Валерия Вербинина - Сиреневый ветер Парижа Страница 20

И надо же было случиться такому, что однажды, когда Мохаммед приехал в Нью-Йорк для подписания соглашения стоимостью то ли в миллиард долларов, то ли в три, его приятель Дэниэл уговорил его сходить в клуб на дискотеку — поразвлечься. Если бы Дэниэл знал, к чему приведет его невинное желание потанцевать и пообжиматься с хорошенькими девушками, он бы, конечно, предпочел кинуться вниз головой со статуи Свободы или выкинуть еще что-нибудь такое, после чего ходить на танцы было бы затруднительно. На дискотеке оказался один псих, видевший фото Мохаммеда в какой-то газете. Псих раньше работал охранником в этом клубе и был уволен за пьянство. Найти другую работу ему не удалось. Вдобавок от него ушла жена, его сбережения подошли к концу, и он был полон желания расквитаться за свои неудачи, а с кем — неважно. Как выяснилось потом, он подошел к Мохаммеду, сказал: «Привет», глупо улыбнулся и методично всадил в беззащитного человека полную обойму.

Мохаммед скончался по пути в больницу. Узнав о его смерти, старый шейх не плакал, о нет. Он просто утратил волю к жизни. Уже некоторое время он знал, что его второй сын страдает психическим расстройством. Беднягу заперли в роскошном дворце, где было все, чтобы усладить взоры безумца. Его опекали день и ночь, но ведь он не мог унаследовать состояние. Оставался, следовательно, только Макс, ведь восемь дочерей в расчет не принимались. Женщина — только женщина, и она не должна самовольно распоряжаться деньгами.

Таким образом вчерашний террорист, которого едва терпели в собственной семье, стал наследником миллиардов. Более того, как говорят, отец призвал непутевого отпрыска к себе и в беседе с глазу на глаз признался, что Макс был прав, а он — нет и что он разрешает отныне делать сыну все, что тому заблагорассудится.

Старый шейх тихо угас через несколько лет, а Макс деятельно взялся за старое с той лишь разницей, что теперь его ресурсы были практически неисчерпаемы и он был в тысячи раз могущественней, а следовательно, опаснее, чем прежде. Поэтому, когда его однажды известили о том, что некий английский писака посмел оскорбить в своей книге память его матери, Макс немедля принял ответные меры.

Для начала он просто позвонил писателю и вежливо предложил ему убрать из текста упоминание о его матери, за что он даже готов заплатить разумную сумму, не превышающую его возможностей. (Тут он, скорее всего, лукавил; возможности Макса были, как уже сказано, практически неисчерпаемы.) Писака воспринял звонок как признак поражения противника и поэтому довольно вежливо, но недвусмысленно послал его к черту, присовокупив к этому вечный лозунг всех псевдолитературных паразитов «Правда превыше всего».

Ему пришлось пожалеть об этом. Нет, Макс не велел подвергнуть автора многочасовым пыткам и затем прикончить, как, говорят, он поступил с тем, кто убил его брата. Также он не скормил писательский филей ни аллигаторам, ни львам, ни тиграм, ни даже пираньям.

Дело в том, что писатель обожал аквариумных рыбок и коллекционировал их. И вот однажды, когда он вернулся домой, обнаружил, что сигнализация отключена, аквариумы разбиты, а все рыбки прибиты гвоздями к стенам, мебели и полу. Некоторые из них еще трепыхались.

Поскольку писатель был личностью известной, его дом и его самого незамедлительно взяли под охрану. Впрочем, и писатель, и общественность прекрасно понимали, что рыбки — это, так сказать, только цветочки, ягодки же ждут впереди, и вообще, правда далеко не всегда защищает того, кто ей служит. Поразмыслив, писатель пошел на попятный и убрал из своей книги абзац о матери Макса.

А вот другой пример. Одно время любовницей Макса была манекенщица по имени Эстрелла. Девушка была очень хороша собой и, как и многие девушки в ее возрасте, жила не по средствам. На выручку ей пришел Моссад, благодаря чему она весьма удачно стала сводить концы с концами в обмен всего лишь на незначительную информацию о том, кто куда ходит и кто с кем спит. Все шло хорошо, девушка наслаждалась, Моссад тоже… на свой манер. К несчастью, примерно в то же самое время на Макса совершили четыре неудачных покушения, среди прочего потопив его яхту (причем он только по чистой случайности задержался на берегу) и взорвав его любимый автомобиль. Макс был очень богат, но к тому же умел и думать. Он проанализировал факты и попросил одного человека в службе, не получавшего премий и наград, но имевшего доступ к важной информации, помочь ему — разумеется, совершенно бескорыстно. После этого никто больше не видел Эстреллу, но знатоки были совершенно уверены, что ей уже не удастся продолжить ни свою карьеру манекенщицы, ни карьеру секретного агента.

Кажется, именно после этой заметки у меня пропала охота читать о Максе дальше. Все, что мне было нужно, я и так узнала, а лишние подробности явно были ни к чему. Я сложила вырезки в папку и убрала ее в сумку.

Поезд доехал до конечной остановки, я вышла и пересела на тот, который шел в обратном направлении. Стыдно признаться, но мне снова хотелось есть. И еще мне очень хотелось верить, что Ксавье выживет. Потому что в детективных романах я больше всего ненавижу тех героев, по чьей вине гибнут окружающие их люди, — просто потому, что оказались не в то время, не в том месте и не с тем человеком.

Глава двенадцатая

У полицейского есть одно преимущество — быть сукиным сыном, когда бы он этого ни пожелал.

Париж, второй час дня

Мысль, пришедшая в голову Саразену, была так проста, что удивительно, почему до нее не додумались другие. Заключалась она в следующем: раз Вероника Ферреро зашла в этот магазинчик за нехитрыми покупками, более чем вероятно, что она обреталась где-то поблизости. Разумеется, не в гостинице, не настолько она глупа, чтобы так безбожно светиться, но французские дома тем и хороши, что при большинстве из них имеются старые болтливые консьержки. При определенном везении можно было рассчитывать на удачу. Саму Веронику после того шухера, который поднял этот легавый остолоп, они, ясное дело, не застанут, но могут найти что-нибудь, что укажет на ее след.

Саразен вызвал еще четверых сотрудников, вручил им фотографии Вероники, обговорил с ними план действий, и все на двух машинах без мигалок (Саразен ненавидел шум) отправились в район, где утром была замечена знаменитая террористка. Оставив при себе Лероке, Саразен стал обходить дома и опрашивать консьержек. Действовал он магнетическим хищным взглядом, иногда пускал в ход улыбку, раз или два унизился даже до легкой лести. Если хочешь победить, изгони даже мысль о поражении, — но капризная фортуна упорно демонстрировала ему свой зад, не желая поворачиваться другими, более пристойными частями тела. Раз или два консьержка готова была побожиться, что знает девушку с фотографии, но когда всплывало, что она похожа на внучку Сесиль, студентку университета, или на умершую еще в войну кузину, Саразена охватывало самое настоящее бешенство. От остальных агентов, с которыми он поддерживал связь, он знал, что они тоже ничего не обнаружили.

– Тупик, — сказал Саразен мрачно. — Черт! А я-то верил, что уже ухватил ее за хвост.

Лероке тронул его за рукав.

– Смотрите, шеф, молодежная гостиница.

Саразен скривился, показывая, что это дохлый номер.

– И до магазинчика недалеко, — настаивал помощник. — Зайдем?

– Пошли, — прохрипел Саразен, не допускавший мысли о том, что им придется возвращаться с пустыми руками.

Заведение именовалось «Веселая устрица» и относилось к тому разряду гостиниц без звездочек, которые Саразен именовал кратко и емко: дыра. За стойкой наших героев ждал патлатый толстый малый в засаленном пиджаке. Он как-то странно оживился и широко осклабился, едва они вошли. Саразен понял, что он принял их за парочку голубых.

– Номер? — пропыхтел малый, блестя золотым зубом и всем своим видом выражая готовность услужить.

– Девочку, — отозвался Саразен в унисон и поднес к его лицу фотографию Вероники Ферреро. — Узнаете ее?

Улыбка моментально исчезла с лица толстяка, словно контора, в которой он брал ее напрокат, обнаружила, что платеж просрочен, и срочно затребовала ее обратно. Саразен весь подобрался: в глазах хмыря-администратора определенно мелькнула та особая искорка, которая выдает человека с головой. Саразен называл ее искрой правды и объяснял, что когда человек еще не придумал, как соврать, он чаще всего принимает решение все-таки соврать и попадается на этом. Лично у него сомнений не было: толстяк узнал Веронику.

– Никогда ее не видел, — фальшиво просипел толстяк, овладев собой.

Саразен вздохнул, оглянулся на Лероке, положил фотографию в карман, после чего схватил толстяка за волосы, прижал его голову виском к стойке и стал отвешивать свободной рукой щелчки по носу и по лбу, менторским тоном приговаривая: «Лгать нехорошо». Это, конечно, было не очень больно, но чрезвычайно унизительно и крайне неприятно. Лероке вынул из кармана зубочистку и, честно используя ее по назначению, посматривал, не идет ли кто. Когда толстяк проявил в достаточной мере все признаки покорности, уважения к закону и готовности с ним сотрудничать, Саразен слегка ослабил хватку.