Марина Серова - Тайная комната антиквара Страница 22

В моем активе были две возможные кандидатуры, от которых я могла получить подобную информацию: Вера и ее мама. Немного подумав, я решила, что именно к Вере мне следует обратиться с расспросами, поскольку, по сравнению со своей мамой, она выглядела гораздо более вменяемой. Но тут была другая проблема. Если сейчас я позвоню Вере, она, конечно, поинтересуется, как идет расследование, а идет оно пока, к сожалению, не очень бойко.

Что ж, придется немножко покривить душой и сказать, что я отрабатываю одну из возможных версий. В конце концов, ведь кости сказали, что я на верном пути.

— Алло, Вера? Это Татьяна.

— Да, здравствуйте. Ну, как ваши успехи?

— Я сейчас отрабатываю одну из версий, и мне необходима дополнительная информация. Мы не могли бы встретиться с вами и поговорить?

— Прямо сейчас?

— Ну, если возможно, сейчас, если нет, скажите, когда вам будет удобно.

— Тогда давайте встретимся часов в… хотя, впрочем… это займет много времени?

— Не думаю.

— Тогда подъезжайте, я буду ждать вас дома.

Через полчаса я сидела в гостях у Веры, которая на этот раз догадалась предложить мне чаю, и слушала унылую историю о том, как долго болел их папа и как сильно они все по этому поводу тревожились.

— …ах, как мы волновались! Впрочем, мы-то тогда были еще детьми, всего не понимали, но мама, что ей пришлось пережить! У папы была очень серьезная почечная недостаточность, вы знаете, ведь с таким диагнозом долго не живут. Да и живут-то как… постоянные визиты к врачам, на процедуры… этот… гемолиз… диализ… как его там. Не знаю… Как мама выдержала все это! Папа, да нас еще пятеро… Ах! Выход был только один — пересадка почки. Только в этом случае можно было надеяться, что папа проживет еще какое-то время. Но тогда сделать подобную операцию было намного сложнее, чем сейчас. Сейчас даже у нас, в Тарасове, такие операции поставлены чуть ли не на поток, а раньше… Пересадки органов проводились только в экспериментальном отделении областной клиники, и если бы вы знали, чего стоило добиться разрешения на такую операцию! Сколько справок нужно было собрать, сколько порогов обить, сколько подписей поставить. Можно было, конечно, ехать в Москву, там уже и тогда подобные операции делались без ограничений, но там нужно было ждать очереди. А она была огромной.

Но главная проблема была даже не в этом. Я, конечно, не очень разбираюсь, но, кажется, сейчас проблема совместимости при пересадке органов в целом решена и существуют какие-то препараты… позволяющие избежать отторжения. А ведь тогда все эти исследования были еще в самом начале. Поэтому донор должен был быть идеально совместимым, иначе все могло закончиться трагически.

В общем, если бы не счастливая случайность, еще неизвестно, смог ли бы папа дожить до этих лет…

— Вам удалось найти совместимого донора?

— Да, удалось, но не нам. Это сам папа. Он нашел. Я не очень подробно знакома с этой историей, но мама говорила мне, что когда он летом… ну, то есть тем летом, когда он болел… Так вот, когда он отдыхал в санатории, в Ялте, он там встретил одного своего знакомого. С этим знакомым они и проводили почти все время, ведь в чужом городе, сами понимаете, встретить земляка всегда приятно…

Вспомнив многочисленные и иногда очень экстравагантные истории, которые довелось мне в разное время выслушивать об отдыхе в Ялте, я как-то усомнилась, что кому-либо может быть приятно встретить там какого-нибудь земляка. Скорее наоборот, многие предпочтут избежать таких встреч, чтобы земляки потом, чего доброго, не проболтались кому не надо о разных южных похождениях. Но, впрочем, кто его знает, может быть, покойный антиквар был образцом моральной устойчивости…

— …и даже как-то раз вместе оказались на медицинском обследовании, — между тем продолжала Вера. — Мама потом говорила, что папа ей рассказывал: все врачи шутили — если бы они не знали, что папа и его знакомый — совершенно разные люди, то подумали бы, что они с этим человеком близнецы-братья, настолько схожи были их… ну, как это сказать… данные. Группа крови и прочее.

Вот к этому-то человеку и обратился папа за помощью, и, к счастью, он не отказал. Впрочем, мы выясняли: если человек здоровый, он может полноценно жить и с одной почкой, ему ничто не угрожает, а ведь что касалось папы, здесь речь шла о жизни и смерти…

Тут у меня сразу возник вопрос. Да, конечно, в отношении Шульцмана речь действительно шла о жизни и смерти, и он был кровно заинтересован в том, чтобы его знакомый поделился с ним таким необходимым ему органом. Но знакомому-то какой в этом прок? Чувство глубокого удовлетворения от того, что спас бесценную жизнь антиквара? Ведь позволить вырезать у себя жизненно важный орган — это вовсе не шутка, и чувство удовлетворения — мотивация здесь слишком слабая.

— Этот… знакомый вашего отца, он, наверное, был очень дружен с ним? — несколько издалека начала я.

— Почему вы так решили?

— Ну, не знаю… Мне кажется, для того чтобы решиться на подобный шаг… нужны достаточно веские причины. Конечно, может быть, вы и правы, человек может жить и с одной почкой так же хорошо, как с двумя, но мне кажется, что подавляющее большинство людей все-таки предпочтут со своими органами не расставаться.

— А, вы в этом смысле… Видите ли, я ведь уже говорила вам, что в то время мы были еще детьми и нас во все тонкости не посвящали. Но могу сказать вам совершенно точно две вещи. Первое: орган был предоставлен абсолютно добровольно. Я знаю даже, что этого человека, знакомого папы, в клинике заставили подписать специальную бумагу, что он поступает по своей воле. Ведь и им тоже проблемы потом были не нужны. А второе, относительно веских причин, о которых вы упомянули… Мне тоже достоверно известно, что отец как-то рассчитался с этим человеком, то есть у него был определенный материальный интерес. И думаю, интерес не маленький. Поэтому можно сказать: договоренность была заключена на взаимовыгодной основе и ни одна из сторон не считала себя в чем-то обделенной. По крайней мере, прошло уже семь лет, и ни разу я не слышала, чтобы нам были заявлены претензии по этому поводу. Хотя, как я уже сказала вам, этот человек тоже живет в Тарасове, и если бы он был чем-то недоволен, то всегда мог бы прийти к нам и высказать свои претензии.

— Вы сейчас упомянули, что знакомый вашего отца, предоставивший ему донорский орган, живет в Тарасове. А где именно, вы не могли бы мне подсказать? И как зовут этого человека?

— К сожалению, мне это неизвестно. Всю эту историю я знаю со слов мамы, а ей о доноре тоже почти ничего не известно. Ведь это был знакомый папы, и всеми вопросами об условиях, на которых предоставлялась почка, занимался именно он. Даже с мамой он не любил говорить об этом. Он вообще не любил говорить о своих болезнях. После операции ему еще довольно долго приходилось ходить на обследования и наблюдаться в клинике, и иногда мы чуть ли не силой выгоняли его на прием к врачам…

Что ж, в общем и целом ситуация была ясна. Шульцману требовался донорский орган, и он получил его, расплатившись, по всей видимости, деньгами, вырученными от продажи экспонатов, украденных из музея. Если сведения, которые добудет для меня Володя, подтвердят совпадения периодов операции и какой-либо из краж, то с очень большой долей вероятности можно будет утверждать, что так все и было.

Только вот вопрос: что полезного добавляет эта информация к моему расследованию?

«Ну, ты, — говорила я своему проснувшемуся инстинкту, возвращаясь от Веры, — что ты теперь скажешь? Проверила я эти идиотские данные об операции, и что дальше? Что это дает? Все произошло по взаимной договоренности, Шульцман получил свою почку, донор — деньги, откуда здесь может возникнуть мотив для убийства? Или ты хочешь сказать: Шульцман только заявил, что расплатился с донором, а на самом деле — нет? Какого же черта тот стал бы ждать семь лет? Он бы давно уже его грохнул».

Но инстинкт ничего не желал говорить. Он нырнул куда-то в самые глубины подсознания и притаился там до поры до времени, прячась от моих упреков.

Я завела машину и поехала домой, размышляя по дороге об упорном труде, который посулили мне кости, пока не давшем результатов, и о своем инстинкте, который почти никогда не подводил меня и всегда выводил на правильную дорогу, а сейчас тащит в какую-то совсем непонятную сторону. Уводит все дальше и дальше от, казалось бы, таких очевидных мотивов в этом деле, которые в подавляющем большинстве расследований являются определяющими, а уж в случае с торговцем антиквариатом — и подавно. Какие здесь, к черту, операции?

Уже подъезжая к дому, я подумала: если уж говорить об упорном труде, то следует признать, что медицинское направление отработано мной не до конца. Действительно, ведь я выслушала только одну сторону. А чтобы иметь объективное представление о ситуации, нужно знать мнение всех участников.