Андрей Константинов - Решальщики. Движуха Страница 20

Нет, никто не мог назвать Сашу трусом…

— А ты кто? — хрипло спросил Мирошников в ответ на петрухинское участливое: «Ну что, Александр Палыч, будем говорить?» — А ты кто такой? Ты чё беспредел творишь?

Старший экспедиционного нанокорпуса ухмыльнулся и сказал:

— Отвечаю по порядку. Меня зовут Дмитрий, по поручению фирмы «Феникс» разбираюсь в истории с убийством Образцова. Что касается беспредела… я беспредел не творю. Но, может статься, что и без него не обойдется… Давай, Саша, я тебе объясню твои перспективы. Я про тебя очень многое знаю. Особенно про твою последнюю поездку в Питер.

— Какую такую поездку в Питер? — спросил сквозь зубы Мирошников.

Он уже понял, что влип крепко. Крепче некуда. Он понял, что попал не к ментам, и от этого понимания сделалось еще хуже. Но все-таки он пока не хотел сдаваться.

— Последнюю, Алексан Палыч. Ту, в которую вы с Андрюхой Петровым завалили Людоеда… Я ведь знаю почти все.

— Везет тебе. А вот я — ни фига не знаю.

— А как сам думаешь — откуда? — проигнорировал вброшенный в его сторону сарказм Петрухин. — Молчишь? А ведь на самом-то деле все просто, Саша, — это Бодуля вас сдал. С потрохами. Как начали ему пальцы ломать, так он и раскололся. И все рассказал на видеокамеру. Приедем в Питер — дам тебе поглядеть.

— Я в кино не хожу. Денег нет.

— Смешно. Вот только… Ты это брось, Саша. Брось в партизанов играть!

Петрухин закурил сам и дал сигарету пленнику. Сейчас Дмитрий блефовал и отлично знал цену своему блефу. В обычных условиях Мирошников, скорее всего, на этот номер не попался бы. Но в эти минуты тверской пацан находился в условиях экстремальных, а значит, на какие-то несоответствия в словах он просто-напросто не обратит внимания.

Петрухин выпустил дым под раскаленный потолок салона и продолжил:

— Так вот, Бодуля, дружок твой, нам все рассказал.

— Какой еще Бодуля? Что рассказал?

— Рассказал, что подписал на мокруху тебя и Петрова. Что он дал вам адрес на Казанской и снабдил для связи телефонами. Симки в которых, кстати, зарегистрировали на паспорт Нечаева Игоря Павловича, украденный здесь, в Твери. Не ты украл?

— Нет… Не знаю я никакого Нечаева, понял?

— Ну да это и неважно. Может, паспорт у Нечаева взял Петров. А может, и сам Бодуля… Важно то, что я точно знаю, как дело было. Знаю, что регистрировал телефон лично Бодуля. Знаю даже, что после дела вы сразу отзвонились в «Манхэттен»: мол, дело сделано, Билли, пора заказывать билеты домой…

Мирошников молчал. Слова доходили до него как сквозь вату, и он улавливал лишь общий смысл сказанного. Но и этот «смысл» был страшен: поймали. Поймали на такой крюк, с которого не сорвешься. Саша был безоружен, в наручниках, один против четырех крепких мужиков.

Кружилась от удара голова. Зажав в огромном кулаке сигарету, Мирошников затянулся…

Он курил взатяг, взвешивал шансы и понимал, что они равны нулю. Э-эх, кабы не наручники! Если бы не наручники, он, может, и попытался бы. В тесном объеме микроавтобуса шансы — маленькие, совсем маленькие — все равно оставались. Саша бы попытался. В конце концов, терять-то все равно нечего.

— Что молчишь, Алексан Палыч?

— А что ты хочешь от меня услышать? — ответил Мирошников через силу.

— Хочу услышать, как дело было.

— А на фига?

— Дурак! Чтобы жизнь тебе сохранить!

— А вы что — жизнь мне сохраните? Не свисти, начальник.

— Расскажешь все на видео — сохраним, — серьезно сказал Петрухин. — Ты нам не нужен. Нам даже Бодуля ваш не особо нужен. Поэтому, если дашь показания, можешь катиться на все четыре стороны… Осознал?

— А почему я должен вам верить? — спросил пленник настороженно, но в этой настороженности уже слышалась надежда. Надежда или тень ее. Слабенькая, дрожащая тень, на которую дунь — и она исчезнет. Но все же она была, она ощущалась в настороженном голосе убийцы Мирошникова. Убийцы ведь тоже хотят жить.

— А ты можешь и не верить. Вот только выбора у тебя все едино нет. Или ты с нами сотрудничаешь и остаешься на свободе. Или… обратно сотрудничаешь, но — через сломанные пальцы, сломанные руки, раздробленные колени. А потом садишься в тюрьму. Если, конечно, выживешь. Но даже если и выживешь, то навсегда останешься инвалидом. Вот такой, извини за прямоту, расклад.

Озвучивая невеселые мирошниковские перспективы, Петрухин обратил внимание как напрягся боксер Витя, а мрачный Горюнов показательно отвернулся и стал индифферентно смотреть в окно.

«Черт! Надо было, — запоздало подумал Дмитрий, — предупредить парней, чтобы те не принимали угрозы за чистую монету!»

Он корил себя, что своевременно забыл сделать это и теперь очутился в весьма двусмысленном положении. Однако проводить дополнительный инструктаж было поздно.

— Точно отпустишь? — спросил Мирошников, глядя исподлобья. Он докурил сигарету, и та сейчас жгла ему пальцы.

Впрочем, убийца этого, казалось, не замечал.

— Отпущу, — просто сказал Петрухин.

— Спрашивай, — столь же просто кивнул Мирошников.

Конечно, он не верил Петрухину, но…

Но выбора действительно не было.

Котька Зеленков поставил миниатюрную видеокамеру «Sony» — цифровая в данном случае не прокатывала — на маленькую треногу и изготовился писать.

Тем временем, сугубо для того, чтобы пленник немного расслабился, Петрухин выкурил с ним еще по сигарете и немного «поболтал». Под конец перекура он даже предложил Мирошникову махануть «сто граммов для храбрости». Но тот отказался, попросив «лучше чего-нибудь от головы», и запасливый Котька протянул ему таблетку пенталгина.

— Теперь готов? — спросил Петрухин.

— Готов, — ответил Мирошников.

— Тогда поехали. Давай, Алексан Палыч, запевай!

Зеленков включил камеру…

— Меня зовут Александр Павлович Мирошников. Я родился семнадцатого ноября тысяча девятьсот восьмидесятого года в городе Калинине. Проживаю в Калинине, то есть в Твери, на улице Железнодорожная, дом девять… Че дальше?

— Дату, мотивы твоего интервью, — напомнил Петрухин.

— Сегодня двадцать четвертое августа, среда. Мотивы моего интервью: желание рассказать правду об убийстве бизнесмена Образцова… Добровольно.

— Где и когда был убит Образцов?

— В Питере, девятого августа, на улице Казанской. Возле офиса фирмы «Феникс».

— Кем и как?

— Да кем же? Мной… из винтовки… в тыкву… с чердака.

— «С чердака и в тыкву» — не самый исчерпывающий ответ, но к этому мы вернемся позже. А пока расскажи, почему ты убил Образцова? Были ли вы знакомы раньше?

— Да вы че? Откуда? Этот Образцов в своем Питере бабки шинковал да Невский на «мерседесе» утюжил. А я в депо локомотивном, по самые яйца в мазуте… Где же мне, холопу, с барином-то познакомиться? Когда он по презентациям шастал, я в Чечне на спецоперации ходил. А вы говорите «знаком». Да я его морду первый раз только у этого самого «Феникса» сфотографировал. Показали мне, как он, сучонок, на работу свою приезжает. Весь, бля, на пальцах, харя светится. В общем — новый русский. Одно слово — Людоед.

— А кто тебе показал Образцова?

— Кто же? Понятное дело — Бодуля.

— Кто такой Бодуля? Можешь назвать имя, фамилию, прочее?

— Бодуля — это, естественно, погоняло. Зовут Кириллом, отчества не знаю, фамилия Коровин. Потому и погоняло: Бодуля.

— Хм… Глыбко. Мудро, — не удержался от филологической оценки Петрухин.

— Бодуля — он сам-то наш, тверской. Зону топтал. Раньше, говорят, из крутых был, а сейчас так — пьянь. Пыжится, как хрен на свадьбе, да только понты это голимые… Вот, значится, он, Бодуля, нас с Андрюхой Петровым и подписал на эту мокруху.

— Вот с этого места поподробнее. Каким образом проходила… э-э-э-э… «подписка»?

— Ну прикатил он сюда, в Тверь, стало быть, на «бээмвухе» с «шестеркой» за рулем. Понту немерено. Бодуля с Андрюхой еще раньше был знаком, вроде даже они какие-то дела вместе крутили. Но про это я ничего не знаю. Не скажу… В общем, Андрюха был в курсе, что я в ВДВ служил. Что в Чечне был. Что снайперскую подготовку имею. Вот он меня и пригласил в «Плазму», это у нас кабак такой, где познакомил с Бодулей.

— И что? Они прямо вот так, с ходу предложили тебе мокруху?

— Ну не с ходу, конечно. Петров — он вообще быстро окосел и прямо за столиком уснул. А Бодуля издалека начал, да еще и с разными мутными своими подходцами. А я, верите — нет, как-то сразу просек, в чем дело. Говорю ему в лоб: че ты муму гребешь? Че ты крутишь? Ежели надо кого завалить — так и скажи. Я от этой скотской жизни сам скоро на кривую дорожку выйду с кастетом.

— Даже так? И чего Бодуля?

— Сначала малость помялся-позажимался. Что та целка. Не ждал, видно, что я ему сразу да в лоб. А в какой-то момент и говорит: о-о, это, говорит, наш человек. Я, говорит, в человеках понимаю, до дна вижу… А сам-то лысый в сорок лет, на водке да на анаше весь. Из пасти гнилью воняет, как от мертвяка… О-о, говорит, это, говорит, наш человек. Ох, ни хера себе, думаю: НАШ!..