Татьяна Устинова - Саквояж со светлым будущим Страница 16

— Я на такой не женюсь, — решительно объявил Сильвестр, — зачем она нужна, если не будет работать? И что она тогда делать будет?

— Может, детей растить! — Мать почему-то засмеялась. — Или тебе самому не захочется, чтобы она работала, а захочется, чтобы она тебя каждый день к ужину ждала! И тогда придется тебе вкалывать день и ночь, и спать неизвестно когда, и есть только когда телефон не звонит, и сто вопросов одновременно решать, и еще…

— Мам, — вдруг остановил ее Сильвестр. — Ты вот сейчас с кем разговариваешь?

Они посмотрели друг на друга и засмеялись.

— Ты же умный, — сказала Маша. — Ты все сам знаешь. В нашем мире можно выжить, только тяжело и много работая. Никакого другого пути нет. Никому нет дела до того, высыпаешься ты или нет! Мой начальник — знаменитый писатель. И когда он задерживает рукопись, наш издатель знаешь как его ругает?

— Как?

— Ужасно, хотя он не от безделья задерживает! — от души сказала Маша. — Так что трудиться нужно день и ночь, и тогда, может быть, все будет хорошо.

— Как хорошо?

— Тогда тебе не в чем будет себя упрекнуть. — Она досмотрела в свою чашку, и Сильвестр тоже вытянул шею, чтобы посмотреть, что именно там происходит.

Ничего такого там не происходило. А в упреках он все равно ничего не понимал.

Маша Вепренцева уложила его спать и еще — по просьбам трудящихся — долго сидела на кровати, чесала ему спинку, которая, ясно дело, ближе к ночи невыносимо зачесалась, потом мазала кремом пятки, потому что вчера на физкультуре «вот здесь и здесь уж-жасно жгло!», потом выслушала историю про Христининого сурка, то есть хорька, которого Христинин папа увез на работу в портфеле, куда сурок, то есть хорек, случайно залез, потом фальшиво исполнила песню «И мой сурок со мною», потому что она вспомнилась к случаю. Песня оказалась жалостливой, и пришлось еще совсем напоследок рассказать смешной случай с попугаем, приключившийся на даче Ильи Весника.

Когда она наконец закрыла дверь в ребячью спальню, часы показывали уже двенадцатый час.

Она нальет себе чаю, ляжет и еще почитает бумаги на сон грядущий.

Нет, не так. Она загрузит стиральную машину, разгребет на кухне посуду, поставит чайник, смоет ногти — они уже совсем неприличные! — нальет себе чаю, ляжет и почитает на сон грядущий.

Нет, нет, даже не так. Она загрузит стиральную машину, разгребет на кухне посуду, смоет облупившиеся ногти, погладит кое-какие вещички — пододеяльники не станет, а Леркины любимые штаны защитного цвета под кодовым названием «спецназ», майки Сильвестра и свою любимую апельсиновую рубаху, в которой она просто неотразима, погладит, чтобы завтра ее надеть, — нальет себе чаю, ляжет и почитает на сон грядущий.

Вот теперь все так.

Завтра надо позвонить Кате, теннисной тренерше, и спросить о графике тренировок на лето. Летом Сильвестр тренировался каждый день. Лерке надо купить батареек в котенка — дернул ее черт привезти из очередной командировки этого самого котенка, который работал на батарейках, гнусно мяукал, махал хвостом и кивал головой, как припадочный! Лера котенка обожала и все время заставляла его мяукать, махать хвостом и кивать, и батарейки кончались примерно раз в два часа. Еще надо заехать в школу, поговорить с Ольгой Викторовной, потому что учиться оставалось всего пять дней, и по всему выходило, что Маша будет еще в Киеве, когда ее сын перейдет в седьмой класс. Еще хорошо бы договориться с теткой, чтобы она побыла с детьми, пока мама съездит в санаторий. Тетка, конечно же, потребует компенсации, и некоторое время Маша придумывала, что бы такое ей посулить.

«Пообещаю в Египет ее отправить, — решила Маша, перемывая чайные чашки. — Тетке давно хочется, а денег нет. Вместе с дочкой отправлю». Двоюродные братья и сестры Маши Вепренцевой зарабатывали значительно меньше, чем она, и на семейных сборищах это всегда было темой номер один — почему некоторым везет, а другим ну никак не везет!…

Машина в ванной урчала и похрюкивала, сотрясала в своей блестящей утробе белье. Маша гладила, слушала ее хрюканье и была ей благодарна — стиральной машине! За то, что та делает важную работу, за то, что безотказная, и еще за то, что такой поздней ночью они работают… вдвоем. Маша и стиральная машина.

Она гладила майку, слушала машину и думала о Родионове.

Думала как-то странно, вяло, то ли от усталости, то ли от невозможности ничего изменить.

Он никогда не увидит в ней «женщину своей мечты», это точно. Он никогда не догадается посмотреть на нее по-другому, а если и догадается, то вряд ли из его рассматриваний выйдет что-то романтическое.

Однажды, подвыпив, он зачем-то рассказывал Маше про своих бывших жен, которых насчитывалось две или три штуки. Даже не столько про жен, сколько про самого себя, и все в том смысле, что он, Дмитрий Родионов, решительно не годится для существования в паре.

Ну, одиночка он, и все тут! Ну, не получается у него ничего из семейной жизни!

Он быстро устает от этой самой пары, какой бы распрекрасной она ни была. Устает — и дальнейшее их сосуществование делается бессмысленным, потому что он думает только о том, как было бы хорошо закрыть за собой дверь и больше никого не пускать ни в свою постель, ни в свою комнату, ни в свою жизнь.

«Я даже с тобой не могу долго, — посетовал тогда подвыпивший Родионов, — то есть ты единственная, с кем я вообще могу быть, но при всей моей к тебе любви, когда ты уходишь, я просто счастлив!»

Маша Вепренцева про любовь ничего не услышала, а услышала про то, что он счастлив, когда она уходит.

Она уходит вечером из его жизни, и он счастлив.

Вот сегодня, выпроводив ее, он поехал на свидание, и Маша изо всех сил старалась не думать о том, что именно он на этом свидании делает.

Впрочем, что он там делает, и так понятно.

Она гладила майку и думала о Родионове.

Что станет с ней, если в конце концов он все-таки встретит распрекрасную девицу и женится на ней, и у них будут дети и вообще счастливая жизнь?! Или какая-нибудь из уже имеющихся распрекрасных наконец сообразит, как можно его на себе женить?!

Он богат, знаменит, молод — такие не то чтобы нарасхват, таких помещают во главе списка «Лучшие женихи России» в каком-нибудь пошлом гламурном журнальчике! Впрочем, гламурный журнальчик — это что, а вот когда в «Аргументах и фактах», да еще на первой полосе, да еще под каким-нибудь броским заголовком, типа «Известие о смерти русской литературы решено считать преждевременным», да еще с серьезным и остроумным текстом!…

Что я стану делать без него?! Как я буду жить?!

Ведь он — это не просто он, вернее, не только он! Это кипение и блеск жизни, интересные люди, важные события, великое чувство Сопричастности Важному Делу или даже так — Великому Делу.

Это отличное, очень правильное, очень красивое дело — литература. Пусть говорят «бульварная», пусть говорят «недолговечная», пусть «массовая», да пусть какая угодно, все же это лучше, чем продажа нефти собственным согражданам по спекулятивной цене, или горлодерство в парламенте, или обворовывание стариков в каком-нибудь фонде!

Однажды у Каверина в «Освещенных окнах» Маша прочла, что медленно пишущий араб отличается от быстро пишущего, как неграмотный от грамотного, и с тех пор считала, что читающий человек отличается от нечитающего точно так же! Она была уверена, что вовсе не красота, а именно книжки спасут мир, и если приучить людей читать — хоть детективы! — они и привыкнут потихоньку, и втянутся, а потом уже и прожить без книжек не смогут, а ведь только это и надо, потому что в книжках все есть, ответы на самые трудные вопросы и решения самых запутанных задач, на все времена!…

Маша Вепренцева очень гордилась делом, к которому была причастна, и очень гордилась человеком, который его делал — упорно и ежедневно, не признавая выходных и праздников, не давая себе никаких скидок и послаблений, не ссылаясь на свою творческую натуру. Он не уходил в запои, не нюхал кокаин, почти не посещал вечеринок, разве уж совсем какие-то судьбоносные, которые никак нельзя было пропустить, не спускал денежки в казино — святой, святой!… Его романы раскупались в мгновение ока, и в метро Маша ревниво считала, сколько человек читает Донцову, а сколько Воздвиженского. Донцовой всегда выходило немного больше, и Маша слегка расстраивалась из-за этого.

Как она была счастлива, когда он понемногу начал ей доверять и стал брать ее в командировки и на выставки, а в прошлом году даже в Турцию свозил, потому что тогдашняя его подруга куда-то запропастилась, а лететь одному ему было скучно! Кроме того, кто стал бы там, в «золотом Эльдорадо», заниматься его досугом — поездками, арендой машины, экскурсоводом «поприличнее», теннисным расписанием и массажистом?!

Маша полетела, и радостно всем этим занималась, и была счастлива, и обожала это огромное, пахнущее арбузом, очень соленое море, которому было лень шевелиться под круглым и жарким солнцем! И от лени оно просто покачивалось в своем песчаном ложе, плескало на берег, сверкало лакированной плотной волной, ерошило камушки, иногда брызгало в лицо соленой теплой водой — заигрывало.