Анна Владимирская - Игра на выживание Страница 21

– Совершенно верно, герр Николас! – Антиквар приветливо взмахнул рукой и приложил ладонь к сердцу. – Во время нашей первой беседы речь не шла о финансовой стороне…

– Ну, это было знакомство, понятно.

– Теперь же мне бы хотелось понимать стоимость коллекции и условия дарения.

– Признаться, я еще не определился. Будет ли это дарение или завещание.

Шанаев остолбенел. Это заявление Мюллера-Мельниченко совершенно меняло ту стройную картину, которая уже сложилась в голове антиквара. Все его расчеты и схемы обогащения за счет чудаковатого венца летели под откос. Он до такой степени оторопел, что даже остановился, не в состоянии продолжать прогулку по Бельведеру.

Герр Мюллер повернулся к остановившемуся Шанаеву и успокаивающе произнес:

– Григорий Петрович, да не переживайте вы так! Мне восемьдесят лет, и если я напишу завещание на свою коллекцию, то подождать вам придется совсем недолго. Лет десять-пятнадцать, не дольше! – И он разразился веселым хохотом.

– Вы издеваетесь надо мной? – холодно спросил Шанаев.

– Ну что вы, коллега! Ни в коем случае! – Мюллер придержал Шанаева за локоть и повел по аллее парка. Несмотря на преклонный возраст, рука его была крепкой, а поступь твердой. – Просто таким нехитрым способом я вам дал понять, что я не старый чудак – собиратель старинных инструментов, а достойный соперник, который может стать партнером. При одном условии…

– Каком?

– Таком. Я отлично понимаю, что вы собираетесь проворачивать гешефты с моими скрипками, иначе вы бы не стали меня обхаживать! – Он сделал предупреждающий жест, которым остановил попытку Шанаева отрицать очевидное. – Поймите меня правильно. Я не против. Вы хотите заработать? На здоровье! Но я должен быть включен в число пайщиков! – Мюллер снова хитро улыбнулся.

– Сколько?

– Пятьдесят процентов. Мои инструменты, ваш менеджмент. Это справедливо. – На этот раз взгляд австрийца был серьезен.

– Я должен подумать. – Антиквар не мог вот так с ходу принять решение. – Как скоро я должен дать ответ?

– Час времени у вас еще есть. Пока я посмотрю великолепного Климта. – Старик кивнул и вошел в здание большого Бельведера.

Оставшись в одиночестве, Шанаев двинулся к выходу из парка. Он поймал такси и отправился на нем в центр Вены. Там зашел в первое попавшееся кафе, заказал зеленого чая и стал сосредоточенно просчитывать варианты.

Спустя час они снова встретились.

– Какие потрясающие картины Климта я увидел! «Поцелуй»! Даже в моем возрасте – это нечто завораживающее! – восторженно говорил Мюллер, словно забыв о цели их встречи с Шанаевым.

– Уважаемый герр Николас! – спокойно заговорил антиквар. – Я приехал из Киева во второй раз вовсе не для того, чтобы выслушивать ваши впечатления от Климта. Как-нибудь в другое время. Мы с вами договорились о деле. Давайте его обсудим. Я обдумал ваши слова, и у меня есть свое предложение. Во-первых, я так до сих пор и не видел вашу коллекцию, только фотографии. Хотелось бы посмотреть вживую. Второе, если вы настаиваете на завещании, то я этим заниматься не буду, так как вы можете менять завещание каждые пять минут, и у меня нет мотивации заниматься вашей коллекцией. Только в случае дарения может идти речь о том, что я беру на себя обязательства сдавать в аренду ваши инструменты, а вы получаете свои… тридцать процентов!

Венец стоял в задумчивости и глядел на небо – совершенно безмятежное, точно фарфоровое. Поразмышляв несколько минут, он протянул Шанаеву сухонькую, но вполне еще сильную ладонь и произнес:

– По рукам, я согласен! Но… мы должны подписать документ, куда все наши договоренности будут внесены!

– Безусловно! – облегченно вздохнул Григорий Петрович.

Лиза и Алексей по-разному готовились к выходу из гостиницы. Раневская одевалась и подкрашивалась с особой тщательностью, ведь ей предстояла встреча с «тем самым» легендарным Геллертом. Поэтому она надела то, что подходило к любому случаю: белый брючный костюм. Брюки были классического кроя, идеально сидевшие на фигуре, а пиджак – изящный, короткий, отороченный тонким темно-синим кантом. Бело-синие пуговицы и алый шелковый платок, повязанный на ручку белой сумки, дополняли образ элегантной молодой женщины. В этом году ей почему-то нравилась морская тема в одежде.

Поташев надел джинсы и футболку и взял фотоаппарат и этюдник, поскольку собирался делать эскизы и фотографировать наиболее интересные дома в стиле сецессии[12]. Они договорились, что встретятся где-нибудь в центре города, после того как Елизавета пообщается со скрипачом-виртуозом, назначившим ей встречу в ресторане «Do&Co». Это был один из самых изысканных ресторанов (девушка прочла о нем в Интернете), который находился на последнем этаже торгового комплекса «Хаас-Хаус» напротив собора Святого Стефана.

Раневская переступила порог ресторанного зала точно в назначенный срок. Геллерт уже сидел у стойки бара и пил апельсиновый сок. Барные стулья, как обычно, напоминали высокий насест с круглой подушкой, они были рассчитаны на людей среднего роста, чьих конечностей хватало ровно до нижней перекладины стула. Но Дэвид был высоким парнем, под два метра ростом, и потому сидел, согнув длинные ноги в коленях. Он был одет в потертые джинсы, белую футболку и кеды. Волосы были собраны в хвост, и на открытом лице, когда он взглянул на Лизу, появилась улыбка. Дэвид предложил пересесть за стол и сделать заказ, поскольку было время обеда. Девушка не стала жеманничать и согласилась перекусить, тем более что, волнуясь перед встречей, ничего не могла заставить себя проглотить за завтраком. Рано утром она лишь выпила чашку кофе и сейчас уже чувствовала, что проголодалась.

Елизавета во время путешествий обычно любила не только рассматривать интерьеры кафе или магазинов, куда заходила, но и часто любовалась видами из окон, интересовалась всеми токами иной жизни, которая проявлялась в мелочах. Хотя сейчас, в обществе Геллерта, она даже не заметила, как съела жареную говяжью вырезку, предложенную ее спутником как типично австрийское блюдо, и поданное в качестве гарнира картофельное пюре, взбитое на вкуснейших сливках. Да и свежие овощи (натертый на крупную терку молодой огурец и тонко нарезанный помидор) проглотила машинально. Очнулась она только тогда, когда Дэвид предложил ей фужер молодого вина, а себе взял пиво.

Роль ведущего в беседе взял на себя гостеприимный австриец, узнавший в начале общения, что Раневская в Вене оказалась впервые. Он с интересом расспрашивал, какие достопримечательности в столице Австрии она уже посмотрела. Посоветовал ей непременно посетить собор Святого Стефана, Хофбург и Императорские конюшни. Потом он стал рассказывать Лизе о своей семье. Так она узнала, что его мама – американская балерина, отец – юрист и аукционист, занимался продажей скрипок. Судя по тому, что рассказывал о нравах в семье собеседник, они были достаточно суровые. Отец был весьма авторитарен. Разговоры дома шли исключительно о музыке и о делах, элемент человечности как-то упускался. Дэвид был решительно настроен учесть ошибки своих родителей. Впрочем, сейчас отношения у них сложились достаточно теплые. Он поинтересовался у Лизы:

– А как вы ладите с родителями?

И ей отчего-то захотелось рассказать этому совершенно незнакомому человеку о своих маме и папе, о том, что они для нее самые большие друзья. Она перестала стесняться Геллерта, а стала вдруг открытой и откровенной, рассказывая о том, что невероятно ценит в своих родителях их способность любить ее не за что-то (например, за то, что она закончила с красным дипломом Академию, или за то, что сейчас возглавляет отдел в Городском музее), а просто любить.

Дэвид, внимательно выслушав девушку, признался, что немного завидует ей. Ведь в его случае для того, чтобы заслужить любовь отца, он должен был стать даже не просто музыкантом, скрипачом, а непременно – виртуозом. Внезапно Дэвид сказал: «Думаю, я буду довольно антиавторитарным отцом и дам своим детям полную свободу. В общем, полная противоположность тому, что пришлось узнать мне в моем воспитании. Но это в большинстве случаев так и бывает».

Разговор перешел на инструменты. Геллерт рассказал, что первую скрипку Страдивари ему подарил президент Германии. С тех пор уникальных скрипок было несколько; как говорил Дэвид, ему нравится менять инструменты, поскольку у каждого из них своя душа и свой голос. Сейчас играет на инструменте Страдивари 1703 года.

Лиза слушала и понимала, что рядом с ней сидит не тот невероятный парень с сумасшедшей энергетикой, ураганной харизмой и бездной обаяния, которые пленили ее, когда она смотрела на него в Интернете. Сейчас перед ней раскрылся совсем другой Дэвид. Они были сверстниками и общались легко и свободно на любые темы. И это было самым удивительным для Елизаветы. Дэвид предложил прогуляться по городу. Она с радостью согласилась.