Павел Генералов - Юность олигархов Страница 22

Гоша на самом деле лишь чуть пошевелился, переставляя затекшие ноги. Ваня, между тем, продолжил как ни в чём не бывало:

— О смерти Васи я узнал только через три месяца. Подробности уже намного позже мне следователь рассказал. А тогда я лежал в госпитале и сам находился между жизнью и смертью. Меня же ранили в тот самый день десятого марта. Молодой солдатик сдуру перестрелял караул: и виновных, и невиноватых. По госпиталям я провалялся ещё полгода. Демобилизовали меня под чистую. Мотался по стране. Рыбачил на Сахалине, охотился на Енисее. Служил в охранном агентстве в Екатеринбурге, потом уже здесь, в Наро-Фоминске… Чуть было не женился, но она стервой оказалась. Про Ваську никогда не забывал. О мести не думал. Пока… — Ваня вновь надолго замолчал. — Пока не увидел тебя. Под старый Новый год. На рынке в Лужниках…

— Подожди, Иван! А как же ты меня узнал?

— А ты ж на мать свою похож. Её в телевизоре я хорошо изучил. Да и Вася в своё время мне про всё и про всех рассказывал в письмах и фото ваши студенческие посылал. Потом уж я всерьёз за тобой следить начал. И ты меня достал… Слишком хорошо всё у тебя было… Я же сказал — не дёргайся! — опять без особого повода вскинулся Василий, сам припадочно дёрнувшись всем телом.

Ситуация, несмотря на прежде мирное течение, вновь становилась всё менее предсказуемой: с крышей у Васькиного братца явно не всё было в порядке. Гоша на всякий случай прикинул, за сколько секунд он успеет выскочить из комнаты. И добежать до ближайшей лестницы. Если, конечно, братец не вооружен чем–нибудь по–настоящему огнестрельным.

Но тот, кажется, снова успокоился:

— Ты пойми, мы с Васькой были как одно целое. А потом половину меня как бы отрубили. И в окно выбросили.

— Это был несчастный случай.

— Знаю, знаю. Но почему он произошёл именно с Васей? Почему не с тобой? Потому что ты лучше? Умнее? Хитрее?

— Может быть, немного трезвее, — спокойно ответил Гоша. — И всё–таки скажи прямо, чего ты добиваешься? И вообще, хватит сидеть в темноте.

Гоша решительно шагнул и щёлкнул выключателем. Ничего себе! Вот уж этого он совсем не ожидал. Перед ним сидел на подоконнике практически не изменившийся Васька. Лишь лицом потемнел. Конечно, Гоша после поездки Нура в Наро-Фоминск уже знал, что у Васи был брат–близнец. Но что Ваня окажется столь непостижимой копией Васи, он всё же не мог себе представить. Даже куртка потёртая джинсовая, и та, казалось, была Васькиной, той самой. Ваня что–то крутил в руке судорожными, нервными движениями. Теперь, на свету, Гоша увидел, что это зажигалка. Вдруг Ваня замахнулся. Гоша инстинктивно прикрылся рукой, но Ваня бросил зажигалку не в него, а через плечо — в окно. Они оба замерли, прислушиваясь. Через несколько долгих секунд раздался глухой, едва различимый звук. За это короткое время каждый из них словно бы заново пережил тот страшный миг.

— Чего добиваюсь? — переспросил Ваня. — Хочу, чтобы тебе тоже было страшно.

Гоша взглянул на часы:

— По–твоему, я должен повторить Васин эксперимент? Скажу тебе честно: я не готов.

— Боишься?

— Боюсь, — просто ответил Гоша. — И тебе не советую.

— Поздно, — мрачно ответил Ваня, но ноги наружу всё же не перекинул, лишь медленно, как китайский болванчик раскачивался на подоконнике.

— Что–то я тебя совсем перестаю понимать, Иван, — честно признался Гоша, делая едва заметный шаг в сторону сидящего на подоконнике: вот уж повезло, так повезло с безумными братцами! — Слышь, Вань, слезай, поедем куда–нибудь выпьем, поговорим.

— Вани здесь нет, — Ваня теперь вертел в руках связку ключей. — Держи.

Ваня кинул связку Гоше, тот от неожиданности их поймал. Это были его, те самые, «потерянные» ключи.

— Что значит, Вани нет? — Гоша сделал ещё полшага. Если удастся стащить этого психа с подоконника, то полдела, считай, сделано.

— Это Ваня тогда погиб. А Вася — это я.

Гоша почувствовал, что голова у него совсем пошла кругом.

— Я — Вася, я, — твердил, тыча в себя указательным пальцем, Ваня. А может, и в самом деле Вася?

— Объясни, — мотнул Гоша головой. До Вани — Васи оставалось всего–ничего.

— Мы когда в университет поступали, я прошёл, а Ванька не прошёл. Армия — это не для него. Ну, мы и поменялись. Уж лучше б всё было как было…

— Жизнь не имеет сослагательного наклонения. Если было суждено умереть ему, то та пуля тоже оказалась бы смертельной, — рассудил Гоша и вновь взглянул на часы. Без пяти два.

— Она и оказалась смертельной. Это Ванька вместо меня погиб. Он переманил к себе смерть. На время, — Вася скрипнул зубами и попытался перекинуть ноги наружу.

Но Гоша на сей раз был начеку. Он схватил не просто джинсовую куртку, а её живое содержимое. Вася оказался неимоверно тяжелым, потому свалились они на пол с жутким грохотом. Наверное, всю общагу на уши подняли.

Они ещё катались по полу, когда дверь, наконец, распахнулась, впустив в комнату Нура и бородатого отца Алексея, в таком далёком прошлом преферансиста и бретёра Лёшу Любомудрова. Отец Алексей первым делом подошёл к окну, запер его и сам неожиданно легко для своей тучной фигуры вскочил и уселся на подоконник, окончательно перегородив путь в мир иной.

Вася наконец успокоился и его удалось усадить на диван. Гоша в двух словах пересказал Любомудрову историю близнецов.

— Да, — задумчиво протянул отец Алексей. — Без поллитры здесь не разберёшься, — и немедленно достал бутылку. — Дурак ты, Васька! Ты же за двоих жить теперь обязан! А ты — туда же! Сам пугаешься и других пугаешь! Ну что, братья, помянём раба Божия Ивана…

Когда выпили водки из пластмассовых стаканчиков, отец Алексей спросил совсем притихшего Липатова:

— Ну что, брат, поедешь со мной? У меня при храме таких заблудившихся — целая команда.

— Поеду, — согласился Липатов. — Только вот как объяснить всем, что я не тот, кто я есть?

— Бог знает, — уверенно ответил Любомудров. — Выше человеческих сил Он страданий не даёт. Инда ещё побредём.

10 марта 1997 года,

утро

Такой мерзкой погода бывает только по спецзаказу. Чтоб косить сразу — наповал. Античеловеческая погода. Снег — как иголки, ветер — всегда в лицо, под ногами — отвратительными буграми застывшие наросты. Низкое мрачное небо, зловещие крики ворон, лёгкий помойный душок. О, как прекрасна ты, Лужа, ранней весною!

Вполне в соответствии с погодой Антошка Красная Шапка чувствовал себя премерзко. Вчера с дворовыми дружбанами нажрались водки. То ли водка была палёная, то ли пили слишком много и без закусона, только Антошку выворачивало полночи. Но сейчас, несмотря на то, что его по–прежнему подташнивало, он больше всего хотел всё–таки жрать.

Это было обычное его состояние — хотеть жрать. Сколько он себя помнил, он всегда должен был добывать себе жратву сам. Да еще и вечно пьяно–похмельную мамашу подкармливать.

Антошка ожесточённо пнул комок снега и взвыл от боли. Ах ты, кошкину мать! Комок оказался намертво, железно замёрзшим. Такими же мёртвыми казались и ранние продавцы, тенями сновавшие вокруг своих полосатых тюков. Антошка длинно сплюнул. Слюна была тягучей и почему–то зелёной. Плевок попал на ботинок. Антошка чуть не взвыл. Он оглянулся в поисках снега, но везде был только лёд. Тоже почему–то зелёный. Антошка потряс головой. Лёд вновь обрёл темно–серый цвет, но застывший плевок на лыжном ботинке оставался зелёным. Он поскрёб нога об ногу. Наконец, плевок отвалился, можно было двигать дальше, к цели.

— Чего такой мрачный, Красная Шапка? — окликнул его знакомый пацан Сашок, тащивший, как ослик, тележку с баулами.

Антошка давно уже сменил свою красную шапку «Адидас» на ондатру–маломерку, которую презентовали ему Царь–шапки, но прозвище осталось, прилепилось намертво. Не плевок — не отскребёшь.

— А, перебрали вчера, — небрежно, по взрослому отмахнулся Антошка. — Чего там у тебя?

— А хрен его разберёт, — Сашок оглянулся на хозяйку тележки, необъятную тётку, закутанную в пуховый платок так, что торчали одни глаза. — Сапоги, что ли? Говна пирога…

— Давай, шевелись, — раздалось из–под платка, а глаза стрельнули на Антошку недобрым взглядом.

— Похмелись, — посоветовал ослик и потюкал по буграм дальше.

— Мне б пожрать, — уже самому себе тоскливо ответил Антошка и двинул дальше. Главное, чтоб Сыромятниковы были уже на месте. Тогда он спасён. Во–первых, сегодня они должны заплатить. А во–вторых, у них всегда можно подхарчиться.

Семья Сыромятниковых держала чебуречную. Антошка устроился у них на постоянную работу — подай, принеси, убери. Кроме того, у них всегда оставался некондиционный товар, который они, брезгливо жмурясь, скармливали Антошке. Чебуреки в остывшем виде были, конечно, жирноваты, но если к ним удавалось разжиться стаканчиком кипятка с чайным пакетиком, то трапеза получалась прямо ресторанная. При мысли о чебуреках волною набежала слюна. Антошка, поколебавшись, всё–таки сплюнул. И испуганно отпрыгнул от пронзительного женского вопля: