Гелий Рябов - Мертвые мухи зла Страница 12

В "Американской" застал Юровского за столом. Тот был мрачен, к тому же и небрит, в комнате стоял странный запах - не то одеколона, не то давно немытого тела. По тяжелому взгляду из-под густо нависающих бровей понял: уже все знает.

- Что скажешь, товарищ?

Ни по имени, ни по фамилии не назвал. Вероятно, это означало крайнюю степень неудовольствия и раздражения.

- Случилось что? - выкатил глаза Ильюхин. - Мне Авдеев - ни слова. Еще пятнадцать минут назад - тишь да гладь. В чем дело, товарищ Юровский?

Теперь взгляд из-под бровей сделался растерянно-изумленным. Видимо, такой матерой наглости от салаги Юровский не ожидал.

- Боткин нашел за печью гранату. Я эту гранату самолично туда засунул. Помнишь Войкова? Да мы ведь обсуждали, помнишь? Как это могло произойти? Зачем лейб-медику "их величеств"... - ухмыльнулся ненавистно, - зачем ему обследовать кошкины углы? Твое мнение?

- Ну... Они на стреме, это ясно. Как бы заранее настроены на любую пакость с нашей стороны. Вот и все объяснение.

- Не знаю, не знаю... - Юровский встал, начал нервно мерить комнату тяжелыми шагами. - А... не Авдеев? Или кто из охраны? Ты притри к носу: они раз в жизни увидали пока еще живого царишку! Тут и у подпольщика - если он, скажем, слабак - чердак сдует! Нет?

- Не думаю. Это случайность, - не отводя взгляда, сказал Ильюхин. Придумаем чего не то. Вы не шибко обижайтесь.

- Ладно. Скоро прибывают следующие кровопийцы. К этому времени Авдеева надобно изгнать. Он нюня, сироп с соплями, но, к сожалению, у него есть в Совете сторонники... Вот, к примеру, наш беспощадный Шая, он же Филипп, убежден, что Авдеев этот - ну просто незаменим! Ладно. Ступай... Постой! Ты его помощника Мошкина видел? Воровская рожа, нет?

- В том смысле, что украдет чего не то?

- Зришь в корень. Другого пути я не вижу. Давай, бекицер...

Слова Ильюхин не понял, но догадался: это что-нибудь вроде "торопись".

В соседнем бревенчатом доме в один этаж хозяйственники ЧК завели столовую для сотрудников и обслуги. Хлопотала там полуслепая бабешка Таисья в почтенном пятидесятилетнем возрасте. Готовила неплохо, особенно любимый ильюхинский борщ с окороком. В комнатенке жались друг к дружке три стола на расхлябанных ножках, скатерти меняли здесь раз в десять дней, по-армейски, как нательное; обедающих не было, только у окна торопливо доедал что-то Кудляков. Заметив Ильюхина, сказал: "В полночь, там же" - и, утерев мокрый рот рукавом гимнастерки, удалился. Жест был подчеркнуто нелепый, вызывающий, Кудлякову не свойственный. Ильюхин уже давно догадывался, что товарищ Кудляков вряд ли носит такую псиную фамилию на самом деле, а нарочитыми своими манерами, неизбывно хамскими, похабными, словно подчеркивает свое невсамделишное происхождение. Никакой он не рабочий. И не крестьянин. Только вот кто? На самом деле?

Борщ доедал не в радость, стало вдруг тревожно, тоскливо как-то, но причин этой тоски не понимал, не улавливал и оттого скис совсем. Когда вышел из столовки, уже совсем стемнело, глянул на часы и удивленно подумал, что по весне здесь темнеет и рассветает обманчиво. Времени был одиннадцатый час.

На кладбище решил идти пешком, неторопливо. Заодно и поразмышлять. О чем? Томила одна мыслишка и ощущение невнятное. Девичье лицо на заднем сиденье автомобиля, и оно же в саду, среди зелени (хотя какая зелень в апреле?), и в столовой, у камина. Третьего дня зашел в ДОН, там все скучали, Авдеев раскладывал пасьянс из затертых до дыр карт, разговаривать ни о чем не хотелось. Тихо вошел в гостиную и вдруг услышал низкий, глуховатый мужской голос и слова: "Умер, бедняга, в больнице военной, долго, родимый, страдал..." Заглянул осторожно в столовую, в камине пылал огонь, у стола сидел царь, он откинулся в кресле, глаза у него были закрыты, он... пел. Красиво пел, хорошо, пробирало до печенки. Напротив, спиной к Ильюхину, замерла великая княжна Мария, напряженная, страдающая лица он не видел, но сразу же придумал себе такой ее образ. А какой другой мог возникнуть при такой песне и в таком месте?

И тут она медленно-медленно оглянулась и посмотрела бездонно серо-голубыми глазами и улыбнулась едва заметно, и от этого ее взгляда и неземной улыбки ухнуло сердчишко матроса в пол, и пробило его, и ушло глубоко-глубоко в землю...

Он вдруг понял: это навсегда. Это только раз в жизни. Но это неосуществимо, да и не надо. Потому что это - истина. И он теперь свободен.

Невнятный шум осторожных шагов вывел из сна. Оглянулся. Темная фигура метнулась к стене дома напротив. Позвал:

- Эй! Выходи, товарищ. А то стрелять стану. - И лениво вытащил наган. Фигура перешла улицу и остановилась под тусклым фонарем. Ильюхин узнал бородавчатого. - Давненько не видались. Тебе чего?

Бородавчатый приосанился, подтянулся.

- Вот что, товарищ Ильюхин. Ты мне, если догадываешься, поручен товарищем Юровским. Мне теперь приказано всех вывести на чистую воду и поговорить с тобою откровенно. Слушай сюда...

"Пристрелить гада, что ли... - лениво ползло в голове. - А с другой стороны? Юровский чего-то там замыслил. Выигрывает тот, кто не суетится".

- Выкладывай, товарищ... Как тебя?

- Без надобности. На Ивановском кладбище, в церкви регулярно проходят сборища. Ты - вхож. Дай возможность поприсутствовать, и тогда... Ну, я как бы оправдаю тебя в глазах товарища Юровского. Пойдет? А то ведь сам знаешь... - И улыбнулся беззубо. Только сейчас обратил внимание Ильюхин, что зубов у бородавчатого, во всяком случае - спереди, нет.

- Бородавки где нажил, увечный?

- У кого бородавки, у кого шанкр. Мягкой или жесткой. Согласен?

- Идем...

Шли молча, Ильюхин насвистывал мотивчик песенки, некогда услышанной в Петрограде: "Раскинулось море широко..." Бородавчатый прошипел:

- Заткнись. Откуда я знаю, что это не знак твоим?

В церковь вошли рядом, как братья, в алтарь - тоже. Все были в сборе, воцарилось удивленное молчание.

- Вот, товарищ с бородавками, - начал Ильюхин, - говорит, что имеет поручение товарища Юровского: вызнать - кто мы здесь и для чего.

Кудляков подошел вплотную.

- Откуда Юровский узнал?

- От попа, откуда же еще? - рассмеялся сумасшедшим смехом бородавчатый. Было такое впечатление, что он объелся белены и вообще - не в себе.

Кудляков мотнул головой, через мгновение Острожский и Баскаков втащили в алтарь священника. Он испуганно озирался и трясся мелко.

- Что знает Юровский?

- Что... собираетесь здесь... - Священник начал икать.

- А по сути?

- Вы же шепчетесь, а из-за дверей не слышно, - развел трясущиеся руки батюшка.

- Острожский, проверьте, что вокруг.

Кудляков прошелся вдоль престола.

- Ты кто? На самом деле?

- Такое же, как и ты. Догадайся - что? - Бородавчатый рассмеялся.

У Ильюхина побежали по спине мурашки.

Вернулся Острожский.

- Нищие костры жгут, наверное, еду готовят.

- Ладно... Принимаем решение. Чего хотят они - мы знаем... - повел головой в сторону священника и бородавчатого. - Мы не можем допустить, чтобы дело, ради которого мы действуем, сорвалось по безумию этих людей. Или по их трусости.

- Только... Только не здесь... - тихо сказал Баскаков. - Это алтарь. Это святое для каждого русского, поймите...

Кудляков улыбнулся.

- Господь умер на Голгофе. Она есть алтарь Его жертвы ради ближних и дальних, ради всех. А этот алтарь примет жертву во имя спасения миллионов. Авдеев, твой ход.

- Только не я... - Авдеев отступил в угол.

- Вы, товарищи? - Улыбка Кудлякова была страшной, нечеловеческой.

Офицеры переглянулись.

- Бог простит... - Острожский выстрелил бородавчатому в лицо. И сразу же глухо ударил второй выстрел. Батюшка рухнул на престол и медленно сполз на каменный пол.

- Помогите перенести убиенных. Я покажу... - Кудляков направился к выходу.

Тела перенесли туда, где две недели назад убили Долгорукова и матросов.

- Что же ты... - спросил Ильюхин, вглядываясь в белое лицо Авдеева. Тогда - героем, а теперь - мокрой курицей?

- Не... не знаю, - Авдеев схватился за голову. - Я... я все, все представить мог! Но чтобы так... В храме... в алтаре... Нет!

- В алтаре... - передразнил Ильюхин. - У революции свои, новые алтари, товарищ! Копай хотя бы...

Авдеев копал истово. Когда показалась рука, Ильюхин увидел на пальце обручальное золотое кольцо и приказал:

- Хватит. Кладем.

Закопали быстро. Но прежде Кудляков снял с пальца Долгорукова кольцо, повертел, зачем-то понюхал и спросил:

- Никто не хочет? Ну и ладно. - И швырнул в сторону тюремной стены. Сказал: - Теперь, Ильюхин, вся надежда на тебя. Войди в полное и несомненное доверие к Романовым. Любой ценой. Хоть с царицей переспи, понял? Я считаю, что письма от полковника следует тебе ненавязчиво разоблачить, но осторожно! Юровский - каин! Он все сечет, как мясорубка! Ошибешься - убьет. И нас потянешь. Торопись! Вот-вот прибудут последние Романовы. И события примут неуправляемый характер. Чехи, сибирцы, то-се... Мы не имеем права на ошибку и на неуспех! Помощь любая! Деньги, золото, камешки - без ограничений. Вперед!