Доминик Сильвен - Дочь самурая Страница 23

В добрый час. Картезианские правила логики одержали верх, бассейны, полные трупов, вот-вот растворятся в ночи, работники морга наконец проснулись и говорят о деле. Скоро они вспомнят нужные адреса и поделятся ими с ней.

— Где живет этот Эрик? — спросила Лола, не в силах сдержать вздох облегчения.

— На улице Эдгар-Варез. Но дома вы его не застанете.

— Почему же?

— Он во Франкфурте, на выставке Гюнтера фон Хагенса. Если вы слышали, это немецкий врач, который разработал метод консервации трупов на основе силикона.

— Когда Бюффа уехал?

— На прошлой неделе.

Значит, руку в холодильник Ингрид сунул не он. Да и зачем ему это? К тому же рука пахла не только формалином, а еще какой-то цветочной эссенцией. Что же это все означает? И что я здесь делаю?

— Ваш компьютер случайно не может сообщить, не позаимствовал ли Эрик Бюффа руку у трупа?

— Компьютер такую информацию не хранит, — вмешался Виктор Массо. — Но Эрик мог злоупотребить нашим доверием.

— У него есть ключи?

— Нет, но он знает, где они хранятся, — ответила Фрамбуаз. — Вообще-то это на него совсем не похоже — отрезать часть тела, не предупредив нас, но сейчас я дам вам номер его мобильного. А мы позже в спокойной обстановке проведем расследование. Верно, шеф?

— О да, непременно, — сказал журавль.

— Вы не знаете, этот молодой человек не любитель стриптиза?

— Женского или мужского?

— Простите?

— Я о стриптизе. Вы имеете в виду мужские или женские тела?

Молодая женщина произносила слово «тела» безразлично. Речь вполне могла идти и о мертвых телах. Чертова Фрамбуаз. Тем временем журавль спокойно следил за беседой, не вмешиваясь. Для человека, которого разбудили среди ночи, он быстро оценил обстановку. Он знал, что только его помощница могла быть в курсе исчезновения органов. Но все-таки пришел сам. Почему? Хотя это уже не имеет значения. В конце концов, люди имеют право быть такими, какие они есть. Великий Часовщик, в которого я не верю, верни мне Ингрид невредимой! И я обещаю быть более терпимой по отношению к людям — моим братьям.

— Женские, Фрамбуаз. Именно женские! — ответила Лола слегка охрипшим от вонючих испарений голосом.

Впрочем, можно было, пожалуй, уйти отсюда. Она направилась к выходу, но оба работника морга не сдвинулись с места. Фрамбуаз о чем-то задумалась.

— Если так, это бы меня очень удивило. Эрик — гей. Живет с парнем, которого зовут Фабрис. Он повар.

— Вам многое известно, — сказала Лола, искренне изумившись.

— Я интересуюсь людьми, когда представляется такая возможность. Здесь не приходится рассчитывать завести много интересных знакомств.

Она говорила безо всякой иронии, и Лола ей поверила. Малина и журавль не упускали случая пообщаться с живыми. Массо и сам бы мог со всем справиться, но предпочитал работать с помощницей. И когда его попросили встать с постели ни свет ни заря, чтобы рассказать о работе, он, не задумываясь, вызвал Фрамбуаз. Лола упрекнула себя, что слишком часто видит реальность в грязных тонах. Это еще больше бросалось в глаза, когда Ингрид не было рядом. Для американки мир был ярким, как ее канапе. И слава богу.

«Нельзя сказать, чтобы я блестяще вела допросы, не говоря уже о допросах по телефону!» Сидя на шатком стуле в отделении скорой помощи, Лола не сводила глаз с клочка бумаги с телефоном Эрика Бюффа, молодого рисовальщика-гея, затерявшегося где-то за Рейном и, вероятно, мирно спавшего. Она убедилась, что Диего и его коллеги все еще заняты, и обратила внимание на грустного человечка со шваброй в руках. Казалось, он, как рентгенолог, исследует свой мозг и не находит там ни одной утешительной мысли. Вдруг он с испуганным видом укрылся в палате. Лола с трудом поднялась, направилась к выходу с таким ощущением, будто несет на каждом плече по мешку цемента, и пошла по направлению к каналу Сен-Мартен.

Уличный свет отбрасывал мерцающие отблески на чернильные воды канала. Артюр Рюфен наверняка был одним из бомжей, живущих на набережных, которые спят у воды, подальше от машин. Может, он там и умер, рядом со своими товарищами по несчастью. Потом его тело оказалось в больнице Святого Фелиция на столе патологоанатома, затем в том кошмарном бассейне. Кто украл у него руку?

От усталости ей померещилось, что в канале плавает тело. Но это оказалась всего лишь ветка и запутавшийся в ней пластиковый пакет. «Мой мозг рассыпается на куски», — подумала она, продолжив свой путь. Она решила отдохнуть на Пассаж-дю-Дезир до возвращения Ингрид. По дороге она повторяла слова утешения. Ингрид такая сильная и осторожная. С ней ничего не должно случиться. Нужно лишь запастись терпением.

Завтра как можно раньше надо позвонить художнику в далекую Германию и попробовать что-нибудь из него вытянуть, прежде чем он бросит трубку. Но зачем эти церемонии, стоит ли ждать? Она набрала номер. Звонок, щелчок автоответчика. Эрик Бюффа всех приветствовал. Он был временно недоступен и предлагал оставить сообщение. Его голос был таким же жизнерадостным, как у Ингрид. Анатомические атласы не отбили у него вкус к жизни. Лола подумала, не оставить ли ей сообщение, затем нажала на отбой. Чувствуя себя, как никогда, тяжелой, она пошла по улице Винегрие.

19

«То, что внутри нас, не увидишь в этих льстивых зеркалах;Часто лица — лишь милые обманщики.Сколько пороков ума скрывают их прелести!И как часто за прекрасной видимостью прячутся низкие души!»

Что-то в этих стихах Корнеля находило отклик в мыслях Лолы. Дочь Мориса была удивительно похожа на другую женщину, но какой же была настоящая Алис? Романтичная, раненная жизнью девочка? Экзальтированная особа с тяжелым характером? Или законченная неврастеничка? Не связано ли исчезновение Ингрид с ее похождениями детектива-любителя, а вовсе не с этой рукой в холодильнике? А что, если обе истории связаны друг с другом? Она положила на место антологию драматургии, подаренную Ингрид на день рождения.

От размышлений ее отвлек звонок мобильника. От голоса Бартельми душа ушла в пятки. Только что подняли машину, упавшую с набережной Генриха IV, в ней обнаружили утопленницу без документов. Ее описание соответствовало внешности Ингрид Дизель. Лейтенант запнулся, извинился…

Лола молча отключила аппарат. Она прижала сердце рукой, чтобы оно не разорвалось. Какая-то ее часть сохранила способность рассуждать. Ингрид под водой в машине? Абсурд! Она не ночевала дома, вот и все. Заснула у медбрата, который предложил ей свой кров, прежде чем отправиться на дежурство в больницу Святого Фелиция. Карли солгал: Ингрид провела ночь в его постели. И сейчас он готовит ей крепчайший кофе, нечто в испанском духе, и рассказывает, что жизнь прекрасна, как ее наивная улыбка.

— Ингрид, — выговорила она, вставая.

Ноги были словно ватные. Они подгибались под ней и горели. Сердце вырывалось из груди, кровь стучала в висках. Она вышла из квартиры, встала перед лавкой старьевщика, глядя на ужасную руку с пальцами в кольцах. Ей представилось, как она бьется о витрину, раня лицо осколками.

Улица, люди. Она пошла к «Красавицам». К Максиму. К единственному, кого ей хотелось видеть живым и невредимым. Все другие парижане могли немедленно умереть.

Скоро она будет в ресторане. И там ее ждут объятия Максима. Его голос. Его тепло. И глоток домашнего вина. Прямо сейчас. Лола упрекнула себя за мысли о выпивке в такую страшную минуту, остановилась возле продавца газет, чтобы перевести дыхание. Там был один покупатель, знакомый мальчишка, сын ее парикмахера. Торговец и ребенок уставились на нее. Сейчас они полезут к ней со своим дурацким участием. А ей захотелось крикнуть, чтобы они оставили ее в покое.

— ЛОЛА! ЭЙ, ЛОЛАААААА!

Она бежала к ней. Спросила, в чем дело. Лола прислонилась к прилавку и несколько раз глубоко вдохнула утренний воздух, который еще никогда не казался ей таким свежим.

— Что с тобой? Ты бледная, как луна.

— Не говори мне о луне. ТОЛЬКО НЕ ЭТО!

— Чего ты злишься?

Лола позвонила Бартельми: больше не за чем переворачивать вверх дном весь Париж и сходить с ума от беспокойства, утопленница с набережной Генриха IV не была неблагодарной, бессовестной Ингрид Дизель.

— Что за история с утопленницей?

— Девушка, которую я приняла за тебя, черт тебя побери совсем! Как же ты меня напугала! Я готова была Богу молиться. Мое картезианство едва не испарилось.

— Мне правда очень жаль.

— Где ты была?

— У тебя.

— У меня?

— Тимоти меня уволил.

— Ах ты!

— Этот мерзавец Монтобер все испортил. Я страшно расстроилась. Пошла к Бену. По дороге поняла, что это глупо. Тогда пошла на набережную Жемап. К счастью, Диего не было дома.

— Да уж, к счастью. А потом?