Ольга Лаврова - Отдельное требование Страница 18

Он опустил руку в карман и осторожно приложил пальцы к бедру, где начиналась горячая ноющая опухоль.

«Ботиночки — будь здоров!»

— Признаков опьянения не замечено... На правой руке выше кисти имеется огнестрельное ранение, полученное...

«Забыл. Как я мог забыть!»

— Скажите, врач в поселке есть?

— Врач? Нету.

— А вызвать откуда-нибудь можно?

— Неоткуда. В район надо ехать.

— Плохо...

Во взгляде лейтенанта отразилась озабоченность. Но озабоченность относилась к Стрепетову: что с ним? Не пострадал ли, сражаясь с бандитом?

— Задержанный... — сказал Стрепетов, — задержанный ранен.

«Ведь ты только что сам записал в протоколе».

Лейтенант понял, но выражение его лица побудило Стрепетова добавить:

— Знаете, мало ли что...

Последовала пауза, в течение которой лейтенант задумчиво чесал толстый нос концом авторучки.

— Вот если только Эдуард Иваныч. Он у нас врач. Панков, как считаешь, Эдуард Иванович врач?

— А как же, — радостно отозвался парень от двери, — конечно, врач! Доктор что надо!

Видно, с человеком, о котором говорили, было связано что-то смешное, но Стрепетову не хотелось вникать в тонкости. Какой-никакой врач, и то хорошо.

— Еще понятых надо, — напомнил он.

— Это я раздобуду. В момент!

Затарахтел, удаляясь, мотоцикл.

— Продолжим, — сказал Стрепетов, сгоняя с лица дежурного неопределенную ухмылку.

Стрепетов не мог бы сказать, быстро ли вернулся круглолицый Панков, потому что течение этой ночи уже давно измерялось для него не минутами, не часами, а напряжением, усталостью и растущим желанием поскорее привести дело к концу. По этой мерке обещанный «момент» тянулся долго, подбирая если не последние, то предпоследние уже силы.

Но вот снова затарахтел и, поперхнувшись раз-другой, смолк под окном мотоцикл, и Панков, пропуская вперед двух женщин, усмешливо отрапортовал:

— Эдуард Иваныч сейчас подойдет. Пузырьки собирает.

Стрепетов облегченно налег на барьер, предоставляя Панкову тылы, и, пока лейтенант разъяснял женщинам их функции, отодвинул чернильный прибор и выложил на стол то, что отобрал у Васятина в поле.

Он выкладывал вещи в ряд, машинально соблюдая равные промежутки, а когда места не хватило, под первым рядом стал класть второй. В окончательном виде все это смахивало на ребус в полторы строки, но составленный не из рисунков, а из реальных предметов. Недоставало только запятых, которыми сочинители подобных штук обозначают, что у соответствующего слова надо отбросить букву вначале или в конце.

Н-да... Поди-ка разгадай эти полторы строки. Не очень разлетишься.

Карандаш. Старенький огрызок-коротышка. Краска уже кое-где облезла, грифель стерт до упора. На днях Васятин писал огрызком и подтачивал наспех — на древесине видны короткие свежие срезы. Что писал? Кому?..

Плоские ключики-близнецы от чемодана, объединенные белым шелковым шнурком. Шнурок почти не засален. Чемодан тоже свеженький. Купил его Васятин? Украл?..

Деньги. Три десятки и рубль с мелочью. Эти ничего не скажут. Их хоть честно заработай, хоть вытащи из чужого кармана, хоть убей за них кого — на них следов не останется.

Рядом — спичечный коробок.

«Муха — разносчик инфекции. Уничтожайте мух».

Тоже не улика.

Нож. Вот нож выглядит роскошно. Рукоятка обернута платком, на клинке — засохшая кровь. Типичное орудие преступления. «Но кровь собственная, васятинская, попала, когда я разрезал рукав... А между прочим, могла быть моя, очень даже просто...»

Стрепетов мимолетно вздремнул наяву: рухнул в росистую траву и немного полежал так, зажимая рану рукой и прислушиваясь, как замирающими последними толчками бьется сердце и кровь горячо и страшно заливает грудь. А небо головокружительно плыло, падало куда-то, и облака сумрачно светлели и клубились там, где их вспарывал острый серп луны. Когда сердце остановилось, Стрепетов сделал легкое усилие, улыбнулся сам себе и вернулся в дежурку. Что там вдохновенно строчит лейтенант? Ага, он дошел до описания денежных купюр.

— Носовой платок не записывайте. Платок мой.

«Васятин платков не держит. Ни к чему. Насморка у него отродясь не было, а плакать разучился лет, наверное, тридцать пять назад, как вылез из пеленок. Вот нож ему нужен. Великолепный нож, лучше некуда. На все годится. Рукава полосовать, карандаши точить... людей резать. Сегодня, правда, остался невинным. Почти... А в прошлом? Уж слишком ты острый, хищный, слишком умело и точно взметнулся в руке хозяина. Да и чего бы ты потащился зря ночью в поле? Мирные ножи об эту пору дома в буфете лежат.

Ладно, что там дальше? Скомканный автобусный билет. Случайно завалялся в кармане. А билет-то не московский. Псковский билет! Из Магадана в Москву через Псков? Что потащило туда Васятина?»

Представилось: едет по городу автобус, плывут мимо зубчатые стены, купола и звонницы, сидит в автобусе Васятин, отсчитывает властной старушке-кондукторше полтинник, берет билет, смотрит в окно, подымается на паперть собора, упирает медвежьи глазки в древние иконы... «Ха! Тоже мне иностранный турист... Что его туда потащило?» Едет автобус по городу Пскову, трясется в автобусе Васятин, покорно протягивает мелочь кондукторше: «Мне недалеко, от Детинца четвертая остановка...», сходит на окраине, ныряет в темный переулок — условный стук — открылась дверь — ...ну, и что дальше? Все ерунда.

«Посмотрим, что во второй строке. Коробка «Казбека». Трех папирос не хватает. Валяются где-то три затоптанных окурка... На обороте коробки столбиком сложено 3, 16 и 18 и под итоговой чертой жирно: 37. Чего тридцать семь? Рублей... Километров... Дней... Чего тридцать семь?

Остались расческа и кисет. С расчески много не возьмешь. Она говорит только, что чесала давно не мытую голову и успела потерять пять зубов. Кисет — другое дело. Этот что-то знает. Что ты знаешь, а? Ты скажешь... Здесь должно быть главное. Недаром Васятин тебя прятал и кинулся таким зверем, когда я нашел. Ну!.. Ключ — обычный ключ от французского замка — и записка:

«ул. Первомайская, дом 16, кв. 3, окно слева четвертое, после семи вечера, кроме среды, дальше смотри сам».

Записку писал не Васятин, судя по содержанию и по тому еще, что очертания цифр иные, чем на обороте «Казбека». А на «Казбеке» скорее всего писал Васятин... Нацарапано тем самым огрызком. Да и зачем вручать кому-то коробку и карандаш для детских подсчетов? Три, шестнадцать, восемнадцать... Такое в первом классе в уме складывают... Кто-то ему передал записку с адресом и ключ. Либо явка, либо наводка... Вообще красноречивая бумажка, разговорчивая. Автор ее — человек безграмотный, но привыкший много писать... почерк устоявшийся, бойкий. Можно даже сказать, где написана. На почте или в сберкассе, где лежат для общего пользования ученические ручки и стоят чернильницы на столиках, вон и клякса в углу. Очень болтливая записочка... Только есть одно «но», которое может пустить все эти сведения кошке под хвост — Первомайская улица. Будь Неглинная, Дерибасовская, Фонтанка... Даже какую-нибудь Заозерную и Скотопрогонную или Сапожный тупик, — все можно разыскать. Но улица Первомайская... в Москве?.. В Магадане?.. В Пскове? Легче найти, где ее нет... Собрать по стране все Первомайские улицы и вытянуть в одну линию, можно что-нибудь такое опоясать... если не Землю, то Луну... А можно целый город составить».

Стрепетов позабавился видением города, составленного из одних Первомайских улиц. Там были южные базары, сибирские кедры, древние мечети, собачьи упряжки, палисадники с черемухой и пальмы на скверах, причалы, церкви, арыки, сугробы...

«Мать честная! Потешный был бы город, я бы там пожил. Безобразно хочется спать, надо поскорее. Шут с ней, с Первомайской улицей, все равно Васятин не попадет туда ни во вторник, ни в четверг и ни в какой другой день, не подойдет, помахивая чемоданом, к дому № 16, не заглянет в четвертое слева окно, не откроет дверь квартиры своим ключом и не найдет он себе убежища в квартире № 3, никого там не встретит, ничего не передаст, не украдет, ни с кем не сквитается — ничего этого не будет, никакого «дальше смотри сам», а пойдет он, как миленький, по этапу в Магадан, и пусть там с ним разбираются, со всеми его ножами, автобусными билетами и ключами, и Первомайской улицей... А я буду сейчас потрошить чемодан».

Сдвоенный щелчок отлетевших запоров, затхлость чужих вещей, насованных беспорядочно и неопрятно, нежелание прикасаться к ним — брезгливость, оставшаяся от «штатских» времен, почти подавленная уже привычкой, мимолетная, но сегодня — сильнее, потому что усталость, потому что пониженная сопротивляемость воздействию этих вещей, несущих на себе следы чужой личности, чужих поступков, тайн, чужой неведомой и темной жизни.

— Запишите: в кармане на внутренней стороне крышки обнаружены двухкопеечная монета и женская шпилька. Паспорт. Данные прошу переписать как можно внимательнее.