Лоренцо Каркатерра - Парадиз–сити Страница 23

— Одни люди рождены для брака, другие — нет, — философски заключил Ло Манто. — Но мне кажется, если хочешь быть хорошим полицейским — что здесь, что в Неаполе, — лучше не иметь семьи.

— Учитывая тот факт, что мой принц на белом коне никак не хочет показаться на горизонте, вынуждена с тобой согласиться. Если только не принимать в расчет Майло. Он без ума от меня уже на протяжении многих лет.

— Но ты же сказала, что у тебя нет fidanzato, — удивленно вздернул брови Ло Манто.

— Если это слово переводится с итальянского как «возлюбленный», то ты прав, — кивнула Дженнифер. — Майло — это мой кот, мой друг, существо, которое с готовностью выслушивает мои жалобы на подлую жизнь, когда всем остальным на меня наплевать. Он прибирает за собой, никогда не гадит мимо своего туалета и даже любит пиво. В моем представлении Майло — образец идеального мужчины.

— А обо мне он знает? — спросил Ло Манто.

— В моей жизни нет ничего, о чем бы он не знал. Между нами нет секретов и существует полное доверие.

— Даже кот хочет, чтобы я поскорее вернулся в Италию, — сокрушенно вздохнул Ло Манто. — Что ж, скоро ваше желание исполнится, и вы снова заживете счастливо.

— Как скоро? — спросила Дженнифер, резко затормозив перед светофором, на котором вспыхнул красный свет, и игнорируя злые взгляды напуганных пешеходов.

— Я не способен обсуждать серьезные вопросы на голодный желудок, — заявил Ло Манто. — Когда я голоден, то не могу даже думать. Мы должны поесть. Против этого не стал бы возражать даже великий Майло.

Дженнифер посмотрела на итальянца, тряхнула головой и нажала на педаль газа. Их «Крайслер» рванулся вперед, едва не задев встречный «ФордТаурус», водитель которого возмущенно загудел.

— А вдруг мне повезет, — пробормотала она, — я получу пищевое отравление и ближайшие несколько дней буду вынуждена провести в постели.

— В таком случае рекомендую сырых моллюсков, — посоветовал Ло Манто. — В Неаполе это обычно срабатывает.

Глава 12

Фелипе Лопес наблюдал за тем, как мужчина в красной, заляпанной соусом рубашке шлепнул кусок пиццы на картонную коробку и поставил ее на стойку.

— Попить что–нибудь хочешь? — спросил он.

— Между тем, что я хочу и что я могу себе позволить, целая пропасть, — ответил Фелипе, потянувшись за красным перцем. — На этот кусок моих сбережений хватит, но этим я и ограничусь.

— Где ты спал все эти дни? — спросил мужчина, глядя, как Фелипе жадно поглощает пиццу.

— Это пиццерия или полицейский участок? — вежливым тоном осведомился Фелипе. — Ты должен спрашивать меня, нравится ли мне еда, а не о том, на какой адрес мне присылают почту.

— Значит, по–прежнему болтаешься на улице, — констатировал мужчина. — Потому и умничаешь вместо того, чтобы сказать правду.

Фелипе Лопесу исполнилось пятнадцать, и он был бездомным. Его отец, Энрике, был запойным алкоголиком, не имел работы, сидел по уши в долгах и кочевал из одной ночлежки в другую. Он нашел способ обвести вокруг пальца социальную службу, ежемесячно получал небольшое пособие по инвалидности и приносил его в жертву своему пристрастию к бутылке. Фелипе избегал отца всеми возможными способами, кочуя из приюта в приют в поисках горячей пищи, холодного питья и относительно чистой постели. Иногда — обычно во время учебного года — он пользовался гостеприимством друзей, ночуя на узкой раскладушке в спальне того или иного из своих одноклассников. Но нередко ему случалось проводить ночь, скорчившись возле горячей батареи в коридоре какого–нибудь многоквартирного дома, дожидаясь, пока взойдет солнце. Так или иначе, находясь на улице или в приюте, Фелипе удавалось оставаться в школе. Различными способами он научился добывать достаточно денег, чтобы поддерживать в приличном состоянии школьную форму, которую были обязаны носить все ученики, и не отставать от школьной программы, разработанной братьями католического ордена, управлявшими школой.

Свою мать Фелипе видел в последний раз, когда ему исполнилось двенадцать. Она познакомилась с Энрике, едва успев выйти из подросткового возраста, и почти сразу же забеременела. Их брак оказался настоящей катастрофой: каждый занимался только собой, цепляясь за дрянную низкооплачиваемую работу и предоставив маленького сына самому себе. Потом Фелипе так рассказывал своему другу о том дне, когда он в последний раз видел мать:

— Она лежала, распластавшись на спине. Ее глаза вращались в глазницах, как стеклянные шарики, а на губах пузырилась пена. В правой руке она сжимала трубку для курения крэка — так крепко, как будто это был выигрышный лотерейный билет. Она как будто куда–то уплывала. Там, в курильне опиума, я с ней и попрощался — в грязной комнате, набитой обдолбанными в мясо наркоманами.

— Она умерла? — спросил его друг.

— Для меня — да, — ответил Фелипе, пожав плечами. Он взрослел, и его голос ломался. — И для всех, кто знал ее раньше, наверное, тоже. Кроме, пожалуй, барыги, который толкал ей дурь. Эта жалкая жизнь была последним, что видели глаза моей мамы перед тем, как она околела от передоза.

Мужчина за стойкой насыпал в пластиковый стакан льда, налил колы и поставил его перед Фелипе.

— Запей–ка пирог, — сказал он мальчику, — а то икать начнешь.

— Знаешь что, Джоуи, я тебе не сиротка и не убогий, — гордо ответил Фелипе. — Если хочешь заняться благотворительностью, позвони в Красный Крест.

— Я ничего и никому не даю бесплатно, — возразил Джоуи. — Ты обязательно расплатишься со мной за эту колу, но не сейчас.

— Ну, тогда ладно, — великодушно согласился мальчик и протянул руку за стаканом с газировкой, — в следующий раз рассчитаемся.

— Ты в школе–то успеваешь? — поинтересовался Джоуи. — Этим святым братьям, поди, наплевать, где ты живешь — в особняке или в канализации, лишь бы в учебе не отставал.

— Без проблем. У меня только отличные оценки, — заявил Фелипе. — Ия никогда не отказываюсь от работы. Это позволяет мне торчать в библиотеке допоздна.

— Ты общаешься с дамой из социальной службы? Я тут недавно видел ее. Тебе от нее есть хоть какая польза или она просто болтает, чтобы получать свою еженедельную зарплату?

— Я ее к себе вообще не подпускаю, — сообщил Фелипе, впиваясь зубами в хрустящий край пиццы. — Она начинает догадываться, что у меня нет постоянного жилья. Если она уверится в этом, то меня отправят в детский дом, а я этого не хочу.

— А где, по ее мнению, ты живешь, на Плазе?

— В районе Бейчестера, в доме Джерри Боттена, — сказал Фелипе. — Помнишь такого? Старика, который потерял ногу на пирсе?

— Ага, он всегда требовал положить в пиццу побольше грибов и сыра, — кивнул Джоуи, вытирая поверхность прилавка влажной тряпкой. — Я помню всех своих постоянных клиентов. Он ведь помер два или три месяца назад, верно?

— Точно, — поддакнул Фелипе. — А теперь два его сына бодаются из–за этого дома. Никак не могут поделить. А пока они таскают друг друга за волосы, дом стоит в том же виде, в каком его оставил Джерри. Вот я и дал той тетке из социальной службы адрес этого дома. Я слышал, она приходила туда уже четыре или пять раз, разыскивая меня, но уходила, как свидетель Иеговы, несолоно хлебавши.

— А в школе она не пыталась тебя достать?

— Еще как пыталась! Приходила туда пару раз в надежде отловить меня во время перемены, но братья устроили ей дриблинг на манер Джейсона Кидда[10], и она вылетела вверх тормашками.

— И где же ты теперь? — осведомился Джоуи.

— Здесь, с тобой. Ем твою пиццу и пью твою колу.

— А откуда берешь деньги? — задал новый вопрос Джоуи, наклонившись вперед и опершись локтем о прилавок.

— Беру на гоп–стоп пиццерии, — широко улыбнулся Фелипе. — Беру в основном наличные и тертый сыр.

— Я тебя серьезно спрашиваю, — проговорил Джоуи, и в его голосе прозвучало искреннее беспокойство. — Ты ошиваешься на улице, а это не место для любого человека, не говоря уж о пятнадцатилетием парне, который к тому же учится в старших классах. Там с тобой может случиться что угодно. Можешь шутить, если тебе от этого легче, но на самом деле я не вижу повода смеяться.

— Я слишком взрослый, чтобы плакать, — сказал Фелипе и на шаг отступил от прилавка. Улыбки на его лице как не бывало. Это был стройный, гибкий, подвижный молодой человек — настоящий атлет, с красивым лицом и темными, широко расставленными глазами под густой шапкой угольно–черных волос. — И при этом слишком мал, чтобы не бояться. Но такие уж карты сдала мне судьба, и ими я должен играть. Остается только надеяться на лучшее и не опускать руки.

Фелипе великолепно играл в баскетбол и постоянно принимал участие в уличных баскетбольных поединках пять на пять человек. Шесть долларов выигрыша позволяли ему продержаться на плаву три, а то и четыре дня кряду. Он также состязался с бродягами и пропойцами в собирании пустых бутылок и алюминиевых банок на помойках, вдоль тротуаров и на пустынных аллеях. Однако целый день, посвященный этому неблагодарному занятию, приносил в самом лучшем случае лишь горстку никчемной мелочи.