Александр Горохов - Приговоренный к власти Страница 19

Майор Лихачев, командир батареи управления зенитно-ракетного полка, страстно любил полевые учения. Маленький, писклявый, толстоногий, мужественным лицом очень похожий на портреты Муссолини (за что и имел прозвище «Дуче»), он пришел в ракетчики из артиллерии и сохранил свою любовь к рейдам, выводам орудий на боевые позиции и прочим навыкам пушкарей. Здесь, среди ракетчиков, ему развернуться было негде: солдатики сидели в кабинетах командного пункта у экранов локаторов и планшетов, а потому, когда по графику выпадал «марш-бросок в полной выкладке по пересеченной местности» — этот день являлся для Лихачева великим праздником.

Он окинул счастливым взором полторы сотни человек, выстроившихся перед ним на краю полигона, и прокричал надломанным дискантом:

— Батарея! Сейчас все вы, лентяи и лежебоки, штабные бездельники и лодыри, совершите марш-бросок на десять километров плюс побочные маневры! Мы будем преследовать роту егерей западногерманского бундесвера! Задача — настигнуть противника окружить и уничтожить! — с этими словами он стукнул по плечу прапорщика Козлова, а вся батарея глухо застонала, потому что этих «западногерманских егерей» и будет изображать прапорщик Козлов, кандидат в мастера спорта по десятиборью, мужик жилистый, верткий, а самое печальное — по службе настырный и остервенелый. Конечно же, он, Козлов, подобно копу, помчится по полянам и по лугам, будет прятаться, заметать следы, и на захват его уйдет весь день, так что и обед можно пропустить.

— Я вам жирок порастрясу, а то засиделись около своих умных приборов и кое-кто стал слишком умный! — пообещал майор Лихачев. — Но чтобы вас воодушевить на ратный подвиг, объявляю: те трое, которые первыми захватят в плен и блокируют проклятых фашистов, получат суточный отпуск в увольнение! Если не в это воскресенье, то в следующее, вы знаете, что мое слово железное.

Батарея оживилась. Что правда, то правда: майор Лихачев слов на ветер не бросал и пустыми обещаниями солдат не соблазнял.

Старший лейтенант Походенко, командир радиовзвода, человек брюзгливый, насмешливо заметил стоявшему рядом лейтенанту Охлопьеву:

— Выдрючивается наш командир. Комиссия какая-то приехала, чуть не из Москвы, вот он и собрался отличиться на высоком уровне, вдруг да повезет.

Охлопьев горестно вздохнул. Он любил свои локаторы и терпеть не мог пустой беготни по полю — не нужна она и не пригодится никогда, даже если завтра их всех откомандируют на воину в Афганистан.

В солдатском строю мнение о марш-броске вызвало иную реакцию.

— Мужики, — негромко сказал Тартушайтис. — Продаю свое первое место и захват противника за бутылку хорошей водки. За «Палангу». Идет?

Предложение было серьезно. То, что Тартушайтис, быстроногий, как гепард, первым настигнет Козлова, ни у кого сомнении не вызывало. Но Тартушайтиса, алкоголика с юных лет (в его крестьянской семье без бутыли самогона за стол не садились), увольнения не волновали. Он выменивал на чувственное наслаждение все что мог — от портянок и сапог с бушлатом до своих быстрых ног, оставшихся стремительными, несмотря на червоточину в организме.

Неожиданно Лешка увидел, что к Лихачеву подошел следователь Лабоданов, в спортивном костюме и кроссовках. Этому еще чего здесь надо?

— Отрыв противника от преследования три минуты. — возбужденно сообщил Лихачев и взглянул на часы. — Начали! Приготовиться к преследованию!

По этой команде прапорщик Козлов развернулся и отработанным широким шагом, неторопливо набирая скорость, устремился за пределы полигона к недалекому перелеску. За три минуты этот ретивый служака успеет удрать километра на полтора. Шансов поймать его до полудня не было никаких. Три минуты давалось, чтобы приготовиться к многочасовой беготне, и вся батарея дружно рухнула на теплую землю.

Лабоданов пожал руку Лихачеву и сказал с улыбкой:

— Я с твоего разрешения, майор, разомну свои старые кости в составе твоих подчиненных. Глядишь, увольнение в город заработаю. А то засиделся в кабинетах, а погода хорошая.

— Мне без разницы, — соврал Лихачев, поскольку понял, что это всего лишь какие-то штучки следствия, которые ни к чему хорошему не приведут. За самоубийство Мосла требуется отвечать, а почему этот засранец сунул голову в петлю, еще установлено не было, и первым ответчиком будет он, майор Лихачев, командир. Он отвернулся и пошагал к своему потрепанному вездеходу на котором намеревался осуществлять контроль за преследованием ненавистного врага.

Лабоданов вразвалочку подошел к лейтенанту Охлопьеву и небрежно заметил, что подразомнется в составе его взвода. Лейтенанта тоже такая перспектива не обрадовала. Охлопьев буркнул что ему все равно, кто будет участвовать в этих качках, самое неприятное, что придется бежать и ему, мастеру локатора и уничтожения воздушных целей.

Клаксон майорского вездехода дал протяжный гудок.

Начали!

Не успели отбежать и пятидесяти метров, как мужественный голос Лихачева через усилитель мегафона проорал:

— Газы! Газовая атака противника!

Так! Еще и противогаз на морду натягивай!

Натянули на голову резиновые маски в положенные по нормативу четыре секунды и почти не сбавляя темпа бега.

Вездеход майора метнулся к проселочной дороге.

Батарея управления добежала до перелеска, и Охлопьев подал команду своему взводу:

— Отбой газовой атаке!

Скинули маски и сменили стремительную рысь на умеренный шаг. В кроссовую дистанцию требуется втягиваться постепенно чтобы не надорваться на стартовом броске. Пересекая перелесок, батарея управления расчленилась — каждый взвод искал свою дорогу поиска.

Строго говоря, как бы ни ухищрялся прапорщик Козлов, все маршруты были известны, все знали, что поначалу он побежит к деревне Красноармейская у речки Говнянка и там оставит свои опознавательный знак. Там и будет первый привал-передышка.

Лейтенант Охлопьев это тоже знал, но то ли от расстройства, то ли по невнимательности дорогу преследования выбрал неудачную и через тридцать минут выгнал свой взвод на край гигантского болота.

Перед безбрежной болотной грязью лейтенант замялся, понял свою ошибку и собрался было пуститься вокруг болота, в обход, но нe повезло.

На противоположном краю болота уже стоял вездеход Лихачева, и командир, стоя на капоте, кричал в мегафон с отчаянной радостью:

— Молодцы, взвод разведки! Форсируйте водную преграду с ходу, на плечах противника врывайтесь в его окопы!

Пришлось лезть в болото.

Тоже не в первый раз, и безопасную тропу знали.

Знали, что не утонут. Но противно было погружаться в эту холодную вонючую жижу, задирать над головой автомат и стараться не поскользнуться.

Промокли выше пояса и вылезли на берег, обозленные на майора на службу, на погоду и весь белый свет.

Лешка нашел обрубок дерева, плюхнулся на него и скинул сапоги. Вылил из них воду и подумал, что надо бы и портки снять, встряхнуть да обсушить, а потом решил, что высохнут на разогревшейся заднице и так, по ходу кросса.

Он увидел, что к нему неторопливо курсирует следователь Лабоданов, непривычный и совсем позорно штатский в своем спортивном костюме, также мокрый по пояс.

Лабоданов дружески улыбнулся и присел рядом с Лешкой на обрубок:

— Тяжело в ученье, легко в бою. А?

— Так точно, товарищ капитан.

— Ладно тебе, курить будешь? По системе йогов.

— Нет. Еще бежать да бежать. Трудно будет дышать.

— И то правда, — он убрал сигареты. — Я с тобой по-человечески по-дружески хочу поговорить. Ты, Ковригин, забудь, что я майор, что следователь. Просто я коммунист, твой старший товарищ, а ты — комсорг, вождь комсомольский. И цели у нас с тобой одни.

Вот так, подумал Лешка, и ради каких же это целей ты, майор, пыхтишь на дистанции кросса и даже в болото полез?

— Так точно, я понимаю.

— Это хорошо, что понимаешь, комсорг. Честно тебе скажу, что мы с Мослом, с его делом, зашли в тупик. Письмо это его посмертное — не письмо. То есть, понятно, что именно он писал, и тут сомнений нет. Но должно быть еще одно письмо и объяснение, почему он на такое дело решился. Домой, родным и близким, он ничего не сообщил, это уже проверено. Среди его вещей тоже больше ничего не нашли. А поскольку он в части, в расположении полка только ночевал, то вполне возможно, что были у него где-то знакомые на стороне, у какой-нибудь девчонки квартировался, и тому подобное. Ты об этом ничего не знаешь?

— Не знаю, товарищ майор, — ответил Лешка раздраженно, потому что вести этот скользкий разговор (да еще трусы мокрые!) ему совсем не хотелось.

— Ага. Понимаешь, комсорг, если бы такой тайник обнаружился, а там, скажем, не письмо, письма-то он не сможет больше никогда написать, ну, а какая-нибудь религиозная литература, дневник его или стихи. Письма какие-то, то это бы очень могло помочь следствию. Очень. Мы бы поняли, почему все это произошло.