Елена Басманова - Тайна древнего саркофага Страница 15

– Мы, велосипедисты, связаны восхитительными, жизнерадостными ощущениями, мы приближаемся к птицам, для которых нет преград!

– Почему и Прынцаев, и Петя хотят усадить меня на этот костотряс? – с недоумением вопрошала Брунгильда Муру и Клима Кирилловича, когда Прынцаев снова удалялся. – Право, даже гадкий мотор кажется намного надежнее, там по крайне мере четыре колеса.

Круги, выкрутасы и велосипедное лихачество решительно не нравились собаке – время от времени Пузик с остервенелым лаем пытался броситься на профессорского ассистента. Мура старалась утихомирить Пузика, тот подбегал послушно, но при очередном пируэте Прынцаева снова начинал негодовать.

– Вы не находите, Клим Кириллович, что Пузик очень посвежел и похорошел? – поддразнила Клима Кирилловича Мура.

– Он просто разрумянился от прогулки и подзагорел. Кроме того, ему пошло на пользу вчерашнее купание. И похоже, он в восторге от своей хозяйки, – в тон девушке отвечал Клим Кириллович, в его серых глазах светились лукавые искорки.

Муре хотелось перекинуться словечком с доктором – без лишних ушей, поговорить – не о собаке, конечно. Но день стоял такой чудесный, что тревоги уступали место беззаботной радости бытия.

Они миновали поселок и через некоторое время вышли к дикой части побережья, где отсутствовали признаки цивилизации в виде шумных дачников и навязчивых лоточников. Они спустились к воде между двумя обрывистыми взгорками и, осмотревшись по сторонам, выбрали плоские низкие валуны, на которые можно было присесть, чтобы полюбоваться светло-стальным, почти бесцветным морем, которое где-то у горизонта сливалось в одно целое с серебристо-голубым небом. Далеко-далеко тянулся песчаный берег – одна сторона его омывалась морем, а другая иногда подбиралась к высоким кручам, увенчанным вековыми соснами. Среди их светлых стволов в стороне от поселка угадывался стройный силуэт церковки – по золотому сиянию крестов, водруженных на деревянных луковках и островерхней колокольне, – Церковь Преображения Господня, как пояснила Мура доктору.

Прынцаев прислонил свой велосипед к тощему ольховому деревцу.

– Эх, хорошо бы искупаться, – он расправил плечи и сделал круговые движения руками, – вода хорошо прогрелась на мелководье.

– Но здесь, верно, дно завалено камнями, – отозвался доктор – он еще ни разу не купался в этом сезоне. – И думаю, полным-полно водорослей.

– Да, – согласился Прынцаев, – место дикое. Но я с вашего позволения вас оставлю на несколько минут – мне надо бы отлучиться. Велосипед останется здесь – если вы не откажетесь за ним присмотреть.

– Не откажемся, ступайте спокойно, – пообещала, ласково щурясь, Брунгильда. Ее необычная любезность сегодня приятно волновала велосипедиста.

Когда Прынцаев бодрой рысцой удалился, скрывшись за взгорком, Клим Кириллович и барышни присели на валуны и замолчали. Легкие белые облачка время от времени наплывали на солнце, давая глазам отдохнуть от нестерпимого серебристо-белого блеска морской глади, от сверкающих кварцевыми отливами дюн. Свое крещендо звучно выводили кузнечики. В дрожащем воздухе парили огромные прозрачные стрекозы; капустницы и крапивницы бесшумно двигались почти у самой земли. Мелкие букашки и паучки, не обращая внимания на людей, торопливо бежали по своим непостижимым крошечным делам. Ленивый и бездумный покой и умиротворение овладели молодыми людьми.

Тишину нарушал только Пузик, бегающий вдоль линии прибоя и беззлобно лающий на неторопливо накатывающую волну.

После длительной паузы Мура заговорила первой:

– Почему-то мне кажется, что мы выехали из города тысячу лет назад.

– А мне почему-то кажется, что я уже тысячу лет не занималась музыкой всерьез. На даче все время что-то отвлекает. А мне предстоит выступление. Я беспокоюсь. Не растеряла ли я всю свою технику?

– Вы не должны слишком волноваться, Брунгильда Николаевна, техника так быстро не утрачивается. И потом, вы же все равно занимаетесь каждый день.

– Ах, милый доктор, музыка требует большой самоотдачи.

– Все чем-то занимаются, что-то делают, – сокрушенно вздохнула Мура, поймавшая и посадившая на ладонь божью коровку, – только я одна бездельничаю. Пора бы и мне подумать, где учиться. Посоветуйте, милый Клим Кириллович, не пойти ли мне на Бестужевские курсы?

– Разумно. И на чем вы остановили свой выбор? – поинтересовался доктор.

– Я думала об истории, – виновато призналась Мура. С ее ладошки, расправляя жесткие крылышки, собиралась улететь божья коровка.

– Я не вижу, какую пользу для общества могут принести историки. И потом – все уже давно изучено, известно. Если же говорить о России, то лучше Карамзина не написать. А как наука история, на мой взгляд, бесперспективна – у нее нет точных методов.

– Вы так думаете? – немного отстранившись от доктора, попыталась возразить Мура, но тут же добавила:

– Папа тоже так считает. Даже не знаю что делать.

Притихший было Пузик неожиданно сорвался с места и вновь бросился к линии прибоя. Теперь он не стал бессмысленно носиться вдоль воды. Напротив, застыл на одном месте и с диким остервенением принялся лаять, глядя вперед.

– Собачку что-то беспокоит, – предположила, не выходя из состояния ленивой задумчивости, Мура. – А-а.., какой-то обломившийся куст плывет, на него он и лает.

Действительно, между выступающими из воды валунами странными конвульсивными толчками передвигался обломок куста или дерева. На его ветках между листьев болтались отвратительные мочалки бледно-зеленых водорослей. Куст неумолимо двигался по направлению к собаке.

– Пузик, Пузик, глупый, иди сюда, – позвала Мура. Но пес, оглянувшись на голос хозяйки, с места не двинулся. Он стал лаять еще яростнее, почти захлебываясь. Странный куст все так же медленными судорожными толчками проползал между камней. Наконец в сажени от берега он остановился весьма загадочным образом. Валунов, способных притормозить его движение, здесь уже не было, волны по-прежнему набегали на берег – но куст оставался недвижим.

– Нет, придется все-таки посмотреть, что там такое. – Мура решительно встала. – Доктор, пойдемте со мной я одна боюсь.

– Но и я здесь одна не останусь, – испуганно и резко вскочила Брунгильда. – Я с вами.

Все трое подошли к дворняге, не сводящей глаз со странного куста, обвешенного водорослями. Там явно что-то шевелилось.

Пес грозно и глухо зарычал. Через мгновение такое же рычание послышалось и со стороны куста. Доктор не поверил своим ушам. Он взглянул на Пузика – тот повернул к нему свою разномастную голову и выразительно посмотрел, как бы говоря: вот видите, здесь что-то не так.

Они снова воззрились на плавучий куст. Пузик еще раз издал сердитое угрожающее рычание. Все прислушались – и в ту же секунду отпрянули: под ветками куста явно пряталось неведомое чудовище, его раскатистый рык заставил всех похолодеть.

– Спокойно, спокойно, – доктор сделал шаг вперед и загородил собою барышень, – вероятно, тюлень или морж.

– Разве они здесь водятся? – дрожащим голоском откуда-то из-за спины доктора пролепетала Брунгильда.

– Нет, не водятся здесь тюлени! – вскричал куст, и тут же ветки вместе с листьями и мерзкими водорослями взлетели вверх и нечто огромное, увешанное тиной с головы до ног, устремилось большими скачками к берегу с воплем:

– Встречайте Нептуна!

Мура с Брунгильдой в ужасе отпрянули от чудовища, доктор, соображавший быстрее и испытывающий ответственность за безопасность барышень, едва успел сделать шаг назад и схватить девушек за руки. В одно мгновение он узнал Прынцаева.

– Подарок от Нептуна! – Торжествующе поблескивая глазами между космами тины, профессорский ассистент, одетый в купальный костюм в синюю поперечную полоску, обтягивающий его торс и доходящий до колен, остановился в шаге от своих невольных жертв и протянул им зажатые в обеих руках букетики ландышей.

– О Боже! – выдохнула Брунгильда и бессильно опустилась на теплый прибрежный песок. В эту же секунду раздался утробный рык: озверевший Пузик, оправившись от душевного потрясения, вцепился в мускулистую, покрытую густыми черными волосами ногу шутника. Он не разжимал челюстей, и мертвая хватка его не мешала беспрерывному рыку, в котором слышались и обида и жажда отмщения.

Доктор бросился приводить в чувство обессиленную Брунгильду. Мура же немало сил потратила на то, чтобы заставить собаку отпустить не годную теперь для велопробега ногу Прынцаева, от воплей которого уже начинало звенеть в ушах.

– Сидеть, Пузик, сидеть, – говорила строгим голосом Мура, успокаивая все еще готовую броситься на велосипедиста собаку. – Нельзя. Сидеть.

Прынцаев, избавленный от невыносимого страдания, присел и едва ли не со слезами на глазах рассматривал капли крови на икроножной мышце.