Юлия Винер - Красный Адамант Страница 24

Опять этот «умирай»! А что там в этом помещении находится, я не вижу, потому что лежу боком на каталке и оглянуться не могу. Спрашиваю Ириску:

— Что за «умирай» такой? Что хотят делать?

Смеется:

— Эм-Ар-Ай! Не бойся, это не больно. Вроде рентгена, только гораздо лучше. Что на рентгене не нашли, здесь найдут. А ты не капризничай, будь хорошим мальчиком, — вот она, больница! разве дома она так со мной разговаривала? — это очень дорогостоящее исследование, и доктор Сегев с большим трудом протолкнул тебя без очереди. Дай подержу портрет, сейчас врач придет, быстренько сделаем, и отдам тебе обратно.

Ловко у меня выхватила и кричит сестре:

— Больной готов!

А сама смотрит на фотографию и говорит:

— Ой, какие вы здесь красивые! И ты совсем прямой! А коса у Татьяны, какая коса! Это когда же вы снимались?

— На свадьбе, — говорю, — ты, главное, не потеряй! И не уходи никуда!

— Что ты, я здесь, не бойся, — опять говорит, как маленькому, решила, что я этого эмарая испугался. Но я, понятное дело, совсем другого боюсь.

Подошла сестра, говорит ласковым ихним больничным голосом:

— Ну, и зачем упрямился? Вот теперь молодец, — и накрывает меня обратно узорчатой простынкой, а весь узор состоит в основном из названия больницы.

Кричит куда-то:

— Доктор! Я ввожу больного в аппарат! — и надевает мне на голову толстые наушники.

Чего ввожу? Куда ввожу? Зачем наушники?!

Пошевелиться, спросить не успел, уже меня стали задвигать. От одной беспомощности этой спятить можно. Живой же человек, хоть и пациент! Я же только недавно хозяин своей жизни был! Решения принимал! У меня события происходили, да еще какие! Ничего не сказали, не объяснили, взяли и стали задвигать куда-то.

И задвинули. Затолкали в узкую такую длинную нору и в ногах последнее отверстие закрыли. Лежу, темнота полнейшая, что вокруг меня — понятия не имею, чувствую только, над самой головой что-то и по бокам тоже пространства нет, но потрогать не решаюсь — вдруг там провода какие-нибудь или еще что. И что будут со мной делать? Темно, душно, и оттого, что уши заткнуты, еще теснее кажется. Дикое такое ощущение, не страх даже, а вот как будто сейчас мозги помутятся и начну орать и все кругом крушить.

Уже все тело для этого изготовилось, все мышцы напряглись, но от этого сразу болевой удар, и паника ликвидировалась.

Говорю себе, спокойно, Миша, подумай головой. Тут и до тебя были люди, и не покрушили, аппарат стоит. Опасности никакой быть не может, значит, возьми себя в руки. Если это как рентген, то, наверно, уже что-то происходит, просто я не чувствую. Правда, рентген — это секунда, и все, а я тут уже минут пять нахожусь. Может, они уже все сделали и забыли меня вынуть? С них станется. Или еще не начинали? Только бы Ириска не вздумала уйти с моим портретом.

Жаль, водички попить не попросил перед процедурой…

И вдруг как загрохочет!

Вытащили меня минут через сорок. Сорок минут этой пытки! Уж на что в последние полгода меня шумом изводили, но разве сравнить.

Без всякого предупреждения, прямо у меня под самым ухом загрохотал отбойный молоток. И не один, а штук двадцать сразу. Я дернулся от неожиданности, боль по всему телу как электричеством ударила. Хотел ухо отвернуть в другую сторону — и там то же самое, даже сильнее. И сверху, и снизу, и с боков, отовсюду. Грохочут неровными очередями, а позади них как будто маховик огромный ворочается и бухает не в ритм. А поверх всего как бы визг, такой высокий, то ли его слышишь, то ли нет, но ухо чувствует и просто разрывается, а в глазах мелькают белые зигзаги.

Сперва я кричать начал, выньте меня отсюда, прекратите, ничего не надо, домой пойду! Но немного притерпелся и думаю, они и так нас за детей неразумных держат, не дам я им этого удовольствия, надо мной посмеяться. Покажу, какие из России мужики бывают.

А потом и совсем без волнения стал переносить. Оно себе грохочет и даже словно бы заглушает боль, а я себе лежу и свое думаю. С одной стороны, беспокоюсь, найдут ли перелом и будут ли делать операцию, а если будут, то как сойдет. С другой стороны, опять себя ругаю. Что-то часто я самокритику стал наводить, к чему бы это?

Врачишка этот зелененький мне сразу очень понравился. Молодец Ириска, знала, кого привести, вызывает доверие. Как он усатого Джорджа распушил! И полностью на своем настоял, хотел эмарай делать, и вот делают, а сам половина его размера. К такому не страшно и под нож лечь. Между прочим, этот Джордж явно араб. И имя такое, они там все любят себя Джорджами называть, а сам небось обыкновенный Махмуд. Говорили, они врачи хорошие, но этот вон чуть меня домой не отправил. Я думаю, его держат, просто чтоб не получилась дискриминация. Мы ведь такой народ.

А ругаю, что взял с собой портрет. Паникнул сгоряча, побоялся дома оставлять надолго. Воображал, что все время при себе буду держать, но это же больница, я уже забыл, тебя тут с места на место перебрасывают, то оденут, то разденут, то мыться, то процедуры, а еще если операция, то вообще.

И чего, спрашивается, я так забеспокоился? Была ведь идея полностью развязаться с этим делом и отдать камни им, Азаму с Галкой. Музыкант, что ли, мне мозги так перебалалаил? А теперь от грохота они на место встали? Ну и отдам. Вот сейчас выберусь из этой пещеры, возьму обратно у Ириски и, как увижу Галину, сразу отдам. Больше того. Выну фото, ей отдам только рамку, пусть вставит для близиру какую-нибудь картинку. А портрет положу в сумку, как Галка предлагала, и никуда он не денется. Пусть будет при мне.

Вытащили меня оттуда, подошел тамошний врач, глянул мне в лицо, сказал «все в порядке», а что в порядке — мне, как положено, не сказали и стали обратно на другую каталку переваливать, чтоб везти не знаю куда. До чего они ловко навострились! Меня вон уже сколько раз валяли, и ничего, боль терпимая. Но я вцепился в халат этой сестры и не даюсь.

— Где, — говорю, — Ирис?

Она мне:

— Пусти, мы тебя и без Ирис аккуратно переложим.

— Без Ирис, — говорю, — не поеду. Где она?

— Ушла в свое отделение. Да ты не волнуйся, она тебя еще навестит.

— А где мои вещи?

Она показывает мне мою рубаху со штанами, в ногах у меня лежат.

— А остальное? Где моя фотография?

— Ах да, — говорит, — она велела тебе передать.

И шарит у меня в ногах. Потом говорит санитару, который должен меня везти:

— Моти, ты куда ее положил?

— Кого?

— Фотографию, Ирис из хирургии алеф оставила.

— А, — говорит Моти и улыбается, — лохматенькая такая фотка! А я ее ему на каталку в ноги положил.

— Здесь нету.

Моти подумал-подумал и говорит:

— Ты сказала, положи на каталку в ноги, я и положил.

— На эту каталку?

Моти опять подумал:

— Вроде на эту. Их тут две было, вторую Шуки забрал.

Ну, так и есть. И где теперь искать?!

Тут прибегает мой зелененький врачишка и издали еще кричит здешнему врачу:

— Ну, что мой спондилайтис?

А тот ему:

— Погоди, обработаю показания. Определенно могу сказать одно, спондилайтис ярко выраженный, а перелома что-то не нахожу.

— Ну, давай обрабатывай, должен быть! — И ко мне: — Видишь, ты какой, никто не может найти. Что делать будем?

Весело так говорит, а мне не до веселья. И перелома не найдут, и фото пропало, а с ним и остальное.

— Что делать будете, — говорю мрачно, — это вам решать. Домой, что ли, пошлете?

— А ты, — говорит, — домой хочешь?

— Надо, так и пойду. Только фотографию мою найдите.

— Надо? — и смеется. — Кому это надо, чтоб ты дома от гангрены скончался? Или просто от болевого шока? Мне не надо. Будем искать.

И хочет бежать дальше, но остановился и спрашивает:

— Какую фотографию?

Сестра ему объяснила.

— Ого! — говорит. — Свадебная фотография. Ты, значит, к нам собрался всерьез и надолго!

— Как мог, так и собрался, — отвечаю. Очень уж мне скверно было. И снимок, между прочим, жалко, у меня другого нет.

Он ко мне опять поближе подошел и говорит, не смеется уже:

— Ты не сердись, случай твой действительно серьезный. Мы потому и перелом не можем отыскать, что в суставах сильные изменения, затемняют картину. Но найдем, не беспокойся. И ногу починим, я знаю, как тебе ноги нужны. И фотография твоя отыщется, куда ей деваться. Вот сестра поищет, верно?

По голове меня потрепал и убежал. И хоть вижу я, что не очень-то эта сестра станет искать, но ободрил он меня не передать как. За симулянта считаться удобно, когда не очень страдаешь, а когда на самом деле такая боль, то сильно угнетает. А он серьезность признал, и у меня сразу повысилось настроение. Как будто он мне что-то ценное дал. Смешно человек устроен, очень ему хочется из общей массы выделиться, хоть чем-нибудь, хоть серьезной болезнью. Тем более в больнице.