Клубный маньяк - Иван Юрьевич Коваленко Страница 20

какое-то время стоит напротив. Внутри — свой мир. И на первый взгляд мир этот соткан из безобидных желаний — отдохнуть да скинуть с плеч тяготы дня. Но опять же: что-то в этом было ненастоящее. А что именно — Тимофей сформулировать не мог. Может быть, все дело в этих разговорах и шуточках, которые возникают, стоит людям выпить? Или в самом факте, что, выпив, человек уходит от реальности, а значит, теряет возможность что-то в этой реальности поменять? А может, он просто завидует им? Вот красивый мужчина и красивая женщина сидят прямо у окна. И не похоже, что разговор их бездушен: лица умиротворенные, спокойно переговариваются о чем-то. В ее руках бокал вина, а он пьет, видимо, виски. Ему показалось, что на безымянном пальце женщины мелькнуло кольцо — значит, это семейная пара. Что плохого в том, что они проводят вечер вместе? Конечно же, ничего.

(«Просто ты, Тимофей, радоваться не умеешь», — голос Варвары.)

Или вот, молодой человек, которому на вид едва исполнилось двадцать. В ухе сережка. Даже не сережка, а крестик. Тимофей невольно поморщился. Сам он в церковь не ходит и Богу не молится, но что-то в его душе знает: подобные вещи, как крестик в ухе, — это не «взгляд на жизнь», а бездумный кич и попытка бросить вызов. Только вызов такие вот молодые люди бросают тому, чего не знают, а значит, и последствия могут быть самыми неожиданными. Ему вот самому никогда не приходило в голову утверждаться за счет религиозных или политических символов. Возможно, потому что он просто не способен самоутверждаться? Но, скорее всего, дело не в этом. Просто есть вещи, которые должны оставаться сокровенными — даже если ты сам в них не веришь.

Еще один молодой человек прошел мимо. В ушах беспроводные наушники. В руках смартфон. И непонятно, идет он по московской улице или пребывает в каком-то ином пространстве, а город для него — лишь опостылевший антураж.

Конечно, пребывать в цифровом мире, легче. Но тогда ты упустишь много прекрасного, что есть в реальной жизни. Например, мурмурация скворцов осенью, когда тысячи небольших птиц готовятся к перелету в теплые края: собираются в большие стаи и строят в небе удивительные фигуры — то сжимаются до точки, то расширяются до полотна в несколько километров, и организмом оказывается не каждая птица в отдельности, а вся стая целиком.

Несколько раз Тимофей любовался таким зрелищем и поражался, как это так, что никто из окружающих не обращает на подобное чудо внимания. Все в смартфонах, все идут с работы.

Или то, как день ото дня меняются деревья. Особенно это заметно весной, когда, кажется, все в природе приходит в движение. Слава богу, в 30-х годах, когда при Сталине утверждали градостроительный план Москвы, заранее предполагали, что город будет не только чередой проспектов и каменных построек, но и десятков парков, где люди смогут вспомнить, кто они есть на самом деле. И слава богу, концепцию эту реализовали, а позже не стали рушить. По крайней мере, Тимофей с наслаждением гулял по скверам, а в выходные с удовольствием доезжал до того или иного парка, если была такая возможность. И там он бродил себе в одиночестве и наблюдал, как на голых ветках появлялись сначала почки, а затем небольшие листья. И поражался, как это так природой задумано, что одно дерево уже полностью покрыто листвой, а другое остается голым. А осенью прислушивался к шороху падающих листьев. Паустовский, кстати, и писал, что этот шорох может быть оглушающим, если во время осеннего листопада прийти в лес.

Но, конечно, в городе сложно что-то расслышать за шумом машин. Сотни тысяч машин. И одна из них его: черный Ford Focus. Прогулка закончена. Тимофей садится за руль, заводит двигатель и трогается с места. Скоро он будет дома. И это будет один из тысячи вечеров, которые он проведет один. И друзьями ему станут книги, вороны за окном да пара пауков, которые живут в углу и которых он не решается убить или прогнать. Возможно, они действительно его друзья? И друзья куда большие, чем люди, которые могли оказаться на их месте…

Десять лет назад

Жизнь на Земле — это кинофильм, участие в котором принимают миллионы актеров и столько же режиссеров. И все до предела взаимосвязано, и все являются одновременно и зрителями, и участниками.

Вот еще одна из жертв: была убита в 2013 году.

А до этого каждый день, оставшись одна, она сливалась с фотографией, которая висела на стене, о которой ничего не было известно, кроме того, что она черно-белая и на ней изображен мужчина.

Она могла встать напротив фотографии и стоять так долгое время — самой себе она казалась невидимкой, звуки пропадали, становилось тихо, — не отдавая себе отчет, она пыталась остановить время, замирая, остывая, в такие моменты она ничем не отличалась от фотографии: была недвижима, не дышала, и тело ее становилось плоским и черно-белым.

Она целовала портрет человека и дивилась, какой холодной может быть его кожа, их поцелуй каждый раз казался ей бесконечным, хотя и обрывался всякий раз, когда раздавался звонок. И она бросала черно-белого человека на полуслове, не попрощавшись, и, не оборачиваясь, шла к двери, откуда появлялся другой человек — выше нее, умнее ее и наверняка гораздо смелее. Она встречала его, говорила ему что-то, и ощущала на своих щеках прикосновение его губ, и чувствовала, как далека от них, а ночами она чувствовала, как далека может быть от собственного тела, и даже чувства, которые она дарила, казались ей незнакомыми, словно она проживала одновременно две жизни, и ни одна не была полноценной. И, засыпая, она представляла, что стоит напротив стены в квартире, которая внезапно лишилась звуков и запахов, и все предметы потеряли свои очертания.

Она была женщиной, любившей жизнь за стеклом, любившей считать, что и она сама находится за стеклом, — недостижимая, ушедшая далеко и навсегда. Это была ее любимая роль, от которой она вынуждена была отказываться каждый вечер одновременно со звонком в дверь. И мучительные часы перед сном, и стремительные минуты рано утром все больше отдаляли ее от человека, который был не менее реален, чем она сама, но пребывал в совершенно другом мире —