Владимир Югов - Загадка мадам Лю Страница 12

— Не ходите со мной. Я раздумала! — Опять вдали послышался голос.

Я знал по статистике: продолжается рост преступности; личному составу внутренних дел все труднее справляться с нарастающим валом преступлений; нагрузка на одного сотрудника уголовного розыска по зарегистрированным преступлениям возросла почти на четверть — с семнадцати до двадцати одного оперативно-розыскного дела… И т. д. и т. д. Боже, милый Добрюк! Да тут не надо и показывать таких подонков, чтобы понять весь ужас сегодняшней жизни. Стоит лишь поглядеть вокруг!

Я тарабанил на машинке об убийстве Ирины, прикатив в свой город. Я позабыл о предупреждении Лю не писать. «Это не ваше дело! Есть другие, которые будут чистить конюшни!» В конце концов, а что я буду делать, если перестану писать? Это же своего рода наркотик — выворачивать пласты уголовной хроники, а?

Мне казалось, что материал об убийстве Ирины выглядит и серьезнее и в чем-то убедительнее, если хотите — поучительнее, хотя все во мне протестовало. Я ведь решил окончательно, что не стану писать больше об убийстве Светланы, не стану восстанавливать испорченную, наверное, Лю рукопись. Зачем? Пока восстановишь… Да лучше потом, после этой повести, написать заново что-то. Или вообще не писать!

Так я и повторял: «Кому это нужно! Кому это нужно!» И строчил, подыскивая слова и о Ледике, и его жене, убитой так жестоко, и о «воре в законе», и о всех ребятах-оперативниках. Звонок уже надрывался. И в первые секунды, еще в общем-то толком не разобравшись, я не мог понять, что хочет этот человек от меня лично. Наконец, он объяснил. Он хочет, чтобы я обязательно описал эту историю о его трагически погибшей супруге (слово «трагически» он подчеркивает). Оказывается — муж так трактует смерть ушедшей из жизни Светланы. Он так хочет…

— Зачем это вам? — закричал я, хотя слышимость была отличной.

— Зачем? — ответил он, тоже криком. — А не знаю!.. Может, хотя бы напомнить, что она жила… Вы знаете, — продолжал он кричать, — мы жили все-таки хорошо… — Вдруг глухие стоны донеслись до меня. — Зачем, а? Зачем?! Зачем мы все это затеяли? Да лучше бы я получал аспирантские крохи! Я не хочу, вы слышите?.. Не хочу так больше жить! Вы и напишите… Не хочу!

— Успокойтесь! — стал я упрашивать его. — Уже ничего не вернешь!

— Это неправда! Не затопчет никто, что у меня было с моей любимой… Нет, не смейте писать о ней плохо! Жила материально со мной плохо. Это верно. Все жили так! Лишь кучка сволочей жила хорошо. Они кормили нас бумажными лозунгами… Но мы жили лучше их. И если она била по мордасам насильника… Это — хорошо! Она осталась чистой… Понимаете, чистой! Не копайтесь в грязном белье! Я в случае чего найду вас на краю земли…

— Дочь с вами? — крикнул опять я.

— Нет, она у ее родителей.

— Зачем вы уехали так далеко от дочери?

— Светины родители — замечательные люди. У них ей хорошо… Вы, что же, видели девочку?

Из всего, что я видел там, — его девочка меня более всего потрясла. Лицо у нее было непрощающее, глаза колючие, злые, совсем взрослые, когда она узнала чужого дядю и показала на него:

— Это он увез маму!..

Я и читал потом эту стостраничную писанину глазами этой девочки. Зачем пишу? Для кого пишу? Нет, я не хотел отчитываться перед отцом этой девочки. Отец многое не знает. Его красивая жена была не прочь погулять с чужими мужчинами, закрыв свою девочку на ключ. «Так делают все»… Кто мы? Куда идем? На что надеемся? Если наши жены теперь открыто гуляют с чужими мужьями, уезжая от нас. Но кто — не «мужья»? Мы, мы? Все мы? И все мы лжем друг другу?

Я опять ухватился за стостраничную рукопись — нужна! Я выбрасывал из рукописи все лишнее, выбрасывал эту дешевую мораль — вон, вон! Тысячи, пять тысяч, миллион людских потрясений, и все идет всякий раз не так, как было. Но идет хуже, чем всегда. Общество становится страшным.

Вместе с тем я потихонечку стал писать о Ледике, его убитой жене. Я видел глаза Ледика, этого растерянного, совсем не похожего теперь на себя — человека, которым был когда-то. Глаза эти были такие просящие, такие безысходные, что я стал понимать: кто-то ведь обязан подать таким людям милостыню! Вдруг он действительно не убивал? Вдруг все это наговоры? Кому он помешал? Жил, работал, учился, служил… И теперь — конец? Он говорит: что вы, зачем я бы ее убивал? Ему Васильев в ответ: «Не говори не убивал. Кивни, и я пойму…» Не кивает!

По ночам я уже страстно работал с новой рукописью. Старая путем загадочного вмешательства Лю была в дырах, пустотах. Как необетованная земля. И Ледик исправно ложился на новые чистые листы, и теперь был у меня другим — порой беззащитным и неприятным. Господи, что делают с людьми случай и обстоятельства!

Я знал о нем уже многое. На вопрос Струева, почему же все-таки пошел к жене, Ледик ответил: приехав в свой город, он почувствовал близость и к жене, и к дочери. Ведь не разводились! Мать в своих письмах считала развод естественным исходом их отношений, и он, лишь шагнув на перрон с чемоданом, вроде с ней соглашался. Было даже легко от мысли: зачем усложнять? Еще погуляю! А алименты… Мать писала — выплатим. «Мой мальчик поживет, осмотрится, поедет поступать учиться»…

Давал ли он телеграмму Ирине о своем приезде? Нет, не давал. Но она знала, что он приедет. Ходил по городу и думал: Ирина знает! Думал об этом постоянно, однако без особого напряжения. Ну и что? Но в разросшемся без него городе многое было связано с ней. Связаны эти городские улицы, по которым они когда-то ходили. Здесь, у автобусной остановки, после окончания десятилетки, сбежав от всех, они впервые поцеловались. До этого они никогда не целовались. У нее была своя компания, у него — своя. Но здесь они все вдруг решили, здесь, уже позже, приехав в магазин, покупали материал на свадебное платье. У нее оказалось много денег.

— Кто тебе столько отвалил? — спросил, не веря своим глазам.

— Баушка. — Говорила так всегда.

— А с чего это?

— Хочет, чтобы я была богата.

Ледик работал тогда проходчиком, зарабатывал немало, однако таким деньгам удивился.

Знал бы все наперед — повернул домой, к родителям! У него же были письма, как она вела себя тут, без него. «Показания». Ледик шел по поселку и откуда ему было знать, что свернет сюда, к ней, на новую ее квартиру? Главное, Ирина была дома. Она растерянно стояла у стола. Когда он положил ей руки на плечи, хотел поцеловать, замотала головой и простуженным голосом попросила:

— Не целуй. Заразишься. По-моему, у меня грипп.

— Все равно… Я очень долго шел к тебе.

— Это уж точно. — Тут она почти пробасила.

— А ты из-за этого — дома? Из-за болезни?

— Я ждала тебя, — прохрипела.

Ледик обнял ее. Что-то ему мешало…

Потом они возились до вечера, и лишь взглянув на часы где-то около шести, она воскликнула:

— Слушай, про Катьку-то мы забыли…

Но, оказывается, Иринины родители взяли девочку из садика. Отец позвонил перед тем, как завести ее домой… Перед самым его приходом Ледик поругался с Ириной. Зачем-то вспомнил первую их близость. Тогда она оказалась несдержанной, все выложила ему о своем первом мужчине. «Вылупятся и пожирают глазами… А я поддразниваю»… Это в ее тогдашние годы!

У них, правда, было просто в школе. Даже соревновались девчонки чтобы быстрее освободиться, как говорили. А то, вроде, ты никому не нужна!

Но Ледику было больно именно теперь слушать, как это было у Ирины. Он корил ее и за эти три года. Мама его права! Спала с другими. «Божественно, божественно!»

— Зачем ты сегодня так поступила? — ударил он ее по лицу. — Зачем потянула меня… туда… туда! — Он показал ей на входную дверь, к порогу. — Кайф, да? Сразу хахаль приходит… А ты… Ты… Становишься? Кайф?!

— Ты ударил меня?! — Ирина заплакала. — Какой святой! А разве не твои дружки писали, как ты спал с девками? Ее звать Вера? Так?.. И ты дерешься?.. Ты знаешь, какая у тебя тяжелая рука?

— Прости, — сказал он, становясь перед ней на колени. — Я чокнулся… От ревности с ума сошел… Ты действительно — элита!.. И тут обалдеешь… А ты еще: возьму и нарочно сяду так…

— Балда, это же к слову!

— Но он же был, твой первый! И было это в девятом классе!

— Ты просто позабыл, сколько мне тогда исполнилось… Ты позабыл, как смеялся, что у меня все рано… созрело! И я ждала тебя, — прохрипела она.

Он опять чувствовал себя мужчиной. Что-то опять мешало ему, он снова обнял ее, но она пружинисто попыталась вырваться. Он, однако, уже не отпускал ее. Халат откинулся…

— Идем… идем к порогу… Закрой дверь!

И сама стала, и он закрыл дверь на ключ… «Роскошно! Как роскошно!»

Она попросила затем:

— Ну хватит здесь. Теперь пойдем в постель.

— Почему ты опять там захотела?

Он допрашивал ее снова.

— А так мне враз захотелось! И ты ведь сам потянул!