Клубный маньяк - Иван Юрьевич Коваленко Страница 21

И вот уже много месяцев ее дни все так же были похожи один на другой, но теперь она принадлежала лишь себе самой и в этом плане достигла того, к чему так долго стремилась: превратилась в фотографию — не представляя, что она и является ею. В деле о ее убийстве, которое до сих пор не раскрыто, и никто не знает, будет ли раскрыто вообще.

Подлец и обманщик

Тимофей разбирался с фоновыми делами, когда к нему зашла Варвара.

— Нам нужно задержать Булгакова, — сказала она.

Никакого тебе «доброго утра» или «как дела», а значит, дело и вправду серьезное.

— Что-то случилось?

— Видеозаписи в жилых комплексах пропали. Их нет. Видимо, отец постарался. Служба безопасности квартала ссылается на какой-то сбой. Нет ни одной записи за последний месяц — под этот срок попадают два последних убийства. А на записях того утра, когда была убита еще одна женщина, наш красавец-программист замечен не был.

Тимофей вздохнул. Значит, он в своих выводах относительно Булгакова ошибся. Что странно, конечно.

— Предупреди Антонова, и привозите его к нам. У него наверняка хороший адвокат. Поэтому дело будет не из простых. Но я с ним посижу еще раз. Чего-то в нем мы не разглядели. Бывает.

(Главное — сохранять внешнее спокойствие и надеяться, что Булгаков никуда не сбежал, потому что если он скрылся, то найти его будет тяжело — с его отцом-миллионером, у которого денег больше, чем у всех добропорядочных полицейских, вместе взятых.)

— Заодно, — сказал Тимофей, — нужно узнать все про отца: где живет, где бывает. Но это на крайний случай. Что бы там ни было с его сыном, бросать свои дела и исчезать он не будет: сын сыном, а миллиарды миллиардами.

Глупый театральный режиссер

Дело становилось интересным.

Тимофей вспомнил, как однажды беседовал с театральным режиссером. Разговор касался интриги, которую в спектаклях нужно все время поддерживать. «Зрители не должны скучать», — сказал тот, подразумевая, что именно напряжение — самое главное в его постановках, а все остальное либо вторично, либо вытекает из первого.

Тот разговор зашел в тупик, едва начавшись, потому что Тимофей не понимал, как, имея в основе такую идею, не измельчить все происходящее на сцене.

Театральный режиссер ответил, что опошлить и измельчить можно все, а сохранить величие в установленных рамках — это и есть искусство.

«Ну хорошо», — ответил тогда Тимофей, потому что с «искусством в жестких рамках» он, как любитель классической музыки, был абсолютно согласен. Шедевры, рожденные в жестких законах классической гармонии. Тоника, субдоминанта, доминанта.

Но скука? Если человеку скучно, то покажи перед ним постановку Еврипида в самой современной интерпретации или выпусти перед ним десяток полураздетых балерин — максимум, чего добьешься, — он развлечется зрелищем, но дух его вряд ли возвысится. В общем, если ты театральный режиссер (либо писатель, либо сценарист), стремись не развлечь, а пробудить.

Вот об этом думал Тимофей, когда к нему в кабинет зашла помощница Мария.

— Тимофей Александрович, — произнесла она. — Коллеги попросили рассказать вам о заявке. Человек в хосписе что-то знает. Вернее, не совсем так, потому что он ничего не помнит и у него ретроградная амнезия, но он уверен, что может помочь в расследовании «клубных убийств».

Мария положила перед Тимофеем листок с информацией и быстро покинула кабинет. Она была девушкой старательной и считалась одной из самых перспективных сотрудниц полиции, еще недавно — бывший стажер Мария Соколова. Не такая красивая, как Варвара, но такой же лучик света в их царстве синих мундиров.

Человек, который знает, что знает нечто важное, но при этом ничего не помнит.

Вот и увлекательная задача. Вот и не будет скуки. Возможно, театральный режиссер был в чем-то прав.

Что такое хосписы, Тимофей знал не понаслышке. Вернее, имел некоторое представление, поскольку несколько лет назад провел в таком заведении целый день. И запомнились ему не казенная обстановка, не десятки палат, где то ли жили, то ли умирали люди, и не святые женщины в белых халатах. В памяти остался единственный человек, старик, с которым Тимофей говорил в сквере хосписа во время дневной прогулки. Сидел он в кресле, физических сил в нем было не больше, чем у котенка, но ум его был ясным, а речь красивой.

Пожилой человек какое-то время с увлечением рассказывал про Солнце: про звезду, которой нужно восемь минут, чтобы ее лучи добрались до Земли. Про то, что оно, как и любое небесное тело, суть живой организм со своим характером. Про вспышки, которые происходят на Солнце, и что длина пламени в эти мгновения достигает нескольких километров. А в конце с сожалением произнес, что сейчас 1983 год — самое интересное время для наблюдения за Солнцем, а он тут, в хосписе.

Оказывается, этот человек сознанием пребывал в том прошлом, когда сам Тимофей не умел еще ходить и вряд ли различал окружавших его взрослых. Младенец Тимофей учился жить, а Солнце в то время проходило самый интересный для наблюдения период. И каким-то образом сознание этого человека осталось там — во времени, когда было не 15 разных стран, а одна большая. И Москва была другой, и, в общем-то, все было другим. Люди договаривались о встречах и ждали друг друга, не имея возможности предупредить, что опаздывают, поэтому все были пунктуальны. И знакомились не в интернете, а на улице. И снега зимой было больше, и ручьи весной разливались по переулкам, а дети пускали по ним кораблики. И само ощущение жизни было более полным, потому что не так много вещей отвлекало людей от реальности. Ну да, все читали книжки — тоже попытка погрузиться в выдуманный мир, — но все же это действо куда осмысленнее, нежели прокрутка лент в социальных сетях или пустые переписки в мессенджерах. Удивительно, как мало времени прошло. И, возможно, счастливее был человек тогда, когда чаще смотрел на небо и не опасался такой ерунды, как забытый смартфон или отключившийся вдруг интернет.