Дмитрий Хоменко - Красная Шапочка. История одного расследования Страница 24

— Ты теперь все время будешь говорить чужими словами или просто проверяешь, читал ли я дневник глупой девчонки? А что касается твоих крайностей, то еще не известно, так ли они безобидны, как тебе или волку кажется. Кто знает, что за ними кроется. За одной–то уж точно. В этом твоя с ним и проблема, что вы не видите ничего дальше собственного пронырливого носа. Может, ты подобно ему тоже хочешь разрушить мир, в котором довольно неплохо устроился?

— Не хочу. Я уже успел его возненавидеть, — обреченно ответил инспектор.

— По всей видимости, так оно и есть. Иначе с чего бы ты так принарядился, — согласился с ним Пятачок, но тут же подозрительно посмотрел в его сторону. — Или ты собрался выкинуть какой–то номер на церемонии? Тогда не советую, — зритель не совсем подходящий, не оценит. Да ты и сам это должен понимать. Зря, что ли, столько времени потратил на слежку за Рапунцель, Микки и Нестором. Или еще надеешься, что есть кто–то лучше них? Хуже — сколько угодно, а вот лучше — вряд ли.

— Да уж, они, по крайней мере, не совершали тройного убийства, даже Микки на такое не способен, — согласился с ним кот и вернулся к своему первому вопросу, немного сократив его. — Почему все именно так?

Пятачок вальяжно откинулся на спинку дивана, а его рыло сморщилось в циничном оскале. Судя по всему, поросенок окончательно решил посвятить этот вечер откровениям, ничуть не сомневаясь в своей итоговой безнаказанности.

— Инспектор, ты из какого леса вырвался? Или, может, с Луны свалился, как твой шеф? Так ты, насколько мне известно, не эльф, чтобы такую муть нести и искренне верить, что кто–то на нее поведется. Бег, этот лес переполнен людьми, животными, эльфами и прочими пресмыкающимися. И у них у всех когда–то был выбор: методично пожирать друг друга, поддерживая определенное равновесие, или выживать всем скопом, потому что жить хочется каждому. Даже самые сильные вынуждены были когда–то ходить оглядываясь. Выбор был сделан в пользу выживания, и всем пришлось договариваться. Всем пришлось жить по одним общим правилам, в одной выдуманной реальности. Только мы все ведь остались разными, Бег. Понимаешь, раз–ны–ми. Мы вынуждены жить по одним правилам, но мы имеем право хотя бы с ума сходить каждый по–своему. В лесном обществе есть три значимых вещи, вокруг которых все и копошится: совокупление, деньги и власть. Это и есть главный приз. Только он на то и приз, чтобы доставаться избранным. Остальные же — это убогие неудачники, которым приходится довольствоваться примитивными заменителями, в основном — телевидением с его идиотскими шоу и мыльными операми. Только ты все равно остаешься по другую сторону экрана, что в жизни, что сидя перед телевизором. Представляешь, как это обидно, видеть, как кто–то ползет по жизни с пьяной ухмылкой и снесенной крышей и даже стакан воды не может выпить без какого–то извращения, и его за это никто не наказывает, да и не осуждает особо. Последний лесной идиот понимает, что все зависит от того, насколько ты преуспел в этой жизни или облажался. Разве от такого не начнешь сходить с ума? Бег, поверь мне, в этом лесу все становятся ненормальными, как только остаются наедине с самим собой, даже ты. Если тебя все–таки что–то сдерживает, просто посмотри в зеркало и убеди себя, что тот, кого ты в нем видишь, это не ты, и это не тебе хочется проломить голову своему соседу, совокупить чью–то самку или каким–то более изощренным способом изгадить чужую жизнь. Представь, что ты просто смотришь со стороны, как тот, другой, из зеркала, взбирается по чужим головам и по трупам поближе к вершине. Потому, что, чем ты ближе к вершине, тем больше тебе позволено. Точнее, ему, а не тебе, — ты в это время остаешься белым и пушистым и тихо получаешь удовольствие. И даже если тот другой полетит в пропасть, то полетит именно он, а не ты. Ты останешься все таким же белым, пушистым и удовлетворенным. Просто безразличие внутри тебя сменится безысходностью. Всего на всего…

— Но разве это не то же самое пожирание друг друга? — перебил вдохновенную речь поросенка инспектор.

Рот Пятачка растянулся в безобразной ухмылке от уха до уха, а маленькие глазки почти полностью скрылись в многочисленных морщинах.

— Ты умница, Бег. Просто молодец. Конечно же, то же самое… только где–то там, по ту сторону зеркала, — ответил он и снова разразился писклявым смехом.

Отвращение к собеседнику внутри Бегемота стало почти невыносимым, и он, закурив очередную сигарету, попытался вернуть разговор в более удобное для себя русло.

— А тебе–то чего сходить с ума? Ты вроде как никуда не карабкаешься и никуда не падаешь, — плаваешь себе на своем диване и посмеиваешься над окружающим миром, — как можно спокойнее спросил кот.

Пятачок вдруг резко наклонился в сторону собеседника и, поймав его взгляд, словно когтями вцепился в него.

— Я испытал на себе и то, и другое, Бег. Было время, когда я не знал, по какую сторону зеркала нахожусь. А теперь я знаю, что находится там, где заканчивается безразличие, но еще не начинается безысходность, — каким–то безумным шепотом ответил поросенок и неожиданно указал грязным пальцем на притаившееся у двери ушастое существо. — И он знает. За все прожитые в моем доме годы он не произнес ни единого слова, ни единым жестом не выдал своих чувств. Просто молчит и смотрит. Ему ничего не нужно в нашем лесу, ничто не привлекает и не удерживает. Мне порой кажется, что выставь я его за двери, он просто ушел бы, даже не посмотрев в мою сторону и не оглянувшись. Потому что он там, где заканчивается безразличие, но еще не начинается безысходность. Там, где нет места ни любви, ни ненависти. Там, где я сам безумно хочу укрыться от всего этого дерьма, в котором вы каждый день барахтаетесь подобно опарышам. И тут появляется какое–то ничтожество, которое хватает меня за ноги и пытается утянуть в ту яму, из которой я когда–то с таким трудом выбрался. И что я, по–твоему, должен был делать, Бег, — смиренно терпеть, пока он возил бы меня мордой по болоту?

— Чем же он перед тобой провинился? — ушел от прямого ответа инспектор.

Поросенок какое–то время помолчал, потом взял из рук кота сигарету и, снова откинувшись на спинку дивана, с наслаждением глубоко затянулся ментоловым дымом. После этого он снова заговорил, но уже точно таким же голосом, каким в момент прихода Бегемота исполнял романс.

— Обычно, у каждого, кто имеет больше двух извилин, есть два пути в жизни: жить прошлым или попытаться от него убежать. Волею судьбы, я в свое время выбрал второй путь. Убежать от прошлого, конечно, не удалось, но кое–какой смысл в жизни появился. Попросту говоря, я стал наслаждаться тем, что меня когда–то мучило, точнее, его отсутствием. Случилось это после того, как из моей жизни исчез мой единственный друг Винни, и появилось то маленькое неизвестное существо, которое ты имеешь возможность видеть каждый раз, когда приходишь в мой дом. Но в один день все изменилось, и по прихоти одного единственного писаки прошлое снова вошло в мою жизнь. Все вдруг вспомнили о том, каким отличным парнем был Винни. Интересно было бы узнать, что о нем говорили бы, если бы он никуда не исчез. Я впрочем, тоже не остался в накладе и был объявлен самой Василисой светилом эзотерики. Если бы ты знал, сколько времени я потратил, чтобы узнать, с чем эту гадость едят и под каким соусом подают. А потом мне это даже стало нравиться. Так забавно наблюдать за всеми этими клоунами, тупо изображающими поиски высшего смысла только потому, что этим можно оправдать всю свою убогость. Сидит передо мной такое вот чудо при полном параде и убеждает самого себя в том, что его тайное предназначение чуть ли не править миром или указывать путь самому Чебурашке. В общем, то еще веселье. К тому же мне открылись двери в дом Мальвины, для которой имя Винни тоже не было пустым звуком. Я стал иногда захаживать к ней, чтобы за чашкой чая вспомнить молодость. Ей безумно нравились все эти вечера. Она увлеклась настолько, что однажды даже предложила как–то по–особенному увековечить память нашего общего друга. Так и появилась бочка с выложенной вокруг нее надписью «рок–н–рол все еще жив». А в бочке — деревянный истукан, отдаленно напоминающий Винни. Потом я познакомился с ее внучкой Розовой Шапочкой и ее ухажером Эрнесто, или Че, как называла его девчонка. Мы стали пить чай вчетвером, теперь уже не столько предаваясь воспоминаниям, сколько обсуждая бредовые идеи волка, всегда умудрявшегося оказываться в центре всеобщего внимания. Он был глуп и наивен, этот Че, но надо отдать ему должное — очень проницателен. Может потому, что везде совал свой длинный нос. Сунул он его и в мое прошлое. Я это понял по тому издевательскому тону, каким он стал со мной разговаривать. А потом я случайно услышал, как они втроем смеются надо мной. А я ведь относился к ним уже как к своей родне, любил, можно сказать. Я пытался сделать вид, что ничего не замечаю, но этим только подтолкнул волка к тому, чего ему делать не следовало. Тогда я пришел в их дом и вспорол ему брюхо. А потом стал по очереди душить этих подлых самок. И чем сильнее они просили о пощаде, тем большее удовольствие я испытывал. Как когда–то в далеком прошлом. А потом в моей жизни снова появилась цель.