Анна Владимирская - Игра на выживание Страница 22

Сперва они отправились в Штефансдом – собор Святого Cтефана, так называют его австрийцы. Этот символ Вены и Австрии, главную достопримечательность города, они обошли вокруг, прежде чем зайти внутрь. Штефансдом – выдающийся кафедральный собор тринадцатого века – произвел на Раневскую сильное впечатление.

Она всей своей искусствоведческой натурой прониклась художественной ценностью готической постройки. Недра храма хранили несметные сокровища искусства и уникальные реликвии. Среди них – средневековые скульптуры и витражи, надгробные плиты и памятники, алтари, изображения святых и каменные кафедры работы известнейших скульпторов. В соборе Святого Стефана нашли упокоение останки великих императоров и ученых мужей, богатых купцов и епископов: от герцога Рудольфа IV[13] и принца Евгения Савойского до именитых зодчих Фишера[14] и Хильдебрандта[15].

Выйдя из храма, они пошли по улице Грабен. Геллерт объяснил, что название ей досталось от древнеримского оборонительного рва (в переводе с немецкого graben означает «ров»), который был засыпан землей в тринадцатом веке. После этого на улице, которая по форме напоминала сильно вытянутую в длину площадь, торговали мукой, овощами и другими товарами. Дэвид подвел свою спутницу к «Чумной колонне», возвышающейся на Грабен и посвященной Троице. Она напоминала об эпидемии чумы, обрушившейся на город в 1679 году. Ничего устрашающего в колонне не было. Наоборот, смешная фигурка одного из Габсбургов с выдвинутым вперед подбородком носила карикатурный характер.

Затем они направились к Императорским конюшням. Раневскую удивило, что конюшни (кто бы мог подумать!) выглядели как строения эпохи Возрождения, но Дэвид объяснил ей, что они на самом деле были построены в середине шестнадцатого века специально для проживания сына императора. И данное крыло является частью крупного дворцового комплекса Хофбург. Конюшни в форме квадрата были расположены на трех уровнях. Императоры ценили породистых скакунов и содержали около 900 особей знаменитых липицианских лошадей, которые до сих пор разводятся при дворце и используются испанской школой верховой езды. В крыле конюшен сейчас также располагается своеобразный музей липицианцев. Путешественница из Киева увидела открытые стойла во внутреннем дворе. Все лошади были белой масти. Геллерт поинтересовался, любит ли она лошадей. Получив утвердительный ответ, он заметил, что лошади, как и люди, к старости седеют.

Затем они очутились в центре площади Героев и полюбовались памятником принцу Евгению Савойскому – великому австрийскому полководцу, который разгромил турок.

Незаметно вышли на Ринг, где Лизавета узнала памятник Марии-Терезии и два величественных здания музеев, окружавших монумент со сквером. В Музее искусств она уже побывала, и теперь ей казалось, что она начинает узнавать знакомые места.

Все то время, пока они прогуливались, между ними шла непринужденная беседа. Порой Раневской казалось, что они с Геллертом давно знают друг друга, так легко и свободно протекал их разговор.

– Мама меня очень хорошо воспитала. Уборка для меня кажется чем-то медитативным. Во время уборки можно о многом подумать и дать своим мыслям прокрутиться в голове. Если я дома, то я в основном готовлюсь к концертам. И мне просто необходим определенный порядок вокруг, иначе сложно сконцентрироваться. А как вы настраиваетесь на свою работу?

– Я, когда готовлюсь к лекциям или пишу, обязательно слушаю музыку.

– Какую?

– В последнее время Рахманинова. Еще очень люблю Чайковского. Теперь вот познакомилась с вашим исполнением… Слушаю все, что вы играете… – Лиза улыбнулась, сказав это просто как факт. Не желая угодить, а просто отвечая на вопрос.

– Знаете, Элизабет, я очень рано начал выступать. Уже в восемь лет играл со всемирно известными симфоническими оркестрами, в тринадцать выступал с Иегуди Менухиным.

– А какая музыка вас окружала в детстве? Подпитывала? Что вас формировало?

– Я рос на Бахе, Бетховене и Шостаковиче. А затем открыл для себя «Metallicа» и «Queen». Первым неклассическим альбомом, который я купил, был «A Night at the Opera» легендарной группы «Queen». Какой дома был скандал! – Дэвид расхохотался и прикрыл ладонями лицо.

– Так вы устроили в доме маленький переполох? – Раневская слушала и мысленно представляла его «правильного» папу, который после Баха вдруг услышал группу «Queen», и тоже рассмеялась.

– Это было начало моего бунта, – помотал головой скрипач, словно возвращаясь к воспоминаниям. – Вряд ли это был в полном смысле мятеж, но в семнадцать лет я принял первое самостоятельное решение, определившее всю мою жизнь в дальнейшем. Я отправился в Нью-Йорк, в самую знаменитую консерваторию в мире. Вопреки воле родителей! Мы на какое-то время даже перестали общаться!

– Да, это не просто! – сочувственно вздохнула Лиза, понимая, что не всем так повезло с родителями, как ей.

– Вы не поверите, но я все оплачивал сам, хватался за любую работу. Чем я только не занимался! Вы себе даже не представляете: работал промоутером в клубах, консультантом в магазине женской одежды, мойщиком туалетов… Подрабатывал даже моделью, ну, в смысле, манекенщиком! Это было забавно! Вас это не шокирует?

Лиза сказала:

– Почему бы нет? – Она слушала музыканта, и в ее памяти всплывали прочитанные о нем строки из статей и блогов в Интернете.

Его описывали как «Дэвида Бекхэма[16] классической сцены». Он, по мнению Раневской, и сейчас выглядел скорее рок-звездой, чем классическим музыкантом. Геллерт давно всем все доказал и теперь просто занимался тем, что любит, получая от этого колоссальное удовольствие (и это было очевидно!). «Я не притворяюсь – на сцене я такой же, как в жизни», – с улыбкой сообщил он своей спутнице, и она внутренне с этим согласилась. Правда, Лиза никогда не видела его живьем во время выступления… Но в повседневной жизни он – такой озорной, солнечный – был невероятно, завораживающе обаятелен.

Меж тем Дэвиду очень нравилось развлекать смешными историями приехавшую из Украины девушку, которая была ему симпатична и, судя по ее реакциям, хорошо воспитана и умна.

– Хотите я вас рассмешу? Эта история случилась в одном старом английском отеле. Как всегда, у меня не было времени позаниматься в течение дня (я готовлю к выпуску новый «классический» альбом), поэтому пришлось это делать в номере довольно поздним вечером. Через какое-то время я услышал тихие аплодисменты из соседнего номера и подумал, что таким образом истинные английские джентльмены намекают мне, что уже все-таки четыре часа утра и пора заканчивать… О’кей, я перестал играть… Через полминуты слышу громкий стук из того же номера и крик: «Играй еще!» Ну, меня для этого не надо два раза уговаривать, и я стал играть до рассвета.

Раневская слушала и понимала, что Дэвид не только хорош собой, невероятно талантлив, но еще он – замечательный собеседник и просто умница. Иногда Геллерт говорил очень глубокие вещи, а иногда что-то простое, но такое близкое, человечное.

Они подошли к кафе «Захер», которое знаменито своим вкуснейшим тортом «Sacher-Torte» и не менее вкусным кофе, известным многим туристам из разных уголков мира. Кафе расположено в центре города, а сидя за столиками, можно наслаждаться замечательным видом на Венскую оперу. Было по-летнему тепло, и они присели на открытую террасу кафе.

Их беседа продолжалась. И хотя Раневская несколько раз старалась направить разговор в деловую сторону и обсудить условия аренды у музея скрипки Страдивари, Дэвид мягко, но настойчиво переключал общение в другое русло. Наконец Лиза не выдержала и спросила прямо:

– Дэвид! Почему вы все время, как только я хочу обсудить с вами вопросы аренды скрипки, уводите нашу беседу в иную сторону? Вы раздумали арендовать у киевского музея инструмент? Вы нам не доверяете?

– Элизабет, что вы?.. Мне казалось, это понятно… – Невероятно, но Дэвид Геллерт, секс-символ Европы и всего мира, покраснел от смущения. Он тяжело вздохнул и сказал, глядя на оперный и стараясь не смотреть на девушку: – Вот вы знаете, чем отличается Венский оперный театр от других оперных театров в мире? – Он никак не мог сказать Лизе то, что хотел, и потому начал издалека. – Это здание связано с трагической историей. Когда оно было построено, то венцы его не приняли. Императору Францу-Иосифу он тоже не понравился. И архитектор, не выдержав критики, наложил на себя руки. Но прошло время, и, как это часто бывает, театр полюбился венцам… Наверное, вы думаете: для чего этот чудак все это рассказывает? Да просто я тяну время, чтобы сказать простую вещь. Вы мне нравитесь. Я не шучу. Мне редко встречаются собеседницы, с которыми я чувствовал бы себя так легко, как с вами. Мне совсем не хотелось бы, чтобы мы быстро решили деловые вопросы и вы умчались куда-нибудь… Не знаю, например смотреть новую выставку в Альбертине.