Эллен Полл - Труп на балетной сцене Страница 22

— В студию. Поддержишь меня сегодня? Грег объявит о том, что случилось, а мне следует подумать об изменении в составе исполнителей. Да что там думать, надо менять солистов. Ну, хватит болтать. — И, не дождавшись ответа, повесила трубку.

— Хорошо, приеду, — буркнула Джульет в мертвый телефон, заварила кипятком пакетик чая в кружке и отправилась в туалет. Но при этом все время думала, как и почему Антону Мору выпало умереть таким молодым. Мысли путались, печаль сменяли прагматически-практичные соображения. Когда вчера она расхваливала немца после обеда с Патриком, тот был абсолютно трезв и немного не в духе. Во всяком случае, не в настроении ликовать и резвиться. Ее собственный опыт баловства наркотиками растворился во мраке времен, но Джульет смутно помнила, что между приемом дозы и наступлением реакции существовал период напряженного ожидания, повышенного внимания к любому внутреннему ощущению, к самой шальной мысли — не это ли начало блаженного улета? — и стремления скрыть свое состояние от окружающих. Ничего подобного она не заметила в Антоне.

Как ни было рано, но день начался. Солнечный луч высветил хрусталь окна в ванной. Джульет плеснула водой на лицо, причесалась и спустилась на кухню глотнуть в необычном утреннем освещении чаю. Охватив ладонями кружку, она позволила себе вернуться мыслями к собственным делам и с удовольствием вспомнила шесть страниц, которые вечером удалось произвести на свет, прежде чем ее сморил сон. Теперь лорд Саффилд со дня на день сделает предложение Кэролин Кастингэм, и с этого момента «Лондонская кадриль» покатится своим чередом.

Джульет успела принять душ, одеться и сидела за письменным столом, когда вскоре после девяти раздался звонок консьержа. Ответила Эймс; она направлялась в свой маленький кабинет забить сотворенную вчера порцию романа в компьютер и теперь заглянула в соседнюю комнату, где Джульет в поисках имен листала «Реестр пэров» издания 1807 года. Леди Портер давала вечеринку и ждала немало гостей. К тому же «Реестр пэров» был неплохим противоядием от грустных мыслей после вчерашних событий.

— В холле детектив Мюррей Лэндис, — сообщила Эймс, ее интонация явно содержала вопрос.

Джульет подняла глаза. В ее голове были сплошные Августы, Фредерики и Джемаймы.

— Мюррей? — с сомнением переспросила она, словно Эймс предлагала ей еще одно имя для «Лондонской кадрили».

— Из полицейского участка Западной Семьдесят четвертой, — добавила помощница. — Желает видеть вас.

— О, это, видимо, по поводу Антона Мора. — Джульет встала из-за стола, но вдруг замерла. — Мюррей Лэндис? Я знавала одного Мюррея Лэндиса в Редклиффе. Студента Гарварда. С факультета искусств.

— Не исключено, что это другой, доктор Бодин, — предположила Эймс и старательно состроила непроницаемое лицо. Она упорно называла так Джульет и упорно надевала на работу костюм и чулки. Джульет иногда разбирало любопытство: какой она была девочкой? Наверное, точно такой же, какой суждено было стать через пятьдесят лет: высокой, бледной, сосредоточенной, наблюдательной и абсолютно компетентной. Эймс не мучилась рефлексией и была из тех детей, которые рано ушли в себя; без тени улыбки выдавала даже самые умненькие суждения. Веселой и экспансивной Эймс никогда не была и уже никогда не станет, но она отличалась верностью, что, наверное, превыше обычной дружбы. У Эймс было своеобразное — тонкое, сдержанное, словно бы подсушенное, — чувство юмора. Не исключено, что на свой манер она и в эту минуту хохотала над своей работодательницей.

— Сказать, чтобы его пропустили наверх? — спросила она.

— Да, да, разумеется, — ответила Джульет, — проводите его в библиотеку, — и сама направилась туда. Мысли трепыхались в голове, как мышь в мышеловке. Разве принято, чтобы детективы являлись домой? И почему сначала к ней, а не к Грегу или Максу? Неужели полиция в самом деле полагает, что это она опоила Антона Мора? А что сталось с тем Мюрреем Лэндисом? Они познакомились, когда он еще на первом курсе начал встречаться с ее соседкой по комнате в общежитии, Моной. С этой Моной они с тех пор не виделись. Джульет слышала, что она вышла замуж за дипломата и уехала в Норвегию, и…

— Мисс Бодин? — На пороге библиотеки появился высокий, худощавый мужчина с темными глазами, длинным, крючковатым носом и на удивление плоскими скулами. У него были смуглая кожа, короткие вьющиеся волосы. Джульет показалось, что сломана переносица. Она машинально отступила на шаг. Одно дело — смотреть на выцветшие фотографии родителей и смеяться над их потешными костюмами и прическами, и совсем другое, — взглянуть на лицо, которое вы привыкли видеть молодым, но вдруг оно мгновенно состарилось и уже принадлежало человеку среднего возраста. Это стресс. Но в конце концов (хотя привычка мирит нас с худшими из спецэффектов), каждый из нас Дориан Грей.

Джульет уставилась на полицейского, на ее лице отразились радость, смущение, испуг. Мюррей за прошедшие годы вырос и изменился. Сутулость в зачаточном состоянии была заметна и в девятнадцать лет. Оливковая кожа задубела, жесткие курчавые волосы подернула седина. Нос словно еще больше загнулся вниз. Но маленькие темные глаза все так же блестели, и острый взгляд производил впечатление совершенной мужественности. Его свободные брюки цвета хаки сильно потерлись внизу, от куртки отрывалась пуговица. Но одежда хорошо сидела на долговязой фигуре.

Он тоже узнал ее — Джульет поняла это по глазам. И, когда подошел пожать руку, она вспомнила студента-скульптора, с плечами, покрытыми перхотью, который отовсюду притаскивал всякую рухлядь — старые машины и игрушки, детали мебели и столовое серебро. Он был подвижен и напорист, словно наэлектризован энергией. Из тех мальчишек (Джульет в те годы еще думала о них как о «мальчишках»), которые постоянно звенят монетами в кармане, расхаживают по комнате, а при разговоре машут руками или качают ногой. Много раз Джульет уходила из общежития, чтобы оставить Мюррея и Мону наедине, и, когда, сонная, возвращалась под утро, заставала их вместе в постели. Она не помнила, что послужило причиной их разрыва. Ревность? Какие-то сексуальные неурядицы? Обычная беда беззаботной, любвеобильной Моны. Джульет всегда помнила Мюррея (как помнят людей за подобные вещи) — ведь это именно он первым процитировал ей сетования Э. М. Форстера,[7] который утверждал, что невозможно «обратиться лицом к фактам», ибо факты — все равно что стены комнаты: поворачиваешься к одной, но три другие остаются за спиной. Вот таким и был этот человек — открытым, любопытным, полным необыкновенного энтузиазма и неожиданным в суждениях. И еще он был добрым, отзывчивым, терпеливым — а как иначе удалось бы поладить с Моной? И (по мнению Джульет) — талантливым. Глядя на него, Джульет подумала: наверное, есть менее подходящие кандидатуры на роль полицейских Нью-Йоркского управления, но сразу ей в голову никто не пришел.

— Джульет Бодин? Полагаю, это вы?

Джульет не замечала за ним такого сильного бруклинского выговора. Но внезапно вспомнила, что отец Мюррея, а может быть, и дядя были копами. Он учился в Гарварде на стипендию и, если задуматься, это в какой-то мере спровоцировало их разлад с Моной. Задиристый Мюррей подозревал, что дочка богатея из пригородов, у которой выправлены зубы и заново слеплен нос, видит в нем не личность, а социальный курьез.

— Ничего, если я сяду? — спросил полицейский, пока Джульет стоя предавалась воспоминаниям.

— Конечно, пожалуйста.

Она вернулась в настоящее, усадила Мюррея в удобное кожаное кресло, предложила кофе и спросила, как он поживал все это время.

— Нормально поживал. А ты хорошо выглядишь. Хотя прошло столько лет…

В голове пронеслась ужасная мысль — она сильно изменилась.

— Да, столько лет. — Ее слова прозвучали негромким эхом.

— Смотрю, ты процветаешь. — Полицейский обвел глазами дорогое жилище: тяжелые шторы на окнах, стеллажи с книгами по стенам и видневшуюся в открытую дверь лестницу на второй этаж. У Джульет слегка екнуло сердце — они вернулись к той самой теме, которую обсуждали в давние времена: деньги, престиж; у кого они есть и у кого их нет.

— Повезло, — просто ответила она. — Книги хорошо расходятся.

— Ты писательница?

— Исторические романы. Сочиняю под псевдонимом.

— Ты всегда была смышленой.

— А что сталось с твоим искусством?

— По-прежнему занимаюсь. Сейчас работаю над тенями. Свет и тени. Если хочешь, как-нибудь покажу. Это трудно объяснить.

— С удовольствием.

— Кстати, тебе нечего смущаться денежной темы. — Вспышками проницательности Мюррей отличался и в прошлом. — Я это в себе преодолел.

— Поздравляю.

— Женился на деньгах, — рассмеялся он. — Потом развелся с деньгами.