Гелий Рябов - Мертвые мухи зла Страница 11

- А чего мы тогда Войкова и этого... Шаю?.. несем по палубе голыми?

- Ты читай... - помрачнел Кудляков. - Читай. А то неровен час...

"... могут быть приняты в обмен на устранение экономических параграфов так называемого "Брестского мира". Вы должны спешить, потому что в Германии вызревает подобное российскому шайсе..."

- Это по-ихнему дерьмо, - объяснил Кудляков. - Теперь о не менее главном: Бухарин и Дзержинский поддержат выступление левых эсеров в Москве, оно готовится полным ходом. Сигнал - ликвидация Мирбаха ответтоварищем из Чека. Если это пройдет - мы станем хозяевами положения. Если же нет...

- Нас всех перевешают на реях... - убито пошутил Ильюхин.

- А если нет... - Кудляков замолчал и коснулся рукой напрестольного креста. - Вот, видит бог, есть у Феликса один человек, и в случае чего Ленин и трех часов не проживет... - И заметив, как поменялся в лице собеседник, выдавил кривую усмешку: - А ты как думал? Политика - это грязная игра, в игре же, как сказал поэт, - приличий нет. Все. Разошлись.

Улицы были темны, Ильюхин все время спотыкался, хотя, кажется, и ни в одном глазу, и скользкая мыслишка сверлила мозги, будто жук-точильщик: "А ты не заигрался ли, матросик... Мать твою так".

Утром, стараясь не привлекать внимание охраны ДОНа (впрочем, чего грешить? - ребята считали ворон и обсуждали скользкую перспективу пайка), осмотрел забор сада снаружи и изнутри. Впечатление сложилось весьма определенное, и решение пришло мгновенно: Авдееву ближайшей ночью надобно будет чем-нибудь караул отвлечь, и тогда, может быть, удастся выпилить кусок этого чертова забора. Но как? А так, чтобы секция осталась на своем месте и ни малейших подозрений при осмотре, пусть и поверхностном, не вызвала. Что для этого нужно? Две хорошо разведенных и тщательно заточенных пилы, машинное масло - чтобы пилы во время работы не шумели и четыре человека: сменяя друг друга, они все распилят быстро, аккуратно - Юровский носа не подточит. Кто будет пилить - это яснее ясного: он, Ильюхин, Кудляков и господа офицеры - Баскаков и Острожский. Так, все ясно, можно уходить, но вдруг Ильюхин непостижимым образом задумался о неисповедимых путях революции и войны. В самом деле: Баскаков и Острожский - лютые враги. А вот поди ж ты, сотрудничают, как родные. Или мы с Кудляковым и Авдеевым... Мы ведь революционеры, а пытаемся спасти злейших врагов революции. Как же так? И вдруг почувствовал недоумение и даже разочарование. Что же, людьми, получается, движут не убеждения или там преданность идеалам, а чистой воды интерес, сиюминутная выгода? Ну, положим, она, эта выгода, не такая уж и сиюминутная. Спасти сотни тысяч людей от голодной смерти - дело благородное. Но ведь привык, давно уже привык полагать, что цена за конечный результат будет заплачена страшная. Не все доживут.

Ах ты господи... Не все. А кто доживет? Они нас, пошедших на удобрение, вспомнят? Песни сложат? А х... в этих песнях, когда последышам мясо на вертеле, а предыдущим - мать-сыра земля?

В полном расстройстве вернулся в ДОН и бездумно зашагал по длинным коридорам и невзрачным комнатам полуподвального этажа. Здесь обретались какие-то странные люди в потрепанной военной форме нерусского образца и с очевидно иностранными физиономиями. Надо же... Это, видать, те самые, из Первого коммунистического Камышевского полка. Венгры или кто они там?

Негромкий разговор донесся из-за стены. Хотел войти и поздороваться, как вдруг осознал: говорят не по-русски. Но знакомо, знакомо звучит музыка, ведь прежде уже слышал ее? Ну да это же чистейшей воды еврейская речь - не раз они картавили на тагильском базаре по воскресеньям, когда привозили тканый товар и какую-то странную еду; но покупатели всегда находились...

Переступив порог, увидел Юровского и мадьяра в потертом мундире. Был венгерский коммунист невысок, плотен, если не сказать - грузен больше меры. Лоб низкий, волосы темные, усы под угреватым толстым носом. Увидев Сергея, Юровский замолчал и улыбнулся.

- Познакомься, товарищ Ильюхин. Это - товарищ Имре. Несколько преданных товарищей живут здесь и будут нам оказывать помощь, если что не заладится.

- А как называется иностранный язык, на котором вы теперь разговаривали? - спросил с некоторой опаской. Как бы не слишком мужской вопрос, скорее, бабский. Но - не удержался, любопытно стало.

- Это идиш, - улыбнулся Юровский. - Одни говорят, что идиш - это испорченный вконец немецкий, другие - что это вполне самостоятельный язык. Евреи всего мира говорят на этом языке. А знаешь почему? Потому, что настоящий наш язык, иврит, утрачен навсегда, к сожалению. Он считается древним исчезнувшим языком, как, к примеру, латынь. Все понял?

- Он по-русски не понимает? - спросил я осторожно.

- Нет. А что?

- Тогда позвольте вам, товарищ Юровский, по-товарищески высказать. Я лично к евреям... То есть - к вам и другим, само собой... - запутался, но взял себя в руки, - отношусь с пониманием. Но ведь вы знаете: не все так, как я. Мне вот говорили, что один, еще подпольный, коммунист обратился к товарищу Ленину с письмом: мол, революцию сделали, а вы... Как бы снова везде. Что не есть справедливо, потому что основные массы были русские. Но я не к тому... - замахал руками, заметив, как наливается Юровский. - А к тому, что вот... ну, кокнут царя? И что скажут? Опять - они. То есть - вы?

- Здесь ты прав... - помрачнел Юровский. - Это может вызвать нежелательные эксцессы. А что делать? Если товарищ Ленин считает, что наши товарищи - наиболее надежны?

"Он правильно считает..." - подумал недобро, но вслух сказал именно то, что от него ждали:

- Если мы поем "Интернационал" - я так считаю, то мы должны и на деле уважать любое племя?

- Да, - кивнул. - Ступай проверь - что, где, как. Мне уже докладывают, что люди товарища Авдеева приворовывают царских вещей. Все у меня.

Ильюхин поднялся на первый этаж. В прихожей скучал часовой с винтовкой, поздоровались, парень попросил закурить, Ильюхин угостил.

- Чего они там? Спят? Едят? - спросил как бы с насмешкой, хотя на самом деле ничего, кроме сочувствия, к ним теперь не испытывал.

- А черт их... - затянулся часовой. - Не слыхать...

- Ладно, пойду, проверю...

В гостиной, в глубине, увидел статного человека лет пятидесяти, с военной выправкой, но в цивильном, с бородкой и усами, в пенсне. Он читал какую-то книгу у окна и, заметив Ильюхина, сказал виновато:

- Изволите ли видеть - темно. Забор застит свет. Читать невозможно. А при свете электрическом я плохо вижу, - улыбнулся застенчиво.

- Что за книга? - поинтересовался Ильюхин.

Бородастенький показал обложку, и Ильюхин с трудом прочитал: "Фе-но-ме-но-ло-гия духа. Ге-гель".

- И... чего это? - спросил с глупой улыбкой, уже понимая, что задавать подобные вопросы - чистый и внятный позор.

- Меня зовут Евгений Сергеевич, - бывший военный наклонил голову. - Я врач их величеств. А вы кто?

- Из охраны, - буркнул. - Так про что... это?

- Это о сознании человеческом. Автор пытается найти истину, так как вопрос этот очень запутан. Так как же вас зовут?

- Сергей я... - Не находил, что бы еще ввернуть, язык словно присох. "Их величеств..." поди ж ты... А не боитесь?

- Вы, я вижу, хороший человек...

"Откуда это видно... - подумал нервно. - На лбу не написано".

- Это на лице читается, - объяснил Евгений Сергеевич. - Мне, голубчик, нужен ваш совет...

Евгений Сергеевич вошел в столовую и повернул направо.

- Вот, изволите ли видеть - печь... - Евгений Сергеевич остановился в следующей комнате. - Теперь, если вам не трудно - протяните руку в пространство между печью и стеной...

Ильюхин послушно исполнил и сразу почувствовал холодноватую округлую сталь. Знакомые очертания - разжал пальцы. То была ручная граната с деревянной ручкой. Однако... Юровский, Голощекин и Войков слов даром не бросают. А если бы этот доктор промолчал?

- Осторожно, она боевая. Вероятно, кто-то забыл?

Кто тут мог забыть... Ипатьев? Чушь. Знал бы ты... И как вам всем повезло...

- Евгений Сергеевич... Я сейчас уйду. А вы - минут через десять прямиком к коменданту Авдееву, так, мол, и так... Вы поняли?

Вгляделся.

- Понял, конечно же, - я все понял, - на "все" нажал, вероятно, для того, чтобы Ильюхин не сомневался. - Скажите... Если можно, конечно: а... если бы охрана нашла? А не... я?

- Вы человек военный и понимаете, какое теперь время... - угрюмо обронил Ильюхин. - Всех подряд - та-та-та-та... Все ясно?

- Вы хотите помочь нам?

Ильюхин обомлел.

- Я не уполномочен говорить. Если есть вопросы - спросите у... него, ясно?

Евгений Сергеевич кивнул:

- Если бы все читали в свое время и изучали феноменологию духа и другие умные книги - мы бы не дожили до февраля и октября, понимаете? В том смысле, что этих славных месяцев просто бы не случилось в русском календаре...

Ильюхин молча наклонил голову и ушел. Надобно спешить. Часики тикают в обратную сторону, вот в чем дело...

В "Американской" застал Юровского за столом. Тот был мрачен, к тому же и небрит, в комнате стоял странный запах - не то одеколона, не то давно немытого тела. По тяжелому взгляду из-под густо нависающих бровей понял: уже все знает.