.

«Тоска у них, а не жизнь», – мимолетно подумал Полуянов.

Он в свои двенадцать-тринадцать был занят, спасибо матери, от утра до заката – английский, легкая атлетика, борьба самбо.

Но родителям Корсаковых до детей явно дела нет.

А те, наивные и доверчивые, все равно непутевых родичей защищают.

Парнишка виновато произнес:

– Ты не думай. Папка с мамкой правда переживают очень. И сначала решили, что до конца пойдут, чего бы им это ни стоило. Засудят богатеев поганых. Я сам слышал! Даже адвоката думали брать, чтоб этот, как его… иск в суд составил.

Раскраснелся, разгорячился, глаза заполыхали.

Только слушай, казалось, и запоминай. Но Полуянов в порыве неожиданной для себя сердобольности остановил парня:

– Обожди. Ты завтракал сегодня?

– Чай пил, – набычился тот.

– И я – только кофе, – улыбнулся в ответ журналист. – В магазине, что по пути был, не отравят?

– Не должны, – со знанием дела откликнулся подросток. – Свет вроде давно не отключали, хавчик стухнуть в холодильнике не должо́н.

И минут через десять они вернулись на ту же полянку уже с полным пакетом: колбасная нарезка, хлеб, соленые огурчики, сыр.

– Пивка только не хватает, – хмыкнул мальчишка.

– Лет тебе сколько… пивко пить? – добродушно поинтересовался Полуянов.

– Ну, шестнадцать. – Парень определенно добавил себе пару-тройку годков, но спорить Дима не стал. Спросил только:

– Звать тебя как?

– Юриком с утра был, – откликнулся тот. – А тебя?

– Дима.

Полуянов извлек из борсетки перочинный швейцарский нож, нарезал хлеб, сыр.

Мальчишка сначала манерничал, осторожно брал по кусочку. Но увидел, что Полуянов наяривает в полную силу, и смущаться перестал, налетел на еду. Особенно на мясное налегал – видно, не водилось оно у них в доме. Проговорил с набитым ртом:

– Ты, в натуре, с Москвы, с «Молодежных вестей»?

– На, смотри. – Дима сунул ему под нос корочки.

Юрик уважительно покивал. Вернул удостоверение. Спросил:

– А круто вообще журналистом работать?

– Круто, – согласился Полуянов. – Ездишь куда хочешь. Пишешь – о чем людям интересно. – И не удержался от педагогического пассажа: – Только сначала в институт поступить надо. И учиться долго.

– А разве поступишь в тот институт? – отмахнулся Юрик. И строго добавил: – Ты только это… имей в виду. Я тебе расскажу кое-что. Но под протокол говорить не буду.

– Я тебе мент, что ли, протоколы писать? – усмехнулся Полуянов.

А парнишка серьезно добавил:

– Хотя папаня мне и без протокола бо́шку скрутит. Если узнает, что я с тобой трепался. – И почти с отчаянием закончил: – Батька бы сам ни за что не продался. Он гордый. Это все мамка: деньги, деньги, дом разваливается, машины нету, а детей, если хочешь, еще родим.