Хеннинг Манкелль - Перед заморозками Страница 25

— То есть сумасшедший… А как ты считаешь, эта хижина — жилье или просто укрытие?

Нюберг покачал головой:

— Рановато для выводов. Но разве жилье и укрытие — не одно и тоже? Я имею в виду, для того, кто не хочет, чтобы его видели.

Он показал на лес, совершенно черный вне света прожекторов.

— Собаки обыскали всю местность. Они еще работают. Кинологи говорят, что там совершенно непролазная чаща. Если хочешь спрятаться, лучшего места не придумать.

— Еще какие-то находки? Можем мы предполагать, кто это?

Нюберг покачал головой:

— Никакой одежды, никаких личных вещей. Невозможно даже сказать, кто здесь прятался — мужчина или женщина.

В темноте залаяла собака. Снова начало моросить. Анна-Бритт Хёглунд, Мартинссон и Свартман подошли к отцу с разных сторон, но почти одновременно. Линда стояла чуть позади, как раз на границе, что отделяет участника от зрителя.

— Дайте мне картину, — потребовал отец. — Что здесь произошло? Мы видим омерзительное убийство. Но почему? Кто мог это сделать? Почему Биргитта Медберг вообще сюда забралась? Назначила встречу? Здесь ее убили или где-то еще? Где другие части тела? Дайте мне картину!

Дождь капал и капал. Нюберг чихнул. Один из прожекторов внезапно погас. Нюберг яростно пнул штатив, так что тот упал, но потом поднял его и поставил на место.

— Картину, — повторил Курт Валландер.

— Много я видел отвратительных зрелищ, — сказал Мартинссон. — Но такого — никогда. Это какой-то законченный псих. Но где тело? Кто жил в этой хижине? Мы не знаем.

— Нюберг нашел Библию, — сообщил Валландер. — Проверим на ней все пальчики. Но ведь кто-то еще намарал новые тексты между строк. Что это нам говорит? Надо разузнать, бывал ли здесь когда-нибудь кто-то из семейства Тадеман. Обходим всех, кто живет поблизости. Широким фронтом и круглосуточно.

Никто не проронил в ответ ни слова.

— Мы должны его взять, — твердо сказал Валландер, — и как можно быстрее. Я не знаю, что все это означает, но мне страшно.

Линда вышла на свет. Впечатление было такое, будто она без подготовки шагнула на сцену.

— Мне тоже страшно, — сказала она.

Ее окружали мокрые и усталые лица. Только ее отец выглядел по-прежнему напряженным. Он будет вне себя от ярости, подумала Линда. Но она считала этот шаг необходимым, и она его сделала.

— Мне тоже страшно, — повторила она и рассказала все про исчезновение Анны. Она старалась не глядеть на отца. И постаралась вспомнить все детали, не давая волю охватившему ее страху — только сухой перечень того, что она знала, и сделанные ею выводы.

— Мы все это проверим, — ледяным тоном сказал отец, когда она закончила.

В ту же секунду Линда пожалела о своем выступлении. Я этого не хотела, подумала она. Я это сделала только ради Анны, а не для того, чтобы тебя подразнить.

— Я знаю, — сказала она. — Я поеду домой. Мне здесь нечего делать.

— Это ведь ты нашла «веспу»? — спросил Мартинссон. — Или не ты?

Отец кивнул и повернулся к Нюбергу.

— Может, кто-нибудь со светом проводит Линду до машины?

— Я сам ее провожу, — сказал Нюберг. — Мне надо в сортир. Не хочу гадить в лесу, тогда собаки вообще ничего не унюхают.

Линда выкарабкалась из оврага. Только сейчас она заметила, насколько устала и голодна. Нюберг шел перед ней и освещал тропинку. Они встретили кинолога с собакой. Собака шла медленно, грустно повесив хвост. Свет фонаря плясал на темных ветвях. Ночное ориентирование, подумала Линда. Охотники за тенями. Когда они пришли на стоянку, Нюберг пробормотал что-то невразумительное и скрылся. Вдруг ее ослепила фотовспышка. Заграждение охраняли несколько постовых полицейских из отдела охраны порядка. Она села в машину. Кто-то из патрульных приподнял желто-голубую пластиковую ленту, и она выехала на дорогу. Уже подъехало несколько машин, у заграждения стояли любопытные в ожидании, когда что-нибудь начнет происходить. Она вновь мысленно надела свою полицейскую форму. Не мешайте, мысленно приказала она. Совершено тяжкое преступление. Не мешайте нам работать. На нее нахлынули воспоминания.

Кинополицейские, называли они себя в училище. Они проводили вместе долгие вечера, пили вино и пиво и играли в будущее, прекрасно понимая, что в основном им предстоит урезонивать пьяных и мягко журить юных воришек. Но в любой профессии есть место мечтам. Врачи, спасающие людей от смерти. Окровавленные халаты, непобедимые герои. Так и с ними, юношами и девушками, которым вскоре предстоит надеть мундиры. Они тверды, быстры, сильны и непобедимы.

Она встряхнулась — долой такие мысли. Ты еще даже не полиция!

Она незаметно для себя начала гнать и, обнаружив это, снизила скорость. На дорогу выскочил заяц, глаз его блеснул в свете фар. Она резко затормозила. Заяц исчез. Линда глубоко вдохнула, чтобы унять сердцебиение. Уже подъезжая к шоссе, где то и дело проносились машины с зажженными фарами, она свернула на придорожную стоянку, выключила двигатель и фары. Вытащила телефон, но не успела набрать номер, как раздался звонок. Это был отец. Он был разъярен:

— Что ты имела в виду, когда обвинила меня, что я плохо работаю?

— Я тебя ни в чем не обвиняла. Я просто боюсь за Анну.

— Никогда этого больше не делай. Никогда и ни при каких условиях. Иначе я лично прослежу, чтобы сократить твое пребывание в Истаде до минимума.

Не успела она ответить, как он прервал разговор. Он прав, сказала она себе и хотела позвонить ему, чтобы попросить извинения, но раздумала. Он еще в ярости. Через несколько часов, когда он остынет, с ним можно будет разговаривать.

Но с кем-то ей надо было поговорить. Она набрала номер Зебры — занято. Она медленно сосчитала до пятидесяти и позвонила снова. Все еще занято. Сама не зная зачем, она набрала номер Анны. Занято. Она вздрогнула и решила, что ошиблась номером. Тщательно набрала номер еще раз — занято! Ее захлестнула радость. Анна вернулась! Она завела мотор, включила фары и выехала на дорогу. Слава богу! Расскажу ей, что может произойти, если человек забывает про назначенное кому-то время.

17

Линда вышла из машины и посмотрела на окна Анниной квартиры. Темно. Страх возвратился. Но телефон был занят. Она набрала Зебру, и та ответила в ту же секунду, как будто стояла и ждала звонка.

— Это я. Ты сейчас не с Анной говорила?

— Нет.

— Точно?

— Я, по-твоему, не знаю, с кем говорю? Что, было все время занято? Я ругалась с братиком. Он хочет занять у меня денег, а я не даю. Он мот. У меня в банке всего четыре тысячи — это все мое состояние. Они хотят в складчину купить грузовик и возить какие-то товары то ли в Болгарию, то ли из Болгарии…

— Плевать мне на твоего брата, — оборвала ее Линда. — Анна пропала. Она никогда раньше не забывала об условленной встрече.

— Когда-то должен быть первый раз.

— И отец так же говорит. Тем не менее что-то случилось. Анны нет уже три дня.

— Может быть, она в Лунде?

— Да нет, совершенно не важно, где она. Она пропала, а это на нее не похоже. Она когда-нибудь тебя подводила? Ну, скажем, опаздывала на встречу, или вы договаривались, что ты к ней зайдешь, а ее не было дома?

Зебра немного подумала:

— Не припомню.

— Вот видишь.

— Почему ты так нервничаешь?

Линда чуть не рассказала все — про отрубленную голову и руки, но это было бы смертным грехом — выдать постороннему полицейскую тайну.

— Может быть, ты и права и я психую зря.

— Заходи.

— Сейчас не успеваю.

— Ты совсем тронулась в ожидании работы. Лучше приходи, тут у меня для тебя есть настоящая проблема.

— Какая?

— Дверь плохо закрывается.

— Я же сказала — у меня нет времени. Позови слесаря.

— Ты загоняешь себя в стресс. Успокойся.

— Обязательно. Пока.

Линда на всякий случай сначала позвонила в дверь в надежде, что Анна, может быть, просто погасила свет и легла спать. Но квартира была пуста, постель нетронута. Линда поглядела на телефон — трубка была положена, лампочка ответчика не мигала. Она села и постаралась вспомнить, что произошло за последние дни. Каждый раз, когда в ее воображении возникала отрубленная голова, подкатывал приступ тошноты Руки… руки, наверное, еще хуже. Кому нужно отрубить у человека руки? Отрубил голову — убил, но при чем руки? Она не знала, можно ли определить, была ли жива Биргитта Медберг, когда ей отрубили руки. И где остатки тела? Тошнота стала невыносимой, она еле успела добежать до туалета, и ее вырвало. Сполоснув рот, она легла на пол в ванной. Под ванну была затиснута желтая пластмассовая уточка. Она вспомнила ее, вспомнила, откуда она у Анны. Это было много лет назад.

Им было по двенадцать или тринадцать лет. Чья это была идея — теперь уже и не вспомнить, но они решили съездить в Копенгаген. Была весна, учиться совершенно не хотелось, и они с Анной придумывали все новые и новые уловки, чтобы прогуливать школу, покрывая друг друга. Мона согласилась, но отец Линды категорически сказал «нет». Линда до сих пор помнит его описание Копенгагена — коварный и опасный город для девчонок, ничего не знающих о жизни. Но они все же поехали, хотя Линда прекрасно понимала, что дома будет скандал. В порядке предварительной мести за будущую выволочку она стянула из его бумажника сто крон. Они доехали до Мальмё на поезде и пересели на паром. Линда помнит эту поездку как первое их с Анной сознательное путешествие во взрослый мир.