Валерий Тимофеев - Роман О Придурках Страница 16

Не надолго же его хватило в стороне немецкой прозя-бать. И года не прожил, вернулся.

"Ну их, говорит, диких, к той матери. — Крепился, кре-пился, да и повинился. — Мы в субботу в баньку, как все-гда, семьями, потом посидели по-нашенски, ну, которые русские у немцев. Душа дважды разгоряченная просит — мы песни запели, негромко так, но с душой. А к нам поли-цейский — нарушаете, говорит, соседям мешаете. Я узнал, каким соседям мешаю. Пошел, к столу его зову. Выпей, соседушка, со мной. Познакомимся, мешать друг дружке не будем. А он свое: найн да найн. Я ему: ты, ежели что не так, не в полицию беги, а ко мне. Морду друг другу по-бьем, мировую выпьем, и опять добрые соседи. А он опять свое: найн да найн. Ну, понял я, с ними каши не сваришь. А когда я однова у машины крыло помял, чуть-чуть так, даже не шибко из-за угла заметно, они, соседи, аж четверо в полицию позвонили, мол, проверьте, где он так, может, нарушил чего, может, больно кого ударил? У нас при Ста-лине меньше стучали друг на друга. Нет уж, пусть они са-ми в таком идиотизме живут да оглядываются. А мы дома, мы живем как нам хочется, а не соседу нашему".

Любому, который шпионом в такой стране захочет ра-ботать, туго придется. Вот и гадают в Центрах. Если у сво-их дружественных братьев-соседов так сложно, каково же в дикой России внедревываться?

Проехали, посмотрели.

Сколько тут мусора по дорогам и газонам ни бросают, все одно те, которые за это зарплату получают, убирают один раз в год, после таяния снегов, и то с помощью всех остальных, которые сами для себя и мусорили. И никто уборщиков не сокращает, сознательности не требует. И показалось, что в такой стране с такими странностями уст-роиться и обвыкнуть будет ох как не сладко. А потому программу внедрения немного подкорректировали с уче-том вновь открывшихся обстоятельств. И снова на местах проверить решили.

Копнули поглубже.

И опять наудивляются. А тут и те, которые за другими следить должны, вынюхивать и выглядывать, и они тоже мышей не ловят. Другим заняты, добыванием денег за-прещенными государством способами на безбедное пропи-тание. Для них главное в работе: не работать, а постараться делать вид, что ты усиленно и беззаветно работаешь за те гроши, которые окладом называются. Вот и стараются не навредить, не разоблачить какого случайно оступившегося шпиона. Потому как поймаешь одного, тут же план спус-тят на поимку второго еще более крупного. Да для началь-ника нужно про запас к выходу на пенсию, да по случаю годовщины, да ко дню чекиста… Лучше их вообще не ло-вить, пока они сами добровольно явку с повинной не обес-печат. Только их и с повинной не примут, зря надеются. Кто же поверит, что матерый иностранный шпион сам добровольно сдаваться придет? А если он не матерый, а так себе, начинающий? Да такого мы на пушечный вы-стрел не подпустим, своих самозванцев хватает. У нас только свисни, миллионы прибегут и добровольно себя хоть английскими, хоть израильскими агентами выдадут. Лишь бы их по телевизору показали, на весь мир просла-вили. Уяснили уже — реклама это пятьдесят процентов бизнеса.

Когда и эти исследования были обработаны, поняли в Центре — малость зря они за своих агентов волновались. Деньги налогоплательщиков неразумно потратили. Ниче-му, окромя разговорного языка, можно было катапульти-руемых не учить. Потому как, даже не зная ничего, они бы в этой стране не особо выделялись. Их бы, ну так жизнь сложилась, приняли, в худшем случае, за выходцев из де-ревни, из глухого бабайского села, но никак не из вредной вражеской страны. Потому как в мозгах местного населе-ния крепко-накрепко вбито: ловить тут, в России нечего, никаких секретов давным-давно нет, все распродали в смутное время. И поехать сюда на работу шпионом только полный идиот согласится. С цивильного Запада в этот веч-ный кавардак, которому еще лет сто-пятьсот не кончиться. А и расколись кто, что агент иностранный, так никто бы сдавать властям его не стал, все бы перед ним заискивали, наперебой свои услуги предлагали, кто во что горазд. Кто молочка парного утрешнего надоя, кто дедушкины воен-ные медали в обмен на доллары, а кто место у себя в по-гребе для схорона. Говорят, у них этот бизнес по прятанию в погребе до сих пор процветает. Какой бизнес? А вы не знаете? Ну так я вам скажу.

Вызывают мужика в ОБХСС и говорят вкрадчиво: "А что-то вы живете широко, не по доходам расход у вас. А ну быстро, смотреть в глаза! Откуда деньги? — Мужик ис-пугался и как на духу им: "Я, — говорит, — в годы Великой Отечественной еврея в погребе прятал. Он мне за каждый день сто долларов давал. — Так война уж пятьдесят семь лет как закончилась! — Так еврей-то об этом не знает!"

Как прочитали в Центре экспертное заключение, так сразу немного и напужались. А вдруг к журналюгам ин-формация попадет? Они молчать не станут, им рот госу-дарственными интересами не прикроешь. И узнают все, и сократят ассигнования. Без учета политического момента и будущего русского похолодания. Посовещались, раздели-ли доклад на восемь равных частей по числу присутст-вующих и съели. Говорят, на каждого пришлось по три чашки кофе и по одной второй запора.

ОТСТОЙНИК

Рюмочная магазина "Малахит", именуемая в народе просто и сердечно "отстойник", собирала по вечерам за своими столиками всю окрестную алкашню. Меткое сло-вечко в устах посетителей магазина имело несколько смы-словых корней. Уничижительный смысл в чисто техниче-ское слово вкладывали те, кто сам к рюмочной отношения не имел и услугами ее не пользовался. Но занозой в сердце она сидела намертво, потому как непременно кто-то из са-мого близкого семейного окружения пропадал годами в этой или сотне подобных, густо разбросанных по городу, дыр. Заранее не любили это место степенные старички, сердобольные старушки, истомленные учителя и Анатолий Иванович из шестого подъезда. Опять же, из-за континген-та, который здесь тусовался с раннего утра и до закрытия. И даже после того, как двери магазина надежно отсекали заветный уголок от его завсегда неуспокоенной клиенту-ры. Еще долго гундящая и пошатывающаяся толпа, лю-бовно и уважительно по доброй сотне раз перецеловав-шись промежду собой, как бывшие члены политбюры, не смела расстаться.

Другой смысл имелся у самих алкашей. Смысл чисто прикладной. Отстойник от слова отстоять. Как смену на коксохиме, или у мартеновской печи, или… Стульев в рю-мочной не было, высокие столики на гнутых ножках из ме-таллического прутка в количестве пяти штук, за каждым спокойно могут стоять, пока не набрались, — да хоть сколько, хоть десять, только кружок поширше да тянуться подальше. А вот если уже набрались, и пьяным рылом в тарелку, тогда и четверым тесно, хотя и здесь вполне де-мократично и любому доступно. Ни фамилии не спросят, ни возраста. Достаточно настрелять у прохожих десятку или насшибать по кустам пустых бутылок, которые тут же у магазина и обменивали на мелочь, и ты встречен широ-козадой Тоськой с примерно такой же улыбкой на круглом луноподобном лице. "Кормильцы", — ласково и за глаза на-зывала она обитателей отстойника. И то правда. С каждого принятого червонца один малюсенький рубль законно шел в ее собственный, ни директору, ни налоговой, ни даже сожителю Кольке не подотчетный карман. Всех местных знала поименно, про многих могла рассказать больше, чем они о себе ведали. Были среди постоянных особо доверен-ные, кому она спокойно наливала сто грамм в долг, нико-гда не записывала, полагалась на собственную память и честность алкашного народа, знала, в следующий раз при-дет, перво-наперво должок вручит с извинениями и благо-дарностями, ну и, как без этого, примет свои законные, душой востребованные. Эти же, постоянные и особо дове-ренные, за порядком добровольно-осознанно наблюдали: в любую минуту совершенно бескорыстно на подмогу при-дут, конфликт погасят и с баламута за успокоение обяза-тельно поимеют.

Пытались рюмочной и другие названия дать, в надежде, что за лучшее премируют или хотя бы авторское свиде-тельство вручат. Были варианты типа: "Зверинец", "В ми-ре животных", "У Тоськиной соски", и даже "Соски у Тоськи", но они, слишком прямолинейные, одинаково ос-корбляли утонченный слух и той и другой стороны, и зате-рялись в пыльных архивах как заслуженно неизбранные.

Как и во всяком подобном заведении, в отстойнике имелся свой старшина. Большинство постояльцев носили скромные низовые имена: Глаз, Фикса, Синяк, Фуфло, Мокрый, Бычок, Пацан и тому подобное. Старшину не по возрасту звали Батей, либо просто Александром Иванови-чем. Кликуха эта и следовавшее за ней положение неглас-ного вершителя судеб, смотрителя порядка и для многих не один раз папы родного, стоила среди алкашни многого. Стоила уважения, послушания и готовности пойти за спо-койствие пахана под молот кулаков и на ржавые ножи. А он, самый молчаливый из всех, самый незаметный, и в то же время самый живой умом и странными словами, выте-кающими из него, стоило ему заговорить своим тихим го-лосом, завсегда старался отодвинуться в сторону, пропус-тить вперед торопыгу либо наглеца, только глазом пове-дет, и опять нет его. Он даже не стремился узурпировать свою власть, подчинить тех, кто давно подчинился, пода-вить тех, кто еще мог сопротивляться. Принимал от кодла малую благодарность в одном виде — место за крайним к прилавку столиком, наиболее защищенное от сквозняков и чужих глаз, даже в отсутствие Бати старались не занимать. А если и решится какой залетный встать в уголке, подой-дут тихонько да и шепнут на ушко, занято, мол, мил чело-век, не перейдете ли добровольно осознанно за соседний столик. Понятливому иного совета и не надобно, непонят-ливому чего-нибудь и показать могут, мало — и пиджачок порежут, глазом не моргнут.