Поль Констан - Мед и лед Страница 24

У нее был прелестный деревянный домик на берегу бухты, сотни книг и красивый рыжий пес. Она приютила Марту у себя. Но ее адрес быстро узнали, и сторонники смертной казни организовали там сидячую забастовку. С самого утра они располагались перед дверью со своими знаменами и транспарантами, как будто процесс был слишком короток, как будто всего пережитого было недостаточно. Неделю спустя она нашла труп своего пса у дверей гаража. Вместе с Мартой они вырыли в саду такую большую и глубокую яму, что в ней мог бы поместиться человек.

Как только они нашли труп, то сразу же, бросив всё, уехали из дома. Они отправились на Север, останавливаясь в церквях, так как все церкви против смертной казни. По пути они на собственном опыте узнали, что церкви также против преступлений и что они единодушно против изнасилования и убийства девушки. Материальная помощь была скупой, духовная — осторожной, осмотрительной.

Розарио охотно вспоминала поворотный этап путешествия, произошедший у президента ассоциации «А like Abolition»[3], брата Авраама, церковь которого располагалась на дороге в Линчбург, в евангелистских краях. Аскетический человек, ярый противник смертной казни, часто ездивший в тюрьмы, хорошо выходивший на снимках с выступлений в конгрессе. Его речи были речами пророка и выходца из гетто. Они поговорили с ним, помолились и причастились хлебом, виноградным соком и копченой рыбой. Он отдал им в пакете все деньги, собранные в прошлое воскресенье.

А еще подарил футболки с надписью «В Вирджинии все еще убивают». Провожая их к машине, он остановился посреди дороги, закрыл глаза, взял руку Марты и положил себе на грудь. В последней своей молитве он сказал, что придет, что Дэвид не один, что он протянет ему руку, закроет ему глаза, запечатлит у него на лице поцелуй примирения.

Марта чувствовала мистическую силу Авраама, силу его пальцев, сжимавших ее руку, тепло его груди и запах копченой рыбы. Она была успокоена физически. «Я буду там, — распевал псалмы брат Авраам. — Я буду держать его руку. Я поцелую его в уста. Я принесу ему весть о начале великого пути».

— Внезапно до Марты дошло, — говорила Розарио. — Я подумала, что она сейчас упадет, но она вырвала ладонь из пальцев Авраама, повернулась на месте, словно в рок-н-ролле, когда партнер одним движением отбрасывает вас от себя. Шатаясь, она дошла до машины, задержалась у дверцы. Именно ей пришла в голову идея играть. Действительно, прекрасная идея! Взять подаяния Авраама и заставить их приносить доход. Перейти от смертоносной Церкви, от сострадающих мин к огням казино, к возбуждающему шуму игральных автоматов. Играть на Севере за то, что мы собрали на Юге.

— Вот так мы и выжили, а временами даже неплохо жили.

При упоминании этой истории Марта заулыбалась.

— А вы любите играть?

Нет. Единственное воспоминание об игре было связано у меня с ужасной мигренью во время экскурсии к Ниагарскому водопаду. В моей голове все смешалось: шум водопада, лодки, перегруженные туристами в пластиковых пончо, казино, куда две американки затащили меня. Я попала в кошмар, разложившийся от старости уродливый мир, где женщины, все в фиолетовых и зеленых бликах, падавших из прожекторов под потолком, сжимали коленями железные игральные автоматы. И в этом адском грохоте убегали, утекали, улетали денежки. Из меня выпотрошили все мои деньги, ни одной монеты не осталось даже в карманах, и не было ни малейшей надежды, что я могу выиграть, что автомат вдруг засыплет меня всем своим содержимым.

— Да, но, — протянула мечтательно Марта, — когда деньги шумным потоком сыплются на камни, когда они падают водопадом, не прекращают струиться по вашим рукам, скользить между пальцами, и непонятно, как их все собрать…

— Она обожает играть, — сказала Розарио, — ей чертовски везет. Это был не самый абсурдный способ из всех, чтобы заработать на хлеб. Это заставляло нас много путешествовать, мы вели себя словно подпольщики. Выигрывали всегда ровно столько, чтобы оплатить отель, еду, бензин, но ни разу не выиграли крупной суммы, которая позволила бы нам нанять самых лучших адвокатов. Хватало, знаете ли, только на самое насущное. Мы уже десять лет выживаем благодаря игральным автоматам.

30

У меня было мало возможностей побеседовать с Розарио один на один. Она избегала меня, оставляя мою персону для развлечения или излияний Марты. Помимо приемов пищи, она выходила из своей комнаты только покурить. Курила она на этаже, в коридоре, выходившем окнами на стоянку. Облокотившись на перила, худая и бледная со слишком черными полосами, придававшими ей вид трупа, она без удовольствия потягивала сигарету, а потом снова отправлялась на свой пост у компьютера.

Я пользовалась этими минутами, чтобы выудить из нее хоть какие-то детали об их скитаниях после приговора. В противоположность Марте, которая пускалась в воспоминания с таким же отсутствием стеснения, как если бы вас тут не было, Розарио молчала. Она ничего не говорила или не хотела ничего говорить, не зная, как я потом поступлю с этой информацией. В моем присутствии она вела себя как свидетель, который отказывается давать показания и хранит молчание.

Все, что мне удавалось выведать у нее о деле или о ней самой, были всего лишь крупицами, вырванными из контекста. Я могла восстановить логику путем додумывания. Например, эта история скитаний по церквям. Какие именно церкви поддерживали изо дня в день их скудное существование? Когда я спрашивала об этом, она отвечала, что их было много, поэтому трудно сказать определенно.

— Ну, церкви!

— С причастием, дарохранительницами, распятиями?

— Да, и другие, с витражами, свечами, звездами, солнцами…

— Христианские?

Я требовала от нее слишком многого, религия не была ее коньком, мне стоило спросить Марту, которая была в этом сведуща с детства и у которой появилась идея объездить всю сеть «Искупления», проводить конференции, беседы, начиная уж-не-помню-с-чьего-там-седьмого-дня.

— Адвентисты? Пятидесятники? А Марта сама не католичка?

— Мы и к католикам ездили. Когда ты говоришь о смертной казни, стоит это делать перед распятием, чтобы выиграть время.

Она назначала встречи по телефону. В большинстве случае ей отвечали благосклонно. Преподобная мать, кюре, пастор — короче, ответственные лица думали, что это оригинальное событие привлечет любопытство прихожан, пресыщенных телевидением, но, как правило, не имеющих ничего свеженького, что можно пощупать руками. Она договаривалась об оплате дороги из их пожертвований. Все понимали, что за это придется заплатить. А вот настоящий гонорар получить было трудно, так как приходы предпочитали сами просить денег, нежели их давать. «Если приедет сама мать, то мы постараемся».

В какой бы день и час ни происходили встречи, у Марты с Розарио никогда не было большой аудитории, тем более что, соблюдая осторожность, они посещали дальние уголки Вирджинии, где о деле Дэвида Денниса слышали мало. Для большинства присутствующих история Дэвида была непонятной, и они прилагали массу умственных усилий, чтобы удостовериться: женщина, которую они слушали, действительно была матерью приговоренного к смерти. Вначале их поражало то, что она была нормальной, как и любая женщина из публики. А о ее драме они вряд ли догадывались, поскольку Марта делала все возможное, чтобы контролировать свои эмоции. В церквях она невольно копировала поведение прихожан и уклонялась от спектаклей — тех спектаклей, которых они все ожидали.

Собрания никогда не происходили в самих культовых местах, так как Марта с Розарио были не достойны стоять перед алтарем, все происходило в смежных комнатах, а за понятием «дружественная атмосфера» скрывалось удручающе ничтожное число прихожан и привычка публики не являться в назначенное время. Иногда было так малолюдно, что приходилось до упора ожидать какую-нибудь семейную пару, оправдывавшую свое опоздание нестыковками в планах. Марта и Розарио знали теперь их несметное множество: отвезти ребенка к друзьям, дождаться важного телефонного звонка и так далее. Вот они, мелкие обстоятельства жизни и груз повседневных обязанностей обычных людишек, а в результате — отсутствие пунктуальности, а порой и просто отсутствие наиболее милосердной части человечества.

— Ах! — вздыхала Розарио, обращаясь, скорее, к самой себе. — Это не те люди, которые восстанут, бросят всё и отправятся в путь следом за Господом с таким же громким и убедительным пением, которое они затягивают во время каждой церковной службы. Единственный раз, когда им показывали Христа, — по крайней мере, его образ, — они все равно пришли с опозданием, долго рассаживались, без конца объясняли, почему задержались, делали знаки соседям и оглядывали зал, считая присутствующих. Они просили подождать еще Питера, который обещал прийти накануне, или Мэри, которая как-то сказала, что тема смертной казни ей интересна.