Юлия Винер - Красный Адамант Страница 25

По голове меня потрепал и убежал. И хоть вижу я, что не очень-то эта сестра станет искать, но ободрил он меня не передать как. За симулянта считаться удобно, когда не очень страдаешь, а когда на самом деле такая боль, то сильно угнетает. А он серьезность признал, и у меня сразу повысилось настроение. Как будто он мне что-то ценное дал. Смешно человек устроен, очень ему хочется из общей массы выделиться, хоть чем-нибудь, хоть серьезной болезнью. Тем более в больнице.

Теперь только фотку найти, действительно, куда ей деваться.

В любой большой больнице главное место — это коридоры, а в этой особенно. И возят тебя, и возят, с этажа на этаж, направо, налево и кругом, из одного коридора в другой, как только не запутаются. А ты лежишь, только стены мимо несутся.

С этими стенками не соскучишься, все сплошь увешаны картинами, прямо тебе музей. То есть репродукции, но качество высокое, совсем как настоящие. Я их еще в прошлый раз подробно изучил, в основном художники по имени Шагал и Миро, хотя есть и другие. На каждом этаже Шагал — Миро, Миро — Шагал, но они оба много картин нарисовали, поэтому разнообразие все же есть.

Насчет Шагала трудно сказать, что такое, все как-то не по жизни, косо да криво и много всего без порядка навалено. То ли он рисовать не умел, то ли не совсем в себе был, а говорят, знаменитый. Зато Миро мне очень нравится, и я даже думаю панно сделать по какой-нибудь его картине. Работа отчетливая и цвета чистые, и понимать ничего не надо, просто красивое человек рисовал.

Пока Моти вез меня по этим коридорам, я с ним договорился, что он сразу пойдет искать Шуки с его каталкой. Оказался наш человек, и тоже Михаил, как я, но его для отличия перекрестили в Моти, потому что у них там среди низшего медперсонала очень уж много Миш.

В общем, закатил он меня обратно в приемный покой. Значит, я все еще по-прежнему здесь на птичьих правах. А совсем поздно уже, и травмированных стало прибывать гораздо меньше, но свет горит вовсю, как раньше. Так, видно, и придется здесь ночевать.

Подходят Галина с Азамом и, слышу, между собой спорят. Вернее, Галка на чем-то настаивает, а Азам мягким своим голосом ее убеждает.

— Пусть пока спокойно полежит.

А она:

— Да пусть себе лежит спокойно, но зачем чтоб время зря проходило.

Он опять:

— Нет, не надо его сейчас беспокоить.

— Какое ему беспокойство? Смешной ты человек, Азам. Сами все сделаем, а он выздоровеет и как раз на готовенькое придет.

Моти-санитар мне шепчет:

— Это твоя дочка?

— Ну да, — говорю и поторапливаю его, чтобы скорей шел искать.

— Во даешь! А парень этот ей кто?

Я как бы не слышу, от боли мучаюсь.

— Он что, араб?

Я постанывать начал и прошу его, чтобы шел скорее и по дороге сказал там, кому надо, чтоб укольчик сделали. А он на Галину мою уставился и никак не может уйти. Я ему говорю тихо:

— Найдешь портрет, познакомлю. Беги, ищи скорей.

Не идет. Говорю:

— Стольник дам. Беги.

Ушел наконец.

Галина наклоняется ко мне и говорит:

— Утром обещали перевести тебя в палату. А пока мы с Азамом с тобой посидим. И братишка утром придет. Ты кушать будешь? — поднимает поштучно с подноса и показывает мне манную кашу подсохшую в голубой мисочке, половинку зеленого перца, плавленый сырок в обертке и баночку йогурта.

— Не буду, — говорю. — Я бы чаю выпил и таблетку какую-нибудь посильнее. Еще лучше, укол. Не могу больше терпеть.

Азам пошел за чаем, а она оправила мне постель, носки надела, а то ноги занемели и мерзнут, несмотря на теплую погоду. Я все лежу, как мне доктор Сегев показал, на боку и прижимаю колено к животу, но уже мало помогает. Она подперла мне подушкой больное бедро, волосы рукой пригладила. И присела на кровать рядом.

Присела, и чувствую, собирается с мыслями заговорить со мной о деле.

— Папа, — говорит, и по тону слышу, что не ошибся.

Я ее сразу перебил:

— Матери сообщила?

— Я раньше звонила, никого не было. Видно, гулять ушли. А теперь уже поздно.

— Гулять? Когда это твоя мать гулять ходила?

— А вот теперь ходит.

— Ну, предположим. На отвечалку наговорила?

— Знаешь, неудобно как-то, она ведь там не одна. И чего ее посреди ночи дергать. Утром сообщу.

— Неудобно! Отец в тяжелом состоянии, а ей неудобно! Она тебе этого не простит.

— Авось простит.

— Ну, так я не прощу.

— Ладно, папа, — говорит решительно. — Я понимаю, тебе больно, и ты говоришь сам не знаешь что. Сейчас тебе сделают укол, будешь спать. Но сначала…

Тут подошел Азам, несет кружку с чаем. Только глянул на нее, на меня, одной рукой поставил кружку на тумбочку у меня под носом, а другой обнял сзади Галку за плечи и поднимает с моей кровати.

Она ему:

— Ты чего, чего? — и упирается.

— Пойдем, — говорит, — покурим.

Поднял и увел.

Может, он и не такая мягкая глина, как мне сначала показалось? Запросто с Галиной моей справился и не дал ей заговорить о деле. Но, надо сказать, досадно смотреть, как они в эти три дня близко сошлись, хотя и красиво.

Вот все утверждают, как трудно бросить курить. Мучаются, мол, на стенки лезут, испытывают отрицательные физические явления и душевное беспокойство. А по-моему, это просто избалованность и недостаток силы воли.

Я всегда говорю: если не можешь бросить курить в любой момент, нечего было и начинать. Взять хоть меня: я курю с двенадцати лет, и всегда твердо знал, захочу — и брошу, без всякого напряжения. Да я и бросал сколько раз, и всегда успешно. Ну конечно, поначалу неприятно, не хватает чего-то, рука все время сама шарит — я в такие периоды сигареты не выбрасываю, а, наоборот, кладу на видное место вместе с зажигалкой, но не трогаю.

Некоторые начинают спасаться едой и прибавляют в весе, но я и других-то толстых не люблю, а себе и подавно не позволю. Сам я употребляю для этого семечки, руки и рот заняты, а калорий в организм поступает не так много.

Надо сказать, что Татьяна всегда неважно переносила эти периоды, дня через три-четыре начинала: Мишенька, может, закуришь, закури, Мишенька. Сама не курит, но дыма ей моего не хватало, что ли? Сперва отмахиваешься, но пройдет еще пара дней, язык от семечек распухает, а там и сам вижу, что цель достигнута, курить я бросил, то есть и ежу ясно, что могу бросить в любой момент, по желанию. И одна-две сигареты уже не составляют разницы, а тут баба пристает. Можно себе позволить, потому что совесть чиста.

И такое удовольствие затянуться первый раз! Хотя голова слегка кружится, но это быстро проходит. Не то чтобы снова начать курить, нет, а просто иногда, для развлечения. Под рюмочку там или просто под разговор. Ну, и постепенно втягиваешься, конечно, но при этом всегда знаешь из практики, что бросить тебе ничего не стоит.

А то, видишь ли, «не могу», да «тяжело», да «привычка». Нельзя быть рабом своей привычки.

К тому же мне один врач говорил, еще в России, что полностью бросать мне и не следует. То есть, конечно, лучше бы не надо, но, говорит, ты от этого удовольствие получаешь? А как же, говорю. Ну и кури, говорит, в твоем положении удовольствие первое дело. И много ли их у тебя, этих удовольствий.

Можно подумать, что у него их так много.

И вот теперь, как Галина с Азамом пошли покурить, мне тоже ужасно захотелось. Мне и все время хотелось, особенно когда лежал один и плакал, что выпишут. Дали бы покурить, так наверняка и плакать бы не стал. Но теперь в больнице, говорят, совсем нельзя, не знаю, где и они-то курят. Как же я теперь в таком состоянии буду столько времени находиться без курева? Тоска меня опять взяла. Да не может быть, думаю, наверняка есть уголок, как вернутся, попрошу, чтоб меня свозили.

От тоски стал было пить чай, но вкус противный и неудобно на боку, разлил. Пришла сестра с уколом, увидела и укорила меня для порядка, но убирать не стала, воткнула мне иглу в задницу и ушла.

Галка с Азамом вернулись, стал было я их просить насчет покурить, но язык уже едва ворочается. Спрашиваю Галину:

— Вы там в коридоре Моти не видели, санитара, который меня привез?

— Нет, — говорит — а что?

— Мне его надо, — бормочу, а сам глаз не могу открыть.

— Ничего тебе не надо, — говорит, накрыла меня простыней и занавеску вокруг меня задернула.

Я человек думающий. Делать только не люблю, это меня раздражает, а думать всегда любил. Я и книгу люблю почитать, если интересная, только интересную трудно найти, хорошие иногда бывают, а интересных мало. Но думать все-таки больше люблю, потому что собственные мысли как-то ближе к телу.

И вот в больнице, где делать все равно ничего не надо, я много времени посвящал мыслям. Причем не только по двум основным темам, к которым у меня личный интерес, то есть камни и Татьяна, но и в общем разрезе жизни. До конца продумать ничего не удалось, потому что в больнице никакого пратиюта нет, все время хождение, шум и разговоры, но все же.