Стиг Трентер - Нынче в порфире… Страница 2

Иногда глазу открывался залив Сальтшён, черный, беспокойный. На противоположном берегу темным гребнем высился недостижимый массив Накки[4], и среди всей этой черноты — словно диковинное модернистское украшение — сверкал вдали ярко освещенный фасад фабричного комплекса, выплескивая каскады световых брызг на взбудораженные воды. Мукомольный завод «Тре крунур».

Я сидел и думал о том, что когда-нибудь мы доберемся до развилки, где начинается — и кончается — кольцевая дорога, огибающая мыс Блокхусудден, как вдруг шофер вскрикнул и так резко затормозил, что меня швырнуло на спинку переднего сиденья. А в следующий миг он выскочил наружу и исчез в темноте за машиной.

Что случилось? В полнейшем недоумении я выбрался на шоссе. Судя по всему, он что-то искал на асфальте. В потемках я едва различал его фигуру. Наконец он вернулся, в руке болталось что-то длинное, серое.

— Вот это да! — победоносно воскликнул он.

В руке у него был заяц.

— Прямо под колеса выбежал,— взахлеб продолжал таксист.— В жизни ничего подобного не видал.

— Зайцы частенько этак выскакивают,— заметил я.

— Верно,— согласился он,— но под колеса попадает один на тысячу. Вы наверняка знаете, обычно они чешут вдоль дороги, черта с два поймаешь.— Он прошел вперед, поднес зверька к лучу фары.

— Хорошее будет жаркое,— сказал я, оглядываясь по сторонам.

Мы стояли на небольшом пригорке. Справа вырисовывался острый силуэт металлической ограды. Слева от дороги черной стеной высился лес. На ветру он был полон жизни. Потрескивал, поскрипывал, стонал.

Не примешивается ли к ночному концерту ветров еще какой-то звук? Собачий лай? Я навострил уши. Ветер на миг затих. Да, так оно и есть. Где-то в лесу лаяла собака, злобно и упорно. Вот, значит, почему заяц бросился наутек, навстречу судьбе.

Я уже хотел вернуться в машину, но снова прислушался. Лай внезапно стал каким-то другим. Злобное напористое тявканье уступило место испуганному, почти паническому визгу. А секунду спустя из темноты вырвался жуткий, леденящий душу вопль.

И настала тишина.

Я все стоял на шоссе, обуреваемый недобрым предчувствием. Вопль еще звучал в моих ушах. В нем был животный испуг и смертельный ужас.

— Вы ничего на этом не потеряете,— услышал я голос шофера.— Я сброшу тридцать эре.

Он уже припрятал зайчишку и сидел за рулем, готовый ехать дальше.

— Что стряслось? — спросил он, видя, что я медлю.

Я подошел к машине, сел на заднее сиденье.

— Вы не слыхали? Собака лаяла.

Он покачал головой.

— Когда мотор работает, ничего не услышишь. Собака, говорите?

— Сперва она лаяла как бешеная, а потом взвыла, будто ножом ее ударили.— Я кивнул на лес.— Где-то в той стороне.

— Может, медведь какой в Скансене[5] на волю вырвался? — в шутку предположил он.

— Да не иначе,— сухо отозвался я.

— Едем? — спросил он.

— All right.

Машина тронулась, и уже через несколько минут мы выехали на кольцевую дорогу, опоясывающую мыс. Я по-прежнему думал о собаке. Что-то во мне — конечно же, совесть — твердило, что я должен был пойти в лес и выяснить, в чем дело. Но у меня нет фонарика — только спички, а на таком ветру они мигом гаснут. Оправдание, впрочем, хилое, до того хилое, что вернее будет назвать его уверткой. Разве я спросил шофера, есть ли у него фонарик? Нет, не спросил. Я вообще палец о палец не ударил. От нерешительности и — говоря откровенно — от страха темноты я дал животному умереть там во мраке, даже не попытавшись ему помочь. А если б собака была твоя, Харри Фриберг?! Если б это был ты сам?!

Шофер затормозил.

— Ну, вот и приехали,— удовлетворенно сказал он. Я попросил его подождать и вышел из машины. Мы остановились на открытой площадке перед старой таможней, которая призрачно белела на фоне темной громады леса. Волны плескались о каменную облицовку набережной, в узкой протоке монотонно вспыхивал желтый проблеск небольшого маяка. Шквальный ветер налетал с яростью, необычной для этого времени года. Мне стоило изрядных усилий удержать на голове шляпу.

Я обвел взглядом окрестности. Ни души не видно. Куда же он подевался, этот Карлссон?

По песку вдруг зашуршали торопливые шаги, и из темноты вынырнул невысокий человек.

— Вы из…? — Он одышливо назвал андерссоновскую газету.

— Да,— ответил я.— А вы — господин Карлссон?

Он кивнул, переводя дух.

— Совершенно верно.— Он схватился за сердце.— Вы разве не поняли, что надо остановиться? Господи, как я бежал, боялся — не догоню. Вы же мимо проехали!

Все это Карлссон произнес таким тоном, будто мы нанесли ему кровную обиду. Я спросил, где он ждал, и он жестом показал на шоссе.

— С той стороны, конечно… ну, которая смотрит на остров Лидингё. Почему ж вы не остановились?

В разговор вмешался шофер.

— Блокхусудден — это здесь,— буркнул он,— другого, черт меня побери, в природе нет. То, о чем вы толкуете, называется бухта Исбладсвикен.

Карлссон пробормотал в ответ что-то невнятное.

— Ну ладно,— сказал я,— Исбладсвикен или Блокхусудден — какая разница… случилось-то что?

Карлссон вскочил в машину, на заднее сиденье рядом со мной.

— Сами сейчас увидите,— с таинственным видом засуетился он.— Развернитесь и езжайте обратно,— велел он шоферу.

Машина прошла несколько сот метров в сторону города, затем свернула у развилки направо и опять покатила к мысу. В слабом отсвете, озарявшем внутренность такси, я смутно различал лицо Карлссона. Маленькое, худое, глаза посажены вплотную к острому носу. На голове солидный котелок. Внезапно он словно бы сильно встревожился. И испуганно сказал:

— Десяточку-то мне, наверно, заплатят?

— Смотря что это,— ответил я.

— Черт, я ведь уже и так выложил пять крон.

— За что?

— За телефон. Тут поблизости ни одного автомата, пришлось упрашивать на автобусной станции, чтоб дали позвонить по их местному.— Он удрученно вздохнул.— А этот мерзавец, шофер автобуса, заломил пятерку.

— Посмотрим, может, что и удастся сделать,— утешил я.

Он как будто бы воспрянул духом и заверил:

— Заметка наверняка выйдет хорошая.

Машина остановилась. Любитель сенсаций одним прыжком выскочил на шоссе.

— Глядите,— живо сказал он, показывая в темноту.

Я выбрался из автомобиля, подошел к обочине. Секунда-другая — наконец глаза привыкли к темноте. Мы стояли у откоса, который полого спускался к берегу, вдали, за черным пространством воды, мерцали огоньки.

— Вы что, не видите? — загорячился Карлссон.— Вон там!

Мой взгляд скользнул по воде, замер и вперился в нечто весьма странное.

Метрах в пятидесяти от берега — а может, чуть подальше — среди кипенья волн плясал свет. Его подвижность, сила и форма наводили на мысль о северном сиянии — блеклые, трепетные переливы, размытые контуры их туманились и таяли в окружающей черноте. Постоянен был только цвет, слегка желтоватый.

— Ну что, можете объяснить? — победоносно спросил Карлссон.

Я поднял глаза. Звезды прятались под черным облачным покрывалом, и единственным источником света над нами была призрачная луна, порой выглядывавшая в разрывы туч. Но луна стояла на юге, а зарево было на востоке. Даже в ясную погоду лунный свет не мог бы дать таких бликов.

Мой взгляд обвел линию горизонта, во всяком случае, я полагал, что это горизонт. Далекие огни, мерцавшие на Лидингё, и вспышки маячков на фарватере — вот и все, другого света не видно, но к загадочному сиянию это явно отношения не имеет.

— В самом деле странно,— согласился я.

— А я что говорил! — с восторгом хохотнул он.

Я осторожно зашагал вниз по травянистому косогору, налетел на какой-то куст, но, слава богу, скамейку заметил вовремя и через секунду-другую уже стоял у воды.

Здесь обзор был свободнее, однако я не обнаружил ничего, что могло бы объяснить световой феномен. Берега Исбладсвикена, почти неразличимые, тонули во мраке, дальше на суше тоже ни огонька.

За спиной у меня скрипнул песок.

— Есть рыбы, которые сами светятся,— послышался бойкий говорок Карлссона.— Наверняка это они и есть, целый косяк. Я читал про таких в газете.

Я не ответил. Будь мы у западного побережья, дело, возможно, и объяснялось бы свечением моря, то есть массами самосветящихся одноклеточных организмов. Но здесь, в слабосоленых водах залива Сальтшён, это было столь же немыслимо, как и появление светящихся рыбок или кораллов. Все они живут в настоящих морях и океанах.

— Мы шли по дороге,— рассказывал Карлссон,— и сперва подумали…

— Кто «мы»? — перебил я.

— Мы с Ханной. Ханна — моя невеста.— Он махнул рукой куда-то в сторону дороги.— Она ждет вон там, у поворота.

Сквозь шум ветра и плеск волн издали донесся женский голос: