Елена Арсеньева - Любимая девушка знахаря Страница 21

Для храбрости девушка куснула один раз хлеба и огурцом хрупнула. Запила глоточком воды и, зачем-то перекрестившись (ужасный, глупый предрассудок, конечно, но здесь, среди словно бы зачарованного леса, может, поможет и предрассудок, может, охранит, оградит от бед?), начала тихонько спускаться.

Земля уходила из-под ног, приходилось то и дело хвататься за траву и корни, торчащие из склона там и сям. Иногда, словно зубы какого-то древнего, полуистлевшего зверя, высовывались мшистые камни, на которых скользили грубые подошвы сапог. Маруся еле ползла вниз, с трудом различая путь, но совсем худо стало, когда над головой сгустился туман. Девушка вспомнила, как наблюдала иногда за птицами, летающими меж низких облаков. Порой они ныряли в белые пышные клубы, исчезали из глаз, а затем появлялись и сначала опускались к земле, словно их пригнетала некая тяжесть, и не тотчас потом взмывали в вышину. Теперь Маруся поняла, почему случалось такое: влажность напитывала их перья и отяжеляла. Вот и она вся словно бы погрузилась в облако, наполненное сыростью. Одежда стала тяжелой и влажной. Дышать было нечем, чудилось, легкие набухли водой. Посмотрела вверх, мучимая мыслью – не вернуться ли, но падь словно бы рассердилась на нее за нерешительность и сочла необходимым заманить в свои глубины: земля под ногами как бы потекла, Маруся взмахнула руками, пытаясь удержаться, но не смогла, шлепнулась на спину и несколько саженей прокатилась ногами вперед, задыхаясь от ужаса, – все время чудилось, что вниз ее тащит какое-то волглое чудище и вот-вот поглотит, вот-вот затянет в нутро свое!

Маруся закричала, однако крик ее канул в туман, словно в сырую грязную вату. И вдруг солнце сияющей плетью ударило по глазам... Скольжение остановилось. Маруся разомкнула испуганно прижмуренные веки и обнаружила себя лежащей на низком травянистом, с галечными залысинами, бережку небольшого озерка, аккуратного и приглядного, словно блюдечко. По окоему темнели камыши, но Марусю, словно нарочно, вынесло на открытый берег. Вода была так прозрачна, что видна была кладь галечника на отмелях. Кое-где, лишь изредка, поднимались из камушков ветвистые подводные растения, но в общем-то дно должно было оказаться относительно чистым. Маруся огляделась. Тишина, не души. Вода так манила к себе! Казалось, окунешься – и она смоет не только пот, но и страх, и усталость, и нерешительность, и сомнения, а может быть, не только смоет все это, но и наделит новыми силами и даже подскажет, как дальше быть.

Маруся огляделась. Ну конечно, она здесь одна, ни птичий, ни звериный, ни, само собой разумеется, человеческий глаз за ней не следит. Может, только рыбы смотрят из воды. Да ладно, рыбы никому не скажут, что видели голую Маруську Павлову!

Девушка разделась, разложила на кромке у воды вещи, впитавшие ее ужас и туманную лесную сырость, – пусть просохнут. И вошла в воду. Первые шаги по мелководью заставили засмеяться от веселящей прохлады, но чем глубже входила Маруся, тем холодней становилась вода. Ого, да ее, наверное, питают подземные ключи, так и кажется, что ощущается ледяное прикосновение глубинных струй к ногам. Запросто судорогой прохватить может, и, как ни жаль, придется отказаться от мысли сплавать вон туда, к противоположному берегу, где приманчиво желтеют кувшинки, и нарвать их себе на венок. Ладно, пускай русалки их рвут и плетут мокрые, осклизлые венки, а Маруся решила просто поплескаться на мелководье. Но даже здесь присесть в воду надолго было невтерпеж – мурашками так и пробирало тело! Она то опускалась на корточки, то вскакивала, по очереди поднимая ноги, чтобы немножко согрелись, ладонями зачерпывала воду, плескала ее на себя, рискнула на несколько мгновений согнуться и опустить в воду голову. Ух ты! Дух еще пуще перехватило, и даже уши, кажется, загорелись!

Наконец Маруся не выдержала и решила выходить. Ничего, и так ладно будет, самый злой пот смыт, она чувствует себя гораздо лучше. Девушка еще попила из сложенных ковшиком ладоней – вкус воды был хрустальней колодезного! Конечно, ломило зубы и лоб, но силы, чудилось, прибывали с каждым глотком, – потом повернулась к берегу да так и замерла: как раз между разложенным для проветривания платьишком и бельишком сидел человек и скалился, глядя на Марусю.

Это был Племяш.

Когда Алёна начинала читать письмо, пришедшее с электронного адреса [email protected], у нее еще имело место быть некое чувство неловкости, однако к тому времени, как письмо прочиталось, от неловкости не осталось и следа. Все же послание имело к Алёне некоторое отношение! Речь в нем шла о чокнутых гостях, а она ведь именно в числе гостей. Правда, непонятно было, причем тут Чита. Что за непонятная метафора? Алёна никак не могла допустить, что Чита, обезьяна из фильма «Тарзан», может относиться к ней. Никакая она не обезьяна, а безусловная красавица. Что касается чокнутости, то тут вообще все чокнутые в этой деревне. Возьмем хотя бы упомянутую в письме Зиновию. Несомненно, имеется в виду та самая мымра, которая отшила их с Лешим при попытке проникнуть в монастырь. Зиновий Лакушин, написавший письмо, видимо, ее братец. Те самые, с дерева генеалогического упавшие! Ну и выбор имен... Вот уж воистину по натуре вышло, что брат и сестра – два сапога пара. Может, они близнецы? Хотя нет, судя по так называемому древу, Зиновия двумя годами старше. А о какой рукописи идет речь? Наверное, раз Феич так рвется ею завладеть, она очень ценная. Может, старинная? Раритет? Если по имени автора – Вассиан – судить, запросто может быть связана с какими-то церковными древностями. Кажется, был такой Вассиан Топорков – церковный деятель времен Ивана Грозного...

Алёна напрягла память и припомнила, что Вассиан Топорков был не просто церковным, но и государственным деятелем времен отца Грозного – великого князя Василия Иоанновича III. Но хоть при сыне государственной роли не играл, потому что глубоким стариком доживал век свой в монастыре, а все же в иных важных делах царь Иван Васильевич обращался к нему за помощью – вроде бы нарочно ездил к Вассиану за советом, когда Избранная рада стала предлагать ему ограничить самодержавную власть в стране. Ну, Вассиан выразился на сей счет весьма определенно – в том смысле, что в стаде пастух один и в доме один хозяин. Так что Иван на провокации Курбского и Адашева не повелся, за что они и мстили ему долго и гнусно, особенно переживший Адашева Курбский, первый, так сказать, русский диссидент. Алёна в своих исторических антипатиях ставила его чуть ли не на первое место, гнусного предателя, и с трудом удержала разгоравшийся в душе пожар возмущения, заставив себя вспомнить, что думать сейчас нужно не об Андрее Курбском, а о Вассиане. Правда, ей слабо верилось, будто в каком-то там Падежине могла заваляться оригинальная рукопись писем Вассиана Топоркова к великому князю Василию III. И, кстати, не факт, что в «мыле» Зиновия Лакушина говорится именно о Вассиане Топоркове. Мало ли Вассианов на свете!

На самом деле, наверное, мало. Имя все же редкое. Машинально – просто потому, что Алёна привыкла постоянно находить ответы на очень многие вопросы в Интернете, – она открыла «Google» и набрала слово Вассиан. Искалка без малейшего напряга выдала на гора целую кучу ответов. Большинство их было, конечно, посвящено все тому же Вассиану Топоркову, однако отыскались среди носителей имени, которое, оказывается, означало «простой», также и преподобный Вассиан Константинопольский, и Вассиан Тиксненский-Тотемский, не менее преподобный, и святой Вассиан Лавдийский, и опять же преподобный Вассиан, который в компании с неким Ионой носил прозванье Пертоминского, и епископ Тверской, и Вассиан Патрикеев-Косой, и некоторые прочие Вассианы, все больше великие праведники, схимники и постники. Читать про них Алёне оказалось жутко скучно, к тому же, невозможно было угадать, который из них привлекал внимание Феича и его родственников. Становилось ясно, что Зиновий, Зиновия и молчел на дороге, новоявленный Сусанин (наверняка у него диковинное имя Понтий), – те самые родственники Феича, которые вроде бы тоже занимаются знахарством, но которые находятся с хозяином дома-сарая в сложных отношениях. «Родственничек приблудный», – говорилось о нем в письме. И еще эта совершенно необыкновенная пара слов – «сукин внук»...

Алёна снова посмотрела на Феичево генеалогическое рукомесло. Ага, значит, у первого Тимофея имели место быть серьезные отношения с некоей Александрой, возможно, они даже были женаты... Но тут появилась Мария – и... и Тимофей номер один загулял весьма круто, даже сына на стороне родил. Конечно, потомки Александры сохранили о разлучнице недобрую память, то-то Зиновий назвал ее «Маруськой поганой». Хотя, может, и не ее – слишком уж долгоиграющая неприязнь. Ну, дети еще могут всю жизнь до старости ненавидеть вторую жену отца, но чтобы внуки унаследовали столь воинствующую неприязнь к разлучнице – смешно. А не кроется ли здесь нечто большее, чем незабываемый адюльтер Тимофея Первого? Судя по письму, означенная Маруська всем очень удачно головы морочила. Но по какому поводу? Вся семейка – знахари. Может быть, речь идет о каких-то знахарских тайнах?