Михаил Литов - Первенец Страница 18

- Я удивлен тоже, - вставил Скорпион. - Сдается мне, вы принимаете нас за кого-то другого. А это, согласитесь, странно. Разве мы производим впечатление не тех, за кого себя выдаем?

- А за кого вы себя выдаете?

Скорпион невозмутимо и обстоятельно разъяснил:

- Мы простые крестьяне, труженики полей. Мы встали ни свет ни заря, чтобы отправиться в поле и убрать урожай. Мы отправимся туда всей семьей я, мои сыновья и дочь, а с нами и жених моей дочери. И мы будем работать на ниве с рассвета до заката, работать не покладая рук и не разгибая спины. Такова наша крестьянская доля.

- Прекрасно, прекрасно... - Я, изображая восхищение, покивал на эту безупречную биографию, вмененную моим недавним гонителям. - А как же разные фантазии? Куда подевалось ваше богатое воображение? Вы больше не мечтаете заполучить вещий череп?

Скорпион снисходительно усмехнулся, обвел взглядом свое семейство, ожидая от него поддержки в трудном споре с моей недоверчивостью. Но остальные, казалось, и не прислушивались к разговору. Заскорузлыми пальцами они чистили картошку и запихивали себе в рот.

- Мы люди простые, и над нами легко смеяться такому образованному человеку, как вы, но мы не какие-то там чудаки, пустяками не занимаемся, сказал Скорпион.

- И о вещем черепе никогда не слыхали?

- Почему же, напротив! Мы читали о нем в книжке вашего дяди. Мы вообще поклонники таланта дяди Самсона. И только в этом смысле мы интересуемся вещим черепом, а чтобы верить в его реальное существование и отправиться на его поиски... такой наивности, прошу прощения, у нас нет.

Я сел за стол и пригласил Полину последовать моему примеру.

- Перекусим, - сказал я. - Похоже, нам здесь очень рады.

- Еще бы! - подхватил Скорпион.

Наступила тишина. Ели в полном молчании, и слышалось только монотонное чавкание. Затем я осознал, что завтрак затягивается. Рыба вытаскивала из печи и ставила на стол все новые и новые чугунки с вареной картошкой, которая тут же и заглатывалась неутомимыми едоками. Видимо, в поле они не очень-то торопились, хотя биография и предписывала им срочную уборку урожая.

Я встал и вышел. Думаю, никто из них, даже Полина, не обратил внимания на мой уход. Действие увяло, и ими овладело безразличие, они не знали, чем занять себя. Не выходить же им в самом деле в поле! Это была бы уже некая повинность и каторга, а не игра. Заходить так далеко они сочли бы унизительным для себя.

Они мне страшно надоели. Ничего, кроме тупого отвращения к их призрачному, но оттого не менее навязчивому существованию я не испытывал. Меня мучило ощущение, что они неотступно следуют за мной, хотя я знал, что они остались в избе за столом. Так же страдаешь, когда не сомневаешься, что завтра повторится то, что было сегодня. Я хотел было просто уйти, углубиться в лес и поискать дорогу в город, но меня удерживала здесь мысль, что им не составит большого труда в очередной раз возникнуть на моем пути. Так что не зря я заприметил в сенях бутылку с горючей жидкостью. Я по запаху определил, что она горючая. От нее исходил ужасный дух ада. Пусть они сгорят в огне, эти химеры. И Полина вместе с ними.

Я выплеснул содержимое бутылки в сенях на пол и с порога бросил горящую лучину. Дом вспыхнул как листок бумаги, я едва успел отскочить на безопасное расстояние. Да, я причислил Полину к ним, оставил ее с ними, и сейчас мне казалось, что она всегда, даже в старые добрые времена, была химерой. А уж нынче она и подавно была ею. Когда мы ночью шли в лесу под луной, я видел, что она не отбрасывает тени. Я-то отбрасывал. Так пусть сгорит, пока не поздно. Постепенное и неуклонное вытеснение человеческого инфернальным, происходящее в ней, обязывало меня быть жестоким.

Я остановился на границе леса, глядя, как догорает дом. Деревня словно вымерла, никто не забил тревогу, не кинулся гасить пожар. Те, в горящем доме, решили, судя по всему, как-то откликнуться на мое внимание, и до меня донесся дружный и стройный хор голосов.

- Люди добрые! Помогите нам! Мы не местные! Мы случайно оказались в этом огне! Вытащите нас отсюда!

Так они кричали, но в их голосах не было страха и боли. Можно сказать без преувеличения, что этот хор потешался над моими тщетными усилиями избавиться от наваждения. Я раздраженно сплюнул, повернулся и зашагал прочь. Выйдя на дорогу и удалившись от деревни на почтительное расстояние, я устроился отдохнуть на обочине. И быстро сморил меня сон.

Разбудил же крик птицы, сердито описавшей круг над моей головой. Солнце уже стояло высоко в небе. Из-за поворота дороги, уходящей в лес, бесшумно и величественно выдвигался дядя Самсон. Он успел заметить, что я поднимаюсь из канавы, это его встревожило, и он ускорил шаг.

- Что случилось, Нестор? Что ты здесь делаешь?

- Я шел к тебе, - объяснил я. - Но утомился и присел отдохнуть.

- А я иду к тебе, - радостно объявил дядя Самсон.

- Зачем?

Его не смутила бестактность моего вопроса.

- Решил навестить дорогих родственников. Давненько ведь не видались.

Я признал его правоту. Когда я сообщил ему, что мы с Агатой теперь ждем ребенка, дядя Самсон потер руки в полном удовлетворении. Меня удивила его суетливость, безудержная жажда общения, это было мало на него похоже. Мало похоже на того отшельника, ученого затворника, посвящающего все свое время таинственным опытам, каким мы все его считали. Поэтому я не без подозрительности спросил, почему он выбрал именно эту дорогу, чтобы добраться до города. Дядя Самсон легко развеял мои сомнения: тут все дороги ведут в город. Я ни на чем не настаивал, ведь и спросил я наугад, толком сам не ведая, на какой из дорог нахожусь.

Мы продолжили путь, начало которому положило величавое возникновение дяди на повороте, и я выложил все, что произошло со мной с тех пор, как я, поссорившись с Агатой, убежал в заброшенный дом. Естественно, дядя Самсон внимательно слушал меня. Иного я и не ожидал. Он даже ни разу не прервал мой взволнованный пространный рассказ, похожий на исповедь. А когда я закончил повествование, он, прокашлявшись с глубокомысленным видом, сделал такой вывод:

- Я бы не торопился называть тех, кто участвует вместе с тобой в этой истории, химерами. Ты по каким-то причинам путешествуешь из варианта в вариант - и все это варианты той реальности, в которой ты мог бы жить - а вместе с тобой скитаются и люди, окружающие тебя. Правда, они об этом даже не догадываются, но, мой дорогой... если ты ведешь себя как лунатик, почему же не предположить, что нечто подобное происходит и с ними? В той символической жизни, которую ты теперь проживаешь, они скорее все-таки живые существа, а не только порождения твоего сна или воспаленного воображения. Особенно если принять во внимание, что это воображение - не твое. В общем, если признать, что все эти фантазии действительно навязаны тебе извне.

- В таком случае, Агата не беременна, - заявил я.

- Нет, Агата беремененна, - уверенно отвоевал право на подлинность происходящего с моей женой дядя Самсон.

- По-твоему, я совершал преступление, поджигая тот дом? Я причинил боль Полине, Рыбе и прочим? А тебе было больно, когда в тебя вцепились гадюки? Или когда мы с Агатой набросились на тебя среди ночи и забили до смерти?

- Но этого не было в действительности. - И дядя Самсон взглянул на меня с огорчением, удивляясь, что я не понимаю очевидных вещей.

- Вот видишь! - торжествовал я победу своей линии.

Однако дядя лишь посмеялся над моей самоуверенностью.

- И все же твоя прелестная жена беременна, - сказал он. - Добавлю еще такое замечание. Каждый из этих вариантов твоей судьбы бросает тебе вызов, а ты откликаешься вяло, твоя душа реагирует слабо на те испытания и муки, которые ты и в самом деле мог бы переживать. Возможно, это эгоистическое равнодушие губит тебя, но не исключено, что именно оно спасает тебя от полного подчинения воле того таинственного существа, которое пытается овладеть твоим сознанием. Вопрос, да... и ответа на него у меня пока нет. В этом надо разобраться, Нестор.

- Допустим... Но скажи, дядя, как возникло то, чего уж точно не может быть? И почему вокруг этого с такой настойчивостью вертится действие? Я говорю о вещем черепе.

- Что тебе сказать... Впрочем, не буду ходить вокруг да около. Этот череп придумал я, - ответил он, смущенно посмеиваясь.

- Ты?

Дядя Самсон даже зарделся и потупился.

- Да, я... Я написал книжку, в которой он фигурирует. Это добрая сказка, и у нее счастливый конец. Я как раз шел в город, чтобы принять от тебя поздравления. Тебе ли не знать, что никакой я не писатель. Но вот, решил побаловаться на старости лет, и гляди-ка, сразу такой успех... Книжка скоро выйдет в свет.

- Ну что ж, прими мои поздравления, - откликнулся я, делая вид, будто и в самом деле изумлен и обрадован, а насчет черепа, из-за которого было поднято столько шума, теперь совершенно успокоен.

Возможно, вещий череп выдумал он, но то, что он написал книжку, это придумал я, пока находился в цветочной лавке. С моей легкой руки пошла гулять по миру, представляющему собой один из вариантов того, что могло бы быть, легенда о дядюшке-писателе. Но я решил до поры до времени не указывать своему спутнику на это обстоятельство. Если он прав, утверждая, что я проживаю возможности своей судьбы, которые вряд ли когда-либо осуществятся, то не вправе ли я спросить, как, при каких условиях и в какой, наконец, реальности возможно то, что я вижу и что в той или иной мере испытываю на себе?