Филипп Джиан - Вот это поцелуй! Страница 16

Кстати, Крис хотя и относится к типу женщин высоких и длинноногих, но у нее роскошная задница и довольно приличная грудь, вполне соответствующая моим прежним критериям. Я бы сказал, что она весьма и весьма соблазнительна. Лицо у нее волевое, но симпатичное и выразительное. И вот теперь я видел, какие гримасы она корчит буквально в метре от меня, причем украдкой, учитывая сложившиеся обстоятельства.

Да, сегодня я действительно ничего не знаю…

Я оказался в очень странном положении. Вольф, со своей стороны, следил за полетом мух.

Спасибо, Вольф, спасибо за шнапс. Я не слишком хорошо был знаком с этим напитком, с напитком его родины, которую я тоже не слишком хорошо знал. У него был травяной привкус, привкус грусти.

– Крис, хочешь пирожное? – спросил я в тот момент, когда увидел, что она вот-вот свалится с его ноги. – Твое любимое…

Она мотнула головой; это, в общем, могло значить все, что угодно; трудно было понять, означало это «да» или «нет».

Представьте себе: вы женитесь на женщине. Вы живете с ней пять лет. И в этих джунглях, в этом отвратительном мире, в этой гигантской пыточной камере вам удавалось сохранять с ней контакт, вы вели себя хорошо. И что от всего этого осталось? Вы держали ее в объятиях, ласкали ее, ухаживали за ней, предлагали ей куда-нибудь съездить, смеялись вместе с ней, рассказывали ей о своей жизни. И что осталось?

В конце концов Крис тихонько икнула, смущенно улыбнулась всем и никому, затем медленно встала, как заезженная лошадь, потащилась к креслу, рухнула в него и уставилась в телевизор, постоянно настроенный иа CNN; кстати, на телевизор никто не обращал внимания, он мог быть настроен хоть на MTV или крутить закольцованные кадры из жизни муравейника.

– Скажи нам, – сказал я, – если где-то случится землетрясение, не бойся нас перебить. Мне стало тоскливо. После того напряжения, в котором я пребывал в результате милого номера моей супруги, я теперь ощущал себя на грани депрессии.

Вольф приблизился ко мне:

– Все в порядке, Натан?

Я кивнул, чтобы дать ему понять, что все в порядке. Когда человек ощущает себя на грани депрессии, все остальное уже не имеет значения.

Он положил руки мне на плечи и посмотрел прямо в глаза:

– А почему бы нам не прошвырнуться?

Меня одолевала хандра. Глоток свежего воздуха не мог мне повредить.

У Крис был термос с горячим кофе. Близился рассвет. Мы остановились на перекрестке, напротив большого здания из тесаного камня на практически пустынной улице. Я смотрел на усеянное звездами небо, а Крис наполняла наши чашки.

– Я нахожу, что это так глупо. Ну, что ты здесь. Я нахожу, что это так глупо с его стороны…

– Кто из нас двоих больший идиот, он или я?

Через три улицы у торгового центра медленно разгружали полуприцеп. Флаги перед фасадом реяли на ветру. Оранжевые фонари мигали над тихими улицами, мостовая блестела в лунном свете. Безумные огни рекламы над крышами домов заслоняли небо бутылками содовой, пачками сигарет, кроссовками и эскимо.

– Я не знаю, хорошо ли ты понимаешь, что все это значит: это значит, что он тебе действительно доверяет. Доверяет абсолютно! Черт! С ума сойти!

– А что, я отношусь к числу людей, недостойных доверия? Да?

– Я этого не говорила.

– А что же ты, собственно, сказала?

Моя раздражительность объяснялась не только тем, что Крис меня унизила и оскорбила, что она со мной не посчиталась, не пожелала предоставить мне мое законное место, которое я должен был занимать самым естественным образом. Нет, моя раздражительность усугублялась слухом о демонстрации, которая вырисовывалась на горизонте, грандиозной, как они говорили, демонстрации, приготовления к которой шли полным ходом, но подробностей я разузнать не смог.

У меня ведь был повод волноваться с тех пор, как Крис начала приковывать себя цепями ко всяким решеткам, правда же?

На чем она остановится теперь, когда спуталась с экстремистом, который забирается нa крыши домов, чье тело все в шрамах? Он вступал в драки в Берлине, Лондоне, Генуе, Париже, Сиэтле, и вы полагаете, что у него нет шрамов? Но он-то – глыба, за него я не дрожу, а ее он уничтожит, я чувствую. С него станется приковать ее к буровой платформе посреди Северного моря, и она возражать не будет, она находится под воздействием его чар. Этот великан ее совершенно загипнотизировал.

Пока я с горечью смотрел на Крис, они общались по радио, и мне пришлось показать ей, как пользоваться портативной рацией. Да, плачевно. Но эти безумцы от нетерпения сучили ногами, предвкушая стычку с целой армией прекрасно экипированных и превосходно натренированных полицейских. Впереди их ждала настоящая бойня. А я был последним, кого она стала бы слушать.

– Все идет хорошо, правда?

– Лучше не бывает.

– Ты уверен? Ты не заметил ничего подозрительного?

– Ты вроде только что сама ему сказала, что все хорошо, что путь свободен.

– Ну и что? Я еще не привыкла к таким вещам.

Я предпочел не отвечать.

По какой-то причине (он как следует не разъяснил, хотя единственной истинной причиной было желание поразить Крис) Вольф решил дождаться рассвета, чтобы выполнить свои опасные упражнения.

– А эта демонстрация, это что такое?

– Чего? Какая демонстрация?

Пять долгих лет прожил с женщиной!

Вот небо стало светлеть, звезды гасли одна за другой. Крис грызла ноготь. Что, может быть, это я во всем виноват?… С тех пор как мы расстались, все шло наперекосяк. Моя жизнь превратилась в бесконечный бардак, и не было никакой возможности навести в ней порядок.

Правда, я вполне допускаю, что моя жизнь никогда и не была ничем иным, а я этого не замечал. Над этим следовало бы подумать. Я конечно же должен взглянуть на себя критически. Внезапно рука Крис судорожно вцепилась в мою руку и крепко сжала ее – но это мало что могло мне дать.

– Вот он! – объявила она, подпрыгивая на сиденье. – Это он! Это Вольф!

А кто же еще! Кто еще мог появиться на уровне двадцать первого этажа здания, когда солнечный луч запылал в уже голубом небе? Что еще такого сделала эта нефтяная компания (в начале 90-х она потопила в крови Нигер), что Вольф заставил нас смотреть свой акробатический номер?

Это животное уселось на раму самого большого окна здания, вынудив Крис вцепиться мне в предплечье своими коготками, которые из-за ежедневного приема витаминов были тверды, как железо.

– У меня дух захватывает.

– Я вижу, что у тебя дух захватывает. Я начинаю понимать. Но вообще-то зрелище довольно жалкое.

Крис схватила бинокль и поднесла к глазам.

– Знаешь, Натан, кто представляет собой жалкое зрелище? Мне нет нужды тебе это говорить. Это избавляет меня от необходимости быть с тобой нелюбезной. Так что не говори мне больше про жалкое зрелище. Не говори. Будь любезен.

– Но он же устраивает для тебя спектакль, нет?

– О да, он устраивает для меня спектакль! Совершенно верно.

– Ну тогда все великолепно. Дерьмо! Все просто великолепно!

Тем временем Вольф прикрепил край транспаранта к балкону. Он висел над пустотой и казался не больше дрессированной обезьянки из миниатюрного цирка. Теперь он возился с транспарантом, что-то выделывал с этой лентой, плотно свернутой, похожей на солдатскую скатку. Мы прямо взмокли, можете мне поверить. Затем транспарант вдруг развернулся во всю длину, как язык хамелеона, мне даже показалось, что я услышал хлопок об стену, и вот он завис на уровне четвертого этажа, залитый ослепительным, голливудским светом.

Да, разыграно это было здорово. Вероятно, Крис умирала от желания захлопать в ладоши. Я пожалел, что не захватил с собой мегафон, тогда мы смогли бы обратиться к Вольфу со словами искреннего одобрения и даже поздравить его и сообщить, что мы просто балдеем.

– Я, пожалуй, сейчас щелкну его пару раз, – сказал я.

– Нет! Никаких снимков!

– Не надо? А почему, собственно?

– Тебе нельзя его фотографировать! Нельзя, и все!

– Почему мне нельзя его сфотографировать? – Это что еще за бред?!

– Ты что, в страховой компании работаешь? И не вздумай! Очень сожалею, но нельзя.

– Да, ты сожалеешь, оно и видно. Так сожалеешь, что, глядя на тебя, сразу сам себе скажешь: «Вот девушка, которая здорово умеет изображать сожаление. Не ошибешься!» Сожалеешь ты, черта с два!

– Ладно, не важно. Прекрати!

– Я поражен, Крис. Серьезно тебе говорю. Я просто поражен. Посмотри, как он дергается на веревке. Ты не находишь, что это смешно? Мы с тобой что, в цирке? А? Скажи честно, Крис, ну, скажи же…

– Так, все, заткнись! Будь добр, заткнись, пожалуйста!

– Мы с тобой действительно в каком-то идиотском цирке. Но разве нас это беспокоит? А? Почему я так тревожусь? Почему я должен волноваться из-за того, что с тобой может случиться? Кто меня просит?