Богумил Райнов - Умирать - в крайнем случае Страница 24

- Ты так думаешь?

На языке генерала это значит, что догадка кажется ему неубедительной.

- Или использовать их для политической провокации, - не сдается Борислав.

- Да, одно из двух. Но нам не все равно, что именно. Если он хочет попользоваться каналом, на здоровье: канал наш, и мы ему поможем. Но если он готовит провокацию, ее следует раскрыть как можно скорее, как бы не получилось, что провокация против нас проводится с нашей же помощью.

Он умолкает, отходит к балкону, возвращается и говорит:

- Это и будет твоей главной задачей на данном этапе, Эмиль: разберись в намерениях Ларкина. Для нас сейчас главная фигура - Ларкин, а не Дрейк. Разобраться надо поточнее и сообщить как можно быстрее.

Генерал задумчиво смотрит на меня и добавляет:

- По существу, если он собирается использовать нашу сеть по первому варианту, это скоро выяснится. Без тебя канал действовать не может, следовательно, Ларкин должен пойти на сближение с тобой, сделать тебя своим сотрудником. Если же здесь провокация, то ты ему не нужен, и связь он будет поддерживать с Дрейком. Так что поведение Ларкина будет тебе самым надежным индикатором. Дело в том, что ты не можешь бесконечно ждать и ограничиваться пассивным наблюдением. Поэтому я предлагаю следующее...

И мы принимаемся обсуждать это "следующее". Со всеми подробностями, придирчиво взвешивая все "если" и "а вдруг". Обсуждение заканчивается, когда темная синева неба начинает бледнеть.

- И не рискуй без нужды, риска и без того хватает, - предупреждает в заключение генерал. - Вы с Бориславом иногда слишком рьяно стремитесь попасть в графу героев. То есть павших при исполнении служебного долга.

Он протягивает мне руку и минуту смотрит в глаза, чтобы сказать то, что люди обычно выражают избитыми фразами, до которых шеф не охотник.

- И чтобы к осени вернулся, - предупреждает на прощанье Борислав. День моего рождения тебе известен.

Я возвращаюсь к себе в номер. Линда спит, уткнувшись лицом в подушку. Пользуюсь случаем, чтобы еще раз намазать ее простоквашей.

- Это вы, Питер? - сонно бормочет Линда.

- Да, дорогая, это я.

Ей уже стало гораздо легче. Температура немного спала, дыхание спокойное и равномерное. Здоровый организм превозмог болезнь.

А еще через два дня Линда возвращается в строй, живая и здоровая, если не считать обширных ярко-розовых пятен от ожогов. Но это мелочи, а на мелкие, преходящие недостатки женщины не следует обращать внимания, особенно если эта женщина - твоя супруга.

- В сущности, я уже почти покончил с делами, - объявляю я за завтраком, на шестой день нашего пребывания на взморье.

- Вы невозможный человек! - восклицает Линда, к которой вместе со здоровьем вернулась строптивость. - Я только приготовилась возобновить солнечные ванны...

- Это вы Дрейку объясняйте. Я выполняю распоряжения шефа. Остается только проверить, как обстоит дело с билетами.

Линде повезло: положение с билетами сложное, улететь мы сможем только через пять дней. Лично для меня, как и для дела, это безразлично: до тех пор пока мы здесь, в Болгарии, ни Дрейк, ни Ларкин ничего поделать с нами не могут. И если кто-то где-то предусматривает добавочную операцию, то она начнется только после благополучного исхода нашей экспедиции.

Вторая половина свадебного путешествия проходит куда спокойнее первой. Линда принимает солнечные ванны, соблюдая необходимую осторожность, болезнь в известной степени смягчила ее характер. Не знаю почему, но в жизни часто бывает, что пережитые неприятности сглаживают крутой нрав.

- Мне казалось, что я качаюсь на волнах, - вспоминает Линда о злополучных днях своей болезни, - между жизнью и смертью. Но, пожалуй, я была ближе к смерти.

- Это каждому случается пережить.

- Да, но умереть от прозаических ожогов...

- Какая разница, от чего умирать? Гораздо важнее, для чего живешь, отзываюсь я.

Моя банальная реплика вызывает интересную реакцию.

- Неужели вам приходилось задумываться, зачем вы живете?

- Кто же об этом не думает...

- И вы уверены, что идете к цели? Что вы на правильном пути?

- Ничего подобного. Я знаю, что двигаюсь по течению. Так же, как плыли по течению вы, когда вас качало на волнах между жизнью и смертью.

- Не понимаю... - вполголоса произносит моя спутница.

- Чего вы не понимаете? Что среди множества жизненных целей бывают и такие, достичь которых невозможно? Что каждому случается пережить крушение надежд, провал каких-то планов...

- О, это я понимаю.

- Ну вот, значит, мы поняли друг друга.

Она молчит и что-то чертит на песке - как раз в том месте, где несколько дней назад мой лейтенант выписывал цифры. Потом замечает:

- Значит, мы с вами - одного поля ягода.

- В каком смысле?

- В смысле рухнувших надежд. Не знаю, какие именно цели были у вас в жизни, но оказывается, что мы с вами - оба неудачники.

- Не слишком ли рано причислять себя к потерпевшим крушение... Вы еще так молоды.

- Молода? Для чего? Чтобы стать супругой и матерью? Или чтобы стать певицей?

- Но вы и так певица.

- Да. Солистка в кабаре мистера Дрейка. А вы представьте себе, что я мечтала о чем-то большем... жила надеждами на большую эстраду... Что выступать перед полупьяными самцами в "Еве" для меня - не предел мечтаний...

- Мечтала о мировой славе... - добавляю я в тон.

- Может, и не о мировой славе... хотя кто о ней не мечтает в глубине души... но о чистой, осмысленной жизни... осмысленной благодаря искусству, а не чеку в конце месяца...

- А почему вы считаете, что все другие двери перед вами закрыты?

- Что тут считать... Я это знаю. Убедилась на опыте. И не раз. И руками, и кулаками, и головой стучала в закрытые двери театров, мюзик-холлов, к разным импрессарио...

- Упорствовать надо до конца, - замечаю я. - А упорства у вас, по-моему, хватает.

- У вас тоже. Но ведь и вы от чего-то отказались, от какой-то мечты, от какой-то цели. Не знаю какой, но отказались! А что же делать мне? Всюду слышишь одно и то же: "В наше время, милочка, становятся звездами в семнадцать лет, вы поздно спохватились!" А мне было семнадцать лет ровно десять лет назад; и девять из них я потратила на хождение по приемным и стучание в двери... И даже когда начала работать в разных заведениях в Сохо, все равно ходила и стучала, именно потому, что, как вы заметили, упрямства у меня хватает...

- Может, нужен собственный репертуар... - говорю я, чтобы что-нибудь сказать.

- У меня есть репертуар! - заявляет Линда с той же горячностью, с какой недавно говорила: "Хочу на пляж!" - Вы слышали мои песни. Все это мой репертуар.

- И та песня, для которой вы избрали своей жертвой меня?

- Вы ее не заслуживаете. Но что мне было делать, если в зале сидели одни старики.

Она умолкает, словно забыв, что хотела сказать дальше. Потом продолжает все так же горячо:

- Да, и та песня - тоже! И все они написаны специально для меня! Очень талантливым композитором. Исключительно талантливым.

Линда делает новую паузу и уже усталым тоном договаривает:

- Но этот мой репертуар устарел. Сейчас поют другие песни.

- Заставьте вашего композитора написать новые песни. Он в вас, наверное, безумно влюблен.

- Был влюблен... хотя и не безумно... Любовь не может быть безумной... если это - не любовь к наркотикам... как это было у него...

- Значит, он сможет писать в современном стиле. Сейчас в моде музыка наркоманов, знаете, эта самая... психоделистическая...

- Да, конечно... Но он отправился писать ее на тот свет.

Кажется, разговор пора кончать. Что я и предлагаю. Мы встаем и идем к морю, чтобы еще раз окунуться перед обедом.

Уже за столом Линда вскользь замечает:

- Наверное, я вам ужасно надоела своими излияниями...

- Нет. Но вы заставили меня отказаться от одного решения.

- Какого?

- Я твердо решил хорошенько вздуть вас, как только мы вернемся в Лондон.

- Только попробуйте! - воинственно заявляет она.

- Нет, я в самом деле собирался это сделать. За ваше высокомерие и прочее. Но теперь я вас, кажется, понимаю.

- Не надо рыдать над моей разбитой жизнью.

- Я и не собираюсь, потому что вы, с вашим характером, неспособны вызвать у человека сострадание или умиление. Мне просто кажется, что я начинаю вас понимать. Конечно, толку вам от этого мало. Несостоявшаяся взбучка - не в счет.

- Что толку мало, это и так ясно, - замечает она. - Чем может помочь один потерпевший крушение другому!

- Разве что банальной мудростью - уделом побежденного. Жизнь состоит из умения переносить удары.

- Я стараюсь этому учиться, как могу.

- Значит, все в порядке. Если вы покончили с десертом, мы можем идти.

Но она не трогается с места и невидящим взглядом смотрит на недоеденное пирожное.

- Вы говорите, что понимаете меня. А вот я перестала понимать вас, Питер.

- Мне это очень лестно. Разве плохо быть загадочной личностью!

- Нет, серьезно. Сначала я думала, что вы такой же простак и грубиян, как все остальные в Сохо. Потом, когда началось наше путешествие, я поняла, что вы не такой, как они, хотя ничем не лучше... просто другой... А теперь, когда я заболела... эти ваши заботы обо мне... вы меня совсем сбили с толку, чтобы не сказать - тронули.