Наталья Андреева - Смерть по сценарию Страница 18

— Думаю, что надо ехать к этой Любе. Откуда письмо отправлено?

— Из Жулебина, там и живут Любовь Николаевна Солдатова и ее муж, Солдатов Никита Викторович. Я проверял, — ответил Михин.

— Что, выходит, любовница заложила собственного мужа? Читала ведь творение, зачем послала?

— Из мести. Такая любовь, как же!

— Нет, мужики, вы как хотите, а все это бред. — Барышев решительно рубанул рукой горячий воздух. — Он пишет, что этот Никита — здоровый крепкий мужик, ну, вроде меня. Зачем ему травить любовника, с которым свою жену застукал? Да я бы голыми руками. — Серега растопырил огромные ладони и потряс ими перед Леонидовым.

— Это если все неожиданно и спонтанно: пришел случайно, застукал, спустил с балкона, а внизу, опять же случайно, оказалось пятнадцать этажей. А если ситуация давно известна и в тюрьму не очень-то хочется? Этот отрывок когда написан? В день смерти? Сомневаюсь. А все остальное? Ну, положим, начало сотворил в январе, про меня и Сашу досочинил третьего июня, а про Любу? Не мог же он весь день писать?

— Почему? — удивился Барышев.

— Потому что часа два терся у нас на даче, с девяти вечера ждал гостей. У Александры надо спросить, может, у него на даче днем были визитеры. А творчество — это тебе не мух на окнах давить. Тут настрой нужен, вдохновение, а не только одна мухобойка.

— Выходит, он и на самом деле все предвидел?

— То-то и оно. Еще немного, и я начну верить в переселение душ. А насчет сроков я рассуждал только потому, что хотел вам доказать, что убийство спонтанным не было, а значит, даже такой амбал вполне мог за год додуматься и до цианистого калия. Так что, Игорь, в Жулебино тащиться?

— Нет, кто ж в такую жарищу в выходные сидит в Москве? Само собой, что они на даче, а их дача тоже в этом направлении, только подальше, километров пятьдесят.

— Только! Вот оно что! Значит, ты заранее спланировал нашим транспортом воспользоваться, поэтому рвался с утра в этот дом?

— Алексей Алексеевич, вы же на этой гнусной дедукции собаку съели. А я что? Ноги плюс пистолет. А ну как они не расколются?

— Значит, мне не только тебя везти, но и присутствовать?

— А разве вам не интересно?

— Барышев, тебе интересно?

— Мне поспать сегодня днем интересно. Если к перепуганной и без того бабе три таких хмыря заявятся, что с ней будет?

— С женщинами останешься?

— Останусь. Искупаемся, дожарим оставшийся шашлычок, на травке полежим.

— Тогда я испаряюсь, а ты Сашке скажи, что по делам и скоро буду.

— Подставляешь?

— От тебя не убудет. Ну все, пошли, Игорь.

…Семья Солдатовых отдыхала на даче в полном составе: муж, жена, сын, свекровь и свекор Любови Николаевны и еще очень старенькая бабушка ее мужа. Немаленькое семейство разместилось в стандартном щитовом домике, свеженьком, компактном, только что выкрашенном, и собиралось пить на веранде чай из блестящего самовара. Леонидов удивился покою, царящему на дачке. Сама Любовь Николаевна терялась в своем семействе среди обыденных разговоров о погоде, ценах, задержанной пенсии вместе со своим высшим образованием, зелеными глазами и вечной любовью к писателю Павлу Клишину.

Эта женщина не показалась Леонидову необычной: типичная мать и жена в возрасте за тридцать. Не толстая, но и не худенькая, не блондинка, но и не брюнетка, с лицом загорелым, но не слишком ярким, как это бывает с людьми, которым удивительно идет загар, и от этого они сразу запоминаются золотым сияющим свечением. Любовь Павла Клишина оставалась загадкой для всех, включая и его самого.

Появление человека из милиции произвело в семействе откровенный переполох: Солдатовы как-то сразу сжались, самовар потускнел, как и свежая краска на доме, загар на лицах поблек и показался Леонидову серым.

— Вы проходите, проходите, — замахала руками толстая тетка в сарафане, делая вид, что она нисколечко не боится, а просто смутилась от нежданных гостей. — Чаек вот с нами. Любочка, чашки подай гостям.

— Спасибо, мы просто заехали с Любовью Николаевной поговорить.

— А и поговорите, только вот чаек…

Леонидов тем временем присматривался к здоровому мужику, Солдатову Никите Викторовичу, который и слова еще не сказал, но сразу было понятно, что он недоволен. На вид мужик и в самом деле был туповат: надежный, прочный, как большой дубовый пень, на котором годовыми кольцами выступали плотные, затвердевшие мозоли на крепких сплюснутых руках. В нем с первого взгляда угадывался шофер, который водит не такси и не красивую дорогую иномарку шефа, а нечто груженое, такое же тяжелое и не слишком маневренное, как и он сам. Что связывало Любовь Николаевну, худо-бедно, но закончившую факультет журналистики МГУ, с этим амбалом, как прозвал его Клишин, понять пока не удавалось.

— Все-таки чаек потом будет. Можно, мы с вами в дом пройдем? — спросил Алексей побледневшую, испуганную не меньше, чем все остальные, Любовь Николаевну.

— Лучше в беседку, в сад.

— Хорошо. Пусть будет беседка.

Они пошли по крохотному ухоженному садику, где над каждой былинкой ежедневно работало все это трудовое семейство, туда, где было сколочено из досок самодельное подобие резным и дорогим беседкам, которые можно увидеть на дачах богатых людей. Любовь Николаевна присела так, как будто собиралась сбежать при первом же неосторожном намеке. Леонидов спросил ее в лоб:

— Вы посылали на этой неделе в ГУВД конверт с продолжением романа Павла Андреевича Клишина «Смерть на даче»?

— Какой конверт, какая «Смерть…»? — Лицо еще больше побледнело, стало пепельным, зеленые глаза растворились в едкой кислоте отчаяния.

— Не слышали про такой роман? Но с писателем Клишиным были знакомы?

— Паша… Паша… — Она принялась всхлипывать, стала тереть глаза, а Леонидов ежился и подумал, что нельзя спрашивать о покойных любовниках женщин в месте, где нет поблизости воды.

Михин заикнулся было:

— Я за водой пойду? Вам плохо?

— Конечно, я слышала про этот злосчастный роман, — неожиданно заявила Любовь Николаевна, — и читала отрывки.

Воды женщина явно не хотела, вернее, не хотела, чтобы о ее истерике узнали муж и свекровь. Слезы высохли, глаза посветлели, и Леонидов понял, что никакая дактилоскопия не понадобится.

— Но я ничего не посылала, не знаю, о чем речь.

— Тогда кто? Ваш муж заявил сам на себя?

— Муж? Заявил?

— В той замечательной главе, что попала в руки капитана Михина в пятницу, — Леонидов кивнул на Игоря, внимательно разглядывавшего любовь писателя, — в той главе так упоительно рассказывается о вашем романе с Павлом Андреевичем и о том, как вас ревновал муж и как подсыпал яд в стакан. Вы помните этот стакан?

— Какой яд? Какая глупость!

— Фантазия писателя?

— Да, фантазия, — уверенно заявила она.

— А ваша любовь тоже фантазия?

— Он что, про все это написал?

— Вы не читали?

— Я не котировалась у Павла как достойный литературный рецензент.

— Что ж, тогда, думаю, вам стоит почитать. Ты позволишь? — Леонидов взял у Михина отрывок, который сегодня утром впервые прочитал сам.

Любовь Николаевна сначала колебалась: читать или не читать, потом нерешительно тронула первый листок. Ее щеки то бледнели, то краснели, она морщилась, почти плакала, потом, нахмурившись, замирала, и все ее чувства отражались на лице. Наконец все кончилось, Леонидов понял, что она уже прочитала и просто боится что-либо сказать. Сидит, не решаясь поднять глаза от бумаги и признать даже небольшую долю правды, которая наверняка там была.

— Любовь Николаевна, не надо.

— Что?

— Я и про себя и про жену свою прочитал отнюдь не деликатные вещи, что ж поделаешь. Так он врал?

— Да если бы это было правдой! Если бы было правдой! Да разве я тогда могла бы? — Она захлебнулась своим горем, как соленой морской волной, охнула и прижалась к шершавому деревянному столбу беседки.

— Вас не было на даче в тот вечер?

— Да была я там, господи, была! Только Паша меня не любил. Ну, тогда, в конце второго курса, может быть, что-то и было, хотя я никогда не верила, трудно было верить. Он все себе придумал, как придумывал эти свои романы, надо же было деть куда- то все эти красивые слова, эти описания, эту не поддающуюся контролю страсть. Все ложь. Он был человеком расчетливым, холодным, умел подавлять любые лишние чувства в себе. А любовь, по Клиши- ну, — это лишнее чувство.

— Значит, вы не были его любовницей в течение этого года?

— Любовницей? Я? Да вы на меня посмотрите: некрасивая, не слишком удачливая в жизни тетка, зажатая в тиски семейством этих людей, которым вообще наплевать на литературу, даже если я на ней деньги зарабатываю для их дурацкой дачи! Любовницей… Да если бы это было возможно, если бы он меня захотел, я бы нашла силы вырваться из этого болота, послать к чертям и самовар этот, и бесконечные грядки, и вечные напоминания о том, какую меня взяли в этот безупречный дом…