Наталья Андреева - Высокий блондин на белой лошади Страница 20

– Если честно… Отбросив эмоции…

– Именно. Отбросив эмоции.

– Ваша. То есть, его.

– Вот видите!

– Но правда-то моя!

– А доказательства? Единственный ваш свидетель – это Соколенко. А он все, что вы рассказали, не подтвердил.

– Я хочу посмотреть ему в глаза, – заявила я. – Пусть он мне это скажет.

– А вот это пожалуйста, – охотно сказал Герман Осипович. – Как только Андрей Николаевич узнал, в какое незавидное положение попала одна из его сотрудниц, он проявил живейшее участие. Это и в самом деле благородный человек. Здесь вы были правы, Диана Сергеевна. Я не смел настаивать на очной ставке. Не было оснований. Но он сказал, что очень хочет с вами побеседовать. Причем в моем присутствии. И вообще Андрей Николаевич дал вам отличные рекомендации. Отзывался о вас с уважением, как о грамотном, ценном сотруднике, на которого он может целиком и полностью положиться.

– Еще бы!

– Диана Сергеевна, вы должны понять, что игра окончена, – твердо сказал следователь. – Зачем мучить себя и меня? Тем более человека, которого вы, по вашим же словам, любите? Или вы хотите поссорить его с женой?

– Где он?

– Дожидается, когда его позовут.

– Хорошо. Зовите. Я хочу его видеть.

Мне и в самом деле хотелось посмотреть ему в глаза. Предавать заочно – это одно. А ты посмотри-ка в глаза человеку, которого своими руками хочешь упрятать в тюрьму!

Понимаете, я любила. А влюбленным свойственно идеализировать предмет обожания. Я искренне верила, что тот, кто стал для меня всем, – лучший из живущих на земле мужчин.

Что он не способен на поступок подлый и недостойный.

Я собиралась с силами, чтобы бросить на него уничижительный взгляд. Увы! Не отрепетированный! В такой ситуации мне еще бывать не приходилось. Когда открылась дверь и он вошел, мизансцена была следующая. Я сидела, Герман Осипович стоял, опершись рукою о край столешницы, лампа светила, что касается папки с уголовным делом, она была открыта. Вот так мы все и замерли. Минут на десять. Произведя необходимые арифметические действия, вы поймете, что пауза длилась несколько секунд.

За это время я успела заметить, что он побледнел. Еще в коридоре, ожидая очной ставки. Впрочем, бледность ему шла. Блондинам не идет, когда им в лицо бросается краска. Он был бледен, зато глаза потемнели. Я до сих пор не знаю, какого они цвета. Сейчас мне показалось, что карие. Он был бледен. Я в третий раз упоминаю об этом, потому что трижды не могу понять, что же это означало? Переживал за меня? За себя? Зато мои щеки запылали двумя факелами. Я подняла на него ясные очи, и взгляд мой был выразителен.

«Как же так?» – спросила я. Но фраза не прозвучала. Первым заговорил он:

– Здравствуй, Дана.

Ага! Он все-таки знает, как меня зовут!

– Мне очень жаль, что так получилось. Но ты не должна отчаиваться. Все еще можно поправить. Герман Осипович, вы же понимаете, какой это милый, хороший человечек, наша Дана?

Вот тут я не выдержала. Когда со мной по-хорошему, я теряюсь совершенно. За все пять лет, что я проработала на фирме, он не сказал мне ни единого ласкового слова! Он даже не всегда со мной здоровался! Он меня просто не замечал!

И вдруг…

«Здравствуй, Дана». «Какой это милый, хороший человечек». Скажи еще: «малышка». И я вскочила, бросилась ему на грудь и зарыдала. Как ребенок. Он оказался выше сантиметров на десять, и я в самом деле почувствовала себя маленькой.

Слезы текли по моим веснушчатым щекам, обильно смачивая его пиджак и белоснежную рубашку, а он… Он гладил меня по голове, как маленькую. Но рыжим затылком я чувствовала, что он гладит меня, а смотрит на следователя. В то время как я предавалась отчаянию, они совещались. Взглядами, но ведь и молчаливый диалог может быть продуктивным. Следователь меня не прерывал. Мне дали выплакаться.

Потом он отстранился и достал из кармана носовой платок. Белоснежный. И ласково сказал:

– Ну, ну, успокойся. Сядь и вытри слезы. Дайте ей, пожалуйста, воды, Герман Осипович.

Вот так. Что я могла сказать после этого? Гневаться? Обличать? По крайней мере надо подождать: что же будет дальше? Я взяла протянутый мне носовой платок и покорно опустилась на стул. Плечи мои поникли.

Понимаете, ведь он сюда пришел! Его никто не заставлял, достаточно было показаний шофера такси. Не было такой уж необходимости в очной ставке. Но он сюда пришел! Согласно моей логике это означает, что он не виновен. Если бы я была виновна, я сделала бы все, чтобы избежать свидания с человеком, которого предала. И я растерялась.

Следователь налил воды в стакан, с которым я давно уже сроднилась. Я пила и вытирала слезы. А он заговорил:

– Диана Сергеевна, вы можете повторить свой рассказ о романтическом свидании в пятницу вечером.

– Я… повторить?

На этот раз у меня не было вдохновения. Я была совершенно разбита.

– Ну так что? Мы ждем. Как вы провели вечер? В пятницу? Третьего декабря?

– Не помню.

– Андрей Николаевич, а вы как провели вечер?

– В пятницу?

– Да. В пятницу. Нас интересует время с половины восьмого до девяти вечера.

– Ну, в половине восьмого я ехал в такси.

Это точно.

– Да, водитель это подтвердил. И корешок вашего авиабилета имеется. Я узнавал в аэропорту: самолет приземлился вовремя. Все сходится до деталей. И еще… У меня есть показания жительницы вашего дома. Она видела, как вы входили в подъезд.

– Уверяю, что больше я оттуда не выходил. Была отвратительная погода, темно, мрачно, в довершение ко всему с неба сыпалась крупа. В такую погоду приятнее всего сидеть дома.

– Согласен. Диана Сергеевна, а вы что скажите?

Что я могла сказать? Я могла только перестать хлюпать носом. Взять себя в руки мне так и не удалось. Это была не критическая ситуация. Когда разбивается сердце, никаких сил уже не остается, чтобы их мобилизовать.

Я подняла на него глаза и робко спросила:

– Значит, вы не звонили мне в восемь часов? Не просили задержаться и поработать до полуночи?

Он смотрел на меня грустно. В карих глазах была печаль. Теперь я была уверена на сто процентов, что глаза у него карие. Я наконец-то решилась в них посмотреть.

– Дана, я сожалею…

– Вы не просили меня сделать нам обоим бутерброды и кофе? Не запирались со мной в кабинете? И потом… Романтический ужин вдвоем. При свечах. Разве его не было?

Я сказала это так жалобно. Им самое время было расплакаться.

– Дана. Твоей вины в том, что случилось, немного, – тихо сказал он. – Тебя обманули. Ты поверила человеку, который тебя просто использовал.

– Откуда вы знаете?

– Герман Осипович мне все рассказал. Если бы я знал раньше…

– Знали о чем?

– Что тебе нужна помощь.

– Помощь?

Они переглянулись. Тут до меня начало вдруг доходить. Я не помню, как познакомилась с блондином. Не помню, как ехала на свидание к нему. И как держала в руках нож, тоже не помню. И уж тем более не помню, как наносила ему три ножевых удара. Меж тем и нож, и ключи от машины, и его документы нашли у меня дома. Не говоря уже о халате в ванной, портрете на съемной квартире и двух свидетелях, которые видели меня в одиннадцать вечера у моего же дома. Зато я помню себя в офисе, а потом на ужине при свечах. Да еще и с шампанским!

Что касается помощи… Господи, неужели у меня шизофрения? Раздвоение личности? Выходит, я сумасшедшая? Вот почему они так жалобно на меня смотрят! Я, Дана Кузнецова – сумасшедшая!

Я так и сказала:

– Вы что, считаете меня сумасшедшей?

– Успокойся, – ласково сказал он. – Я уверен, что ты просто-напросто переутомилась. Это моя вина. Я забыл о том, что тебе нужен полноценный отдых. И не у мамы на грядках. Где-нибудь на курорте. На юге. Ты пять лет не знала отдыха, и вот к чему это привело.

– Что ж, все, кто сгорает на работе, становятся убийцами? – усмехнулась я.

– Мне придется назначить судебно-психиатрическую экспертизу, – сделал вывод Герман Осипович. – На предмет ее невменяемости в момент совершения преступления.

– Значит, вместо десяти лет колонии строгого режима я могу всю оставшуюся жизнь провести в психиатрической лечебнице? – сообразила я. – Ничего себе выбор! А что-нибудь получше вы не можете придумать?

Они вновь переглянулись.

– Дана, не надо забывать, что это все-таки убийство, – все так же ласково сказал он.

– А как же тогда мой полноценный отдых? Вы всерьез считаете, что психиатрическая лечебница – это курорт?

– Как же с тобой трудно!

При этих словах мой обожаемый шеф покачал головой. Я и в самом деле подумала, что я, Дана Кузнецова – дрянь. Свинья неблагодарная. Человек ко мне со всей душой. А между прочим, он женат. И заботится при этом о рыжей секретарше. Я вовремя вспомнила о жене, потому что спросила:

– А как ко всему этому относится Полина Эдуардовна? Она в курсе?

– Твою историю вот уже больше недели обсуждает вся наша фирма, – заверил меня шеф. – И все гадают: как можно тебе помочь? В том числе и Полина Эдуардовна.