Ольга Лаврова - Отдельное требование Страница 17

— Ладно, — вздохнула бабка Татьяна. — Авось послушает. Молочка тебе налить?

— Не надо молока, Татьяна Федоровна. Я водички черпну.

Он напился в сенях. Вернувшись в горницу за чемоданом Васятина, Стрепетов окинул ее прощальным взглядом. Огромная радушная печка, лоскутная дорожка поперек широких половиц, бревенчатые стены, низкие оконца, расписные ходики, кошка на сундуке. И эта нарядная божница с уютным язычком лампады. Как в доброй старой сказке. Если бы не собственная его записка посреди чисто выскобленной столешницы.

— Поеду, Татьяна Федоровна. Спасибо вам... и простите.

— Что же тебя прощать? Твое дело такое, служивое. Ехал бы, право, господь с тобой.

Усталость навалилась сразу, вместе с темнотой, сонными деревенскими запахами и мягкими ухабами безлюдной дороги. Путь по шоссе и потом через весь город до райотдела, путь который он шутя проделал днем, представлялся теперь невыносимо длинным.

Протянувшись вперед, будут дрожать и качаться дымные столбы света, ветер с привкусом остывающего асфальта высушит и стянет скулы, и одним глазом надо будет непрерывно косить на Васятина — как бы чего не выкинул.

И так будет все шестьдесят километров, что оставались до Москвы, до райотдела.

За деревней, немного на отшибе, явно тяготея больше к шоссе, стоял магазин — новенькое сельпо с витриной во всю стену и жидкой лампочкой, освещающей кучу мусора, пустые ящики и бочки. Заслышав издали звук мотора, появился молодцеватый дед в фетровой шляпе и кедах, с бутафорским ружьем — сторож.

Живая фигура на обочине неожиданно подсказала Стрепетову новое решение.

Первым делом Стрепетов разжился у старика долгожданной беломориной. А главное — выяснил, где и когда свернуть, чтобы попасть в село Спасское, к ближайшему отделению милиции.

Пять минут по шоссе, минут десять проселком — и руки развязаны, свобода. Стрепетов старался не сбавлять скорости. Пусть Васятина покрепче трясет и мотает, чтобы ему только и оставалось, что оберегать раненую руку да страдальчески мычать на рытвинах, а в голове чтоб стучала единственная мысль: «Поскорей бы доехать куда-никуда!»

Он гнал, неудобно повернув голову, пытаясь видеть одновременно и дорогу, и Васятина; левое ухо забивал ветер.

Сквозь редкий придорожный лесок пустилась следом неугомонная луна. Она теперь сползла пониже к горизонту, распухла, порозовела и, оставя в покое измельчавшие облака, затеяла гонку со Стрепетовым. От ее мелькания за стволами рябило в глазах.

«Еще немного, и я окосею напрочь».

Но вот половинку луны аккуратно срезало крышей, а там и вся она пропала, нырнув за какое-то строение. Начиналось Спасское.

Село поголовно спало, затворясь и укрывшись, выставив на ночь редкую цепочку фонарей вдоль главной улицы. Стрепетов прогрохотал до небольшой площади, свернул по наитию в узкий проезд за рынком, и вот он, как по заказу, — одноэтажный старый дом с палисадником за низкой оградкой. У крыльца приткнулся потрепанный двойник стрепетовского ИЖа; в зарешеченном окне просвечивала синяя штора.

«Кажется, все... Неужели действительно все?»

Торопясь, Стрепетов крепко взял под руку Васятина и ввел внутрь, в дежурную часть. Надежно, успокоительно хлопнула дверь за спиной.

Тело, натруженное тугим напряжением, расслаблялось, просило отдыха. Он выпустил локоть Васятина и отступил. И тут они впервые взглянули друг на друга при свете с неприязненным любопытством.

Стрепетов испытал даже некоторую оторопь. Вид Васятина был дик. Ничего человеческого в его облике уже не осталось. Такими, по представлению Стрепетова, бывают раненые медведи, когда их свяжут и посадят на цепь: до зверя уже дошло, что деться некуда, но ярость еще рвется из его сильного, недавно свободного тела.

Лицо — нет, лицом не назовешь — рожа разбитая, волосы висят до бровей, одежда разодрана, вся в крови. Он не матерился, нет. Постоял недвижно, сел на диван, да так и остался. Будто в ожидании поезда. В позе чувствовалось вынужденное угрюмое спокойствие, и Стрепетов понял вдруг, что путь от Сосновки до милиции был для Васятина неизмеримо длинным и емким, что то был путь от свободы к жизни за решеткой, и Васятин, мучительно трясясь в коляске мотоцикла и зная наперед все, что теперь последует, — допрос, пересыльная тюрьма, этап... — был уже там, в начале тех долгих лет. «Если «вышки» не дадут!» — оборвал Стрепетов свои размышления.

Глаза васятинские, тоже медвежьи — маленькие, спрятанные — разглядывали Стрепетова со злобным недоумением: «Ты — меня?!» И Стрепетов усмехнулся прямо в медвежьи глазки.

Не было больше ловца и зверя, не было вскипающей ярости. Отныне были — преступник и беспристрастный представитель закона, и отношения, которые возникают с этого момента, минуют и занесенный нож, и предательский удар ногами, и выстрелы, и тот рогожный куль, что был сунут под раненую руку.

И если медвежьи глазки стали мало-помалу тухнуть и под конец смотрели уже сквозь Стрепетова — с тупым ожиданием уставились вдаль, на рельсы, по которым поезд увезет его, Васятина, — это потому, что на бесплодную ненависть просто не хватало сил...

С той минуты, как Стрепетов шагнул прочь от Васятина и тот сел на диван, лейтенант за барьером насторожился. Как эти двое оказались здесь, в дежурке? Он их не знал, никогда не видел в поселке и теперь недоуменно переводил взгляд с одного на другого... Что такое?.. Откуда?.. Среди ночи! Поколебавшись, стукнул кулаком в перегородку, и минуты через три из недр старого дома явился широколицый молодой милиционер.

Те двое все играли в гляделки. Нашли место... Сколько можно?.. Лейтенант ничего не понимал. Но разве он не хозяин здесь, почему он не вмешается, не потребует объяснений?.. Лейтенант сердито завозился на стуле и с шумом переложил журнал происшествий.

— На улице, — сказал Стрепетов милиционеру, — вы увидите: в моем мотоцикле чемодан. Принесите, пожалуйста.

Парень, боясь очевидно, что главное произойдет без него, нехотя вышел. Вернулся он бодрым и как будто посвежевшим. Как же, там, у крыльца, парень обнаружил чужой милицейский мотоцикл и номер на нем — московский! Ставя чемодан, он непроизвольно козырнул, и Стрепетов улыбнулся, но по жалостливому выражению, мелькнувшему в ответ на лице парня, понял, что с улыбкой что-то не получилось.

«Я, наверно, выгляжу, как загнанная лошадь. Обаятельная улыбка загнанной клячи».

Он постарался встряхнуться. Но от всего вокруг, от самых стен наплывали волны покоя и сонливости, накопившейся здесь до него и не успевшей рассеяться. А спать было рано. Далеко было до сна...

Служебное удостоверение Стрепетова лейтенант просмотрел бегло, зато «отдельное требование», объяснявшее появление ночных гостей, взял бережно, обеими руками. Первый раз прочел его залпом и оторвался на секунду, чтобы глянуть на Васятина, удостовериться, что преступник, о котором здесь написано, действительно пойман, сидит на диване и никуда не денется. Потом вернулся к началу и стал читать во второй раз, медленно переползая со строки на строку.

Опершись на барьер, Стрепетов наблюдал. Начальственное выражение сошло с лица дежурного, и оно изображало теперь только открытое, несколько наивное любопытство ко всему случившемуся, которое разобьет обычное спокойствие ежеутренних донесений: «За время дежурства особых происшествий не было».

«А все-таки кончал бы он. Наизусть учит, что ли?»

Кончил. И вновь предался созерцанию Васятина. Разглядывал его с победным превосходством, любовался его разбитым лицом, его беспомощностью.

«Прямо гурманство какое-то...»

Стрепетов обернулся и тоже посмотрел. Васятин сидел в прежней позе, мрачно глядя вдаль. Нет, зрелище не доставило Стрепетову удовольствия. Он нетерпеливо кашлянул, и тогда лейтенант обратил к нему чуть извиняющийся взор, сияющий восхищением, почти преданностью.

— Я хочу оставить у вас задержанного до утра.

— Ну конечно, конечно... Под десять замков... Как зеницу ока...

— Давайте составлять протокол.

Согласно кивая, лейтенант положил перед собой бланк, отвинтил колпачок авторучки и впал в глубокую сосредоточенность. Буквы протокола, которые он тщательно выписывал, были радостные, круглые, торжественные. Он творил, он священнодействовал, он слагал поэму. Стрепетов мысленно расставлял недостающие запятые.

«Основание задержания: ст. 122 УПК РСФСР, а также отдельное требование угрозыска Магаданского краевого УООП, исходящий № 102/32 ур...»

Время от времени лейтенант приостанавливался, поднимал светлые глаза, и Стрепетов подсказывал следующую фразу.

— Одет в темно-синий однобортный костюм и штапельную рубашку серого цвета, ботинки черные, кожаные, с металлическими подковками...

Он опустил руку в карман и осторожно приложил пальцы к бедру, где начиналась горячая ноющая опухоль.

«Ботиночки — будь здоров!»