Владимир Югов - Загадка мадам Лю Страница 11

— Почему здесь темно? — спросил я.

— Мне так хочется…

— У вас всегда так светятся глаза?

— Всегда. Об этом мне часто говорят.

Я сказал обеспокоенно:

— У меня поезд через час.

— Я провожу вас. Мы успеем. Тут идти до вокзала восемь минут.

— Но я…

— Сидите! — У нее, однако, был бессильный, упрашивающий голос.

Я подчиняясь ему, сел, чуть задев ее крепкое бедро.

— Я уже третий день хочу встретиться с вами, — проговорила она. — Не обижайтесь, это действительно я звонила вам… У меня к вам просьба… Не возражайте! Вы должны мне помочь. Вы знаете, они пытаются меня уволить. Можно устроиться и где-то. Вся беда в том, что я пока нужна здесь. Вскоре дело об убийстве перейдет в другие руки. Они станут проживать тут. А как к ним подойти? Как узнать, что они будут предпринимать?

— Кто вы? — Зачем я спрашивал ее об этом? Все равно она не ответит.

Она действительно не ответила. Снова повторила, что я должен ей помочь. Сначала надо подойти к этой женщине, которая наговорила на нее.

— К директору?

— Пусть это называется так. Но скорее, называется это по-другому. Шептунья, доносчица, клеветница, наводчица…

Я должен пояснить ей, этому директору, — наставляла меня Лю. — Ведь ее, этой женщины, работа не сдельная. Она могла бы стать богатой, если бы за все ей платили…

— Говорите ясней. — Я почувствовал себя уверенней. Может, все это то есть ее загадочность, какая-то сила — моя выдумка?

Она заметила во мне перемену. Глаза ее, по-моему, стали насмешливы. Однако Лю спала с голоса.

— Есть человек, который привел когда-то Ирину сюда, — сказала обиженно. — И здесь, с помощью этой старой лгуньи, Ирина и пошла к тому убийству, которое видели и вы.

— Здесь это было?

— Даже в этом номере. Хотите — я вам все покажу?

— Что ж… — Я встал и попытался раздвинуть шторы.

— Не смейте! — Она приказывала. Это был уже гневный голос страсти, сердца. — Пусть будет так…

Я пожал плечами и возвратился к ней на диван.

— Ее мог убить любой. И вы в этом могли убедиться. Мальчуган… Злодей… Такой, какой убил медсестру… Но ее убил другой. Когда привел ее сюда, — этим уже и убил. Девочку с полными ножками. Девочку, которой отпущено природой безумие страсти… Вам этого не понять. Вы всю жизнь пользовались женщинами третьего сорта. Все было у вас так, но не так. Это старая дама, которую вы называете директором, потворствовала ему. Он был начальником…

— Это старо, — пробурчал я, — разве вы не знакомы с сегодняшней жизнью? Они сами идут сюда, слетаются, на огонек, эти девочки с полными и тонкими ножками. Мир теперь грешен до отвращения. И вообще… Мне надо спешить на поезд. Был рад с вами познакомиться.

Мне показалось все уже не интересным.

— Почему вы предупреждаете меня о моей безопасности? — спросил я уже грубо.

— Да, вашей. А не чьей-нибудь другой. Конечно, это ваши дела. А мои… Это мои дела!

— Почему я бежал сегодня по вашей милости к Добрюку?

— Потому что вы… Вы стали жестоким. У вас умерло чувство сострадания к наказанным небом.

— Мистика, — захотел я сбросить ее ладонь с моей руки.

— Глупец. Если все предопределено… Если кому-то быть убитым, а кому-то убить… Тогда Добрюк прав!

— Мне, выходит, надо перед убийцами-подонками сюсюкать? Становиться на колени?

— Нет, не сюсюкать. Говорить тихо. Однако нельзя злом призывать к добру. Все у вас не так, не так! Вы стали писать не так.

Меня начинала раздражать ее манера подобным образом говорить. Говорить рубяще. Всезнающе.

— Не думайте так обо мне, — посоветовала кротко она.

— Как? Чего вы вдруг решили, что я думаю о вас?

— Вы сейчас подумали, что я нетерпима, заносчива…

— Верно, подумал. Кроме того, вы вмешиваетесь в мою жизнь.

— Это вы вмешиваетесь в чужую жизнь, — спокойно отпарировала она. Сейчас вас позвали, чтобы вы поглядели на очередного подонка семнадцати лет, который убил женщину. У этой женщины осталось двое малышек — четырех и двух лет. Он ворвался к ней в кабинет и бил ее топором просто так, ни за что. В этот день он хотел кого-либо убить… Но позвольте вас спросить, разве для того чтобы увидеть очередную дрянь, надо было так спешить?

— Но вы же сами внушили Добрюку, чтобы я был там. Разве не так?

— Браво, вы уже верите, что есть люди, которые могут внушать.

— Наверное, естественно. Колдуны, вожди. У меня, как и у других, все смешалось. Я начинаю верить, что люди ходят порой под гипнозом. Они не видят очевидного. Так было и так есть. А потом, как после драки, машут кулаками.

— И все-таки, почему вы побежали, когда Добрюк позвал вас?

— У меня такая профессия. Бежать туда, где интересно.

— Вы когда-либо продавались?

— Оскорбляете.

— Ваш газетный суд, стоило лишь приоткрыть краны, хлынул на общество лавиной. Это уже не суд, а расправа. Почему вы так доверчивы? Почему не ищете главных виновников?

— Кто главный виновник в этой истории?

— В убийстве Ирины?

— Об этом я и спрашиваю.

— Я уже вам ответила. Эта старуха и тот. Найдите его. Бесполезно говорить в этой истории, что ее, Иринин, мальчик ушел на три года. Здесь не это. Есть тот, виновный.

— Говорите яснее! Кто он? Кто?

— Он — почти каждый из вас. Вы, мужчины, стали более продажны, чем женщины… Но он, тот… Он жив, здоров. Найдите его. Но не продайтесь. Он попытается вас обмануть.

— Я не из тех. Не продаюсь.

— Вам это так кажется. На самом деле вас только позовут, вы бежите. И продаетесь… За мелочь… Вам рассказывают, что было так, а не так. И вы…

— Я выполняю свой долг, как могу.

— Долг? Поддерживать все то, что осталось от Системы?

— Вы не доверяете мне… Потому вы гнали меня от очередной жертвы. Скажите, как вам удалось вытравить из записки слова? И что означает эта аббревиатура — ЧСН?

— Вы не знаете и этого?! — Восклицание ее было неподдельным, оно означало крайнее удивление. — Но это же ныне знает каждый нормальный человек!

— Я, выходит, ненормальный… Я догадываюсь… Догадываюсь, это человек… Не знаю, не знаю! Может, иной… Но я хотел бы спросить: почему вы считаете, что в мое здешнее дело кто-то должен вмешиваться? И учить меня моему делу? И не верить мне!

— Это уже другой вопрос. А первый… Вы мне все-таки поможете? Пойдете со мной, чтобы они оставили меня в покое?

— Если ваша власть над подобными записками так могуществена, разве вам нужны защитники? Причем неквалифицированные? — Я был ироничен.

— Я не хочу, чтобы вы вмешивались и в это дело, — сказала, помолчав, она. — Я враз раздумала.

— В какое дело? В дело этого малолетнего убийцы?

— Нет. Я говорю об убийце Ирины.

— Поясните.

Я все-таки обиделся. «Я враз раздумала!» Что позволяет она себе? Так свысока судить всех!

— Я знаю, о чем вы думаете. Не обижайтесь на меня. Да, я раздумала. Впрочем, раздумываю…

— Разрешите действовать впредь так, как будете приказывать вы! — Я заводился.

Она не обратила внимание на мое ерничание.

— До этого своего убийства, — заговорила тихо, с раздумьем, — тот звереныш жил, как живут все его сверстники из маленьких городков. Издевательства начинаются с детского садика. Потом издеваются в школе, на улице. Этот тихий мерзавец поступил в училище. И тут его били, унижали. Что сделать, чтобы вознестись? На ком отыграться? И вот жертва медицинская сестра…

— Выходит, не виновен?

— Зачем же так? Конечно, виновен. Но он исполнитель воли общества, доведшего его до психоза.

Я снова пожал плечами и сказал:

— Не больно и свежая мысль. Не все будут убивать только потому, чтобы вознестись.

— Жизнь от рождения и смерти… За час, за день, за неделю вы узнаете это. — Ее мелодическая манера речи охлаждала меня. — Вы делаете вид, что во всем разобрались. А разве вы умирали? А разве помните, как родились? От вас скрыты те загадочные дни. Никто в деталях вам не рассказывал, как свершилось чудо… Вам бы все это помнить, тогда вы никогда бы не ошибались. А если бы умерли, вам легче было бы понять умерших…

— Убитых, — поправил я. — Выходит, мне надо быть убитым, чтобы понять убитого? Но разве тогда я уже буду нужен?

— Чтобы судить об убитом, надо быть убитому.

Это был ее решающий голос в нашем немного запутанном диалоге. Я понимал ее: она хотела мне сказать, чтобы я подходил к разным убийствам Ирины и медсестры по-разному. Но этот сам подход к разным убийствам был само собой разумеющимся. И что же? Дальше-то? Чтобы судить об убитом, надо быть убитому?! Какая нездешняя, неземная мысль! Кто так может сказать?!

— Я понимаю, о чем вы думаете, — послышался вдали ее голос.

Мимо меня мелькнула тень. Я слышал, как щелкнул замок. И выбежал в коридор. Тут же захлопнулась дверь моего номера. Я попытался побежать в ту сторону, и тут же, ощутив толчок в плечо, отлетел к стене. Вверху горела лампочка. С ужасом я подумал, что надо идти за ключом, мой остался в запертом номере. Там меня увидит директорша… О чем я должен с ней поговорить? Не помню!