Александр Ольбик - Дублет из коллекции Бонвивана Страница 24

Глава двенадцатая

Рощинский ни на минуту не забывал о четверге, до которого оставалось чуть больше двух суток. После обеда, когда спала дневная духота, он отправился на вокзал, чтобы купить газету. Он миновал железнодорожные пути, и навстречу ему, приятно освежая лицо и грудь, неслись прохладные смерчики.

Спустившись к самой реке, он уселся на большой горячий валун и стать наблюдать за мальками. Рыбки суетились возле самого галечного берега, тыркались рыльцами в золотистые песчинки и, удовлетворив любопытство, торпедами уплывали в глубь реки. На смену одним приплывали другие...

Он вытащил из кармана монету и, подбросив ее, загадал: если выпадет решка - не надо ничего предпринимать, если орел - пойти на самые решительные меры. Умереть, но не дать вымогателям спуску. Крутанувшись на сыром песке, монета скатилась в воду и Рощинский, словно через увеличительное стекло, увидел свою судьбу. "Орел так орел", - сказал себе Толстяк и поднялся с валуна. Казалось, что с плеч свалился какой-то надсадный груз.

Он уже прошел половину пути в сторону дома, когда его осенило изменить маршрут. Он направился в сторону торгового центра, в котором находилась библиотека.

В читальном зале заказал военную энциклопедию, которую ему принесли буквально через пять минут. Открыл том на букве "р" - "ручная граната".

Человеку, хоть и окончившему политехнический институт сорок лет назад, не трудно было разобраться, что есть такое стопорное кольцо предохранительной чеки, спусковой рычаг запала... Проще не бывает: прижми рычаг, выдерни кольцо и, не отпуская его, лови момент истины. Для Рощинского таким моментом должен стать контакт того, кто придет за деньгами в камеру хранения. "Чего я тушуюсь, ведь он меня не пожалеет," - успокоил свою совесть Владимир Ефимович.

Придя домой, он достал из-под крыльца гранату. В ней было не более трехсот граммов, но руку она оттягивала ощутимо. Чтобы не рисковать, он перенес все необходимое на кровать: саму гранату, коробку из-под печенья, двухсотграммовый стеклянный стакан, фольгу и небольшой рулончик синей изоляционной ленты. Сначала он гранату примерил под диаметр стакана. Лучшего эталона не придумаешь: ф-1 укладывалась в него так, что спусковой рычаг без натяга, но достаточно плотно фиксировался стенками стакана. Он мог отжаться только в одном случае - когда граната будет извлечена из стакана. Однако Рощинский понимал, что любой человек, вынувший пакет и обнаруживший в стакане "лимонку" тут же выбросит ее в окно или без паники вынесет во двор и вызовет милицию. Или, в худшем случае, перетянет рычаг шнурком и отнесет на городскую свалку. Поэтому Рощинский решил гранату замаскировать. Он обмотал ее куском фольги и осторожно засунул в стакан. Теперь тот, кто получит такой подарок, обязательно соблазнится достать ее и развернуть фольгу...

Стакан с гранатой он положил в коробку, а крышку заклеил изолентой. Запаковав коробку в непрозрачный целлофановый пакет, он завернул его в газету. И крест-накрест заклеил изоляционной лентой.

Как-то незаметно он провозился до самого вечера и, взглянув на часы, расстроился: забыл покормить Форда. Сам он поел по-холодному: открыл банку шпрот, нарезал крупно синего репчатого лука, и с черным ржаным хлебом все аппетитно съел. Запил темным пивом, после чего почувствовал себя молодым и сильным. Им владело полное ощущение выполненного долга. Однако в какой-то момент он представил, к каким последствиям может привести взрыв, и содрогнулся. Но тут же эту мысль отогнал, как несвоевременную. Он успокоил себя тем, что человек, получивший пакет, не будет его потрошить в людном месте. "Нет, конечно, он обязательно уединится, хотя бы для того, чтобы пересчитать деньги, - подумал Рощинский, - и тут - пых и - готово!"

Посылку он спрятал в кладовке, положил в давно нетопленый зев коптильни. Затем он отрыл свой клад и, отряхнув от земли, отнес в дом.

Драгоценности разложил на столе и стал их сортировать в соответствии с их достоинством. Он взял в руки браслет с крупными сапфирами и долго рассматривал его на просвет. И словно в его лучах ему привиделся Гриша Либерсон, которого застрелили в собственном туалете. Золотая цепь 96-й пробы, старинная работа из червонного золота. Тот, у кого он ее купил в далеком 1969 году, пропал без вести. Поехал в Крым и оттуда не вернулся. А вот и платиновый портсигар с почти незаметной бриллиантовой кнопкой, который он "взял по случаю" в антиквариате. Рощинский отчетливо ощутил, как от него исходят щекочущие руки и лицо флюиды. Вот из-за этого портсигара к нему и заявились люди Суслопарова. И как молния, сверкнула в сознании простая мысль: не было случая, чтобы свидание с кладом закончилось для него благодатью. Каждый раз оно терзало его дух и тело необъяснимым энергетическим шквалом. И стало ему все противно и опасливо враждебно.

Он грубо смел со стола в кучу добро и небрежно замотал в лоскут замши. Засунул в целлофановый пакет и, наклонившись, швырнул его под кровать.

Владимир Ефимович ничего больше не боялся. И эту фундаментальную мысль он окончательно осознал, когда, ложась спать, не взял с собой в кровать своего верного друга - "франкот".

Он улегся на подушку легкой головой и тут же провалился в живописные сны, в которых преобладали зеленые, синие и желтые тона. Это были деревья, бесконечные песчаные пляжи и изумрудные акватории, с белыми парусами...

... Проснулся рано. Долго лежал, сверяя вчерашние ощущения с настоящими. Думал - не сделал ли какой-нибудь непродуманный шаг? Но нет, душа его покоилась в штиле умиротворения. Он чувствовал себя как никогда свободным и это чувство буквально распирало его грудную клетку.

Оделся, согрел чайник, с удовольствием попил с бутербродами из ливерной колбасы кофе, и отправился звонить Авдеевой. Разговор был короткий: "Аня, бери такси и приезжай ко мне..." Она попыталась выяснить причину такой просьбы, но он не стал распространяться. Сказал только: "Приедешь расскажу."

Он накрошил в кастрюлю черного хлеба, добавил остатки гречневой каши, кинул несколько кусков ливерной колбасы и, все перемешав, пошел кормить собаку. Пес лежал на старой, с выскочившими пружинами, кушетке, и, склонив на бок голову, водил по обивке тяжелым хвостом. "Ну что, Фордик, живот подвело? - ласково обратился к собаке хозяин и прежде чем поднести к морде еду, потрепал его по мощному, немного опавшему от скудной еды боку. - Будь уверен, они от нас ни хрена не получат. Ни пылинки. А если что - отобьемся!"

Собака с прихлебом начала жадно поглощать еду. Рощинский присел рядом с Фордом и уставился на старый примус. Потом стал изучать потемневший от времени кирпичный дымоход, оплетенный в отдельных местах толстой паутиной. В ее тенетах, словно в гамаке, покачивались трупики мух и еще каких-то букашек, пойманных, видимо, в давние времена и обреченных на мертвое заточение. Судя по всему, и сам ткач давно ушел в иной мир, а все его племя удалилось в темные углы, где еще можно подкараулить зазевавшуюся жертву.

Владимир Ефимович вернулся на кухню и достал из банки, в которой хранил перец, замшевый мешочек с бриллиантами. Он подержал его на ладони, словно взвешивая караты, после чего небрежно бросил в боковой карман пиджака.

Авдеева приехала быстро. И как только женщина переступила порог, он прижал ее к себе и ткнулся носом в плечо.

- Сейчас все решим, - сказал он и Авдеева услышала в его голосе нотки многозначительности.

- Такси ждет, - робко напомнила женщина.

- Ничего страшного...Понимаешь, мне надо с тобой обсудить одну очень серьезную проблему, но сначала хочу спросить...Могу ли одну вещь перевезти к тебе?

От волнения на висках у него запульсировала взбухшая вена.

- Почему же, я думаю, можешь...

Он снял с крючка брезентовую сумку и отправился с ней в комнату грузить золото. Однако не сразу удалось запрятать его в сумку - пакет, словно живой карп, выскальзывал из рук и падал на пол.

Ноша была тяжелая, и Авдеева, когда они вышли из дома, попыталась перехватить у сумки вторую ручку, но Рощинский переложил кладь в другую руку и довольно шустро засеменил в сторону такси. И вскоре частное "ауди" везло их по городу, который уже покидало лето.

Дом Авдеевой ничем не отличался от других деревянных строений - с мезонином, дважды обитый вагонкой. Он состоял из двух небольших комнат, кухни, веранды, которую Авдеева каждое лето сдавала дачникам. Осенью, когда наступал мертвый сезон, печать запустения ложилась на строение и тогда некрашеные стены домика представляли собой довольно унылую картину.

Татьяна была на работе и это устраивало Рощинского. Пока Авдеева кипятила чайник, ее гость без интереса рассматривал жилье. Он не был здесь со дня рождения Татьяны, а ему казалось - целую вечность. Словно впервые, он увидел недорогую светлую секцию для книг, трехстворчатый шкаф, судя по цвету из другого гарнитура, трехрожковую старомодную люстру и кафельную покосившуюся печку. "Коломбину", как ее называла Авдеева.