Георгий Лосьев - Рассказы народного следователя Страница 26

– Ничего не понимаю!

– И я, брат, пуд соли съел, пока разобрался… Ну, до утра. По холодку поедем, будто на охоту. Так и объяви по епархии… Да возьми в РУМе запасный револьвер. Патронов побольше. Да… пошли Желтовского в больницу. Пусть возьмет йода и бинт.

– Ух, какие страхи!

– Говорю: зверь не шуточный. Ну, будь здоров. До утра!

Тупицыно славится лесами. Тайги с сосняком и кедрачом там нет, но на десятки верст вокруг большого, богатого села, служившего в свое время партизанским штабом, раскинулся березняк. Не тощее березовое редколесье, а частокол огромных столетних берез и осин, перемежающийся веселыми полянами-еланями, уходящий вдаль… Не пахнет прелью, и воздух чудесный, без вечной в тайге примеси гнили и сырости, и солнца вволю на еланях… Медовый аромат трав, цокотанье кузнечиков, красивые бабочки и цветы, цветы – от края и до края еланки… Ходить в старых березовых лесах куда легче, чем в тайге. Нет провалов во мху, не загораживают охотничьи тропки колоды, валежины, не жжет лицо омерзительный таежный гнус, и можно не ожидать внезапной встречи с лохматым таежным хозяином, которого если и срежешь второй или третьей пулей, – крепок, черт, гроза сибирской тайги на рану, – то после, до седьмого пота, намаешься с вывозкой туши из глухой чащи… А если промахнешься – и, по-любительски, с ножом не свычен, – Михайла Иваныч легонько мазнет лапой по голове от затылка и завернет на лицо неудачнику всю шевелюру, вместе с кожей. Встречал я таких оскальпированных, когда колобродил в Нарымской тайге, разыскивая банды после гражданской…

А здесь Михаил Иванович не живет. Несподручно таежному лохмачу: шибко открыто все. На тридцать шагов видно. Опять же ягоды кустарниковой не столь густо, как в тайге, а землянику мишка собирать не охотник.

Да и приберложиться зимой негде…

Игорь все это отлично знал, и поэтому, когда Виктор Павлович, хитро подмигивая, сказал парню, что с косачами придется обождать, а будем брать медведя на берлоге, – Игорь отвернулся в сторону и обиделся.

– Что я, маленький, что ли, товарищ Дьяконов! Берлога! Медведи летом в березняке не залегают…

– Залегают, Желтовский, – возразил Павлыч, – еще как залегают! Бывают такие особенные медведи..

…Наши ходки стояли за околицей села, у кромки леса. Ночевка в Тупицынском сельсовете была беспокойной. Сквозь дремоту я слышал, как к Дьяконову являлись какие-то мужики, разговоры вполголоса переходили в шепот, потом приходили другие и тоже шептались с Виктором. Всю ночь хлопали двери и горела лампочка-семилинейка…

Теперь же пригревало солнышко и тянуло в сон. Но нужно было ждать Егорова, помощника Дьяконова. Он появился внезапно, выйдя из леса вместе с какой-то девицей…

– Ну, как? – спросил Дьяконов.

Егоров кивнул.

– Можно начинать…

– Ну что ж… «Начнем, пожалуй», – тихонько пропел Дьяконов и вдруг притянул к себе девушку, поцеловал ее, – Спасибо, Нюра! А ты чего хнычешь?

– Не обмишультесь, Виктор Павлович! Тогда и мне не жить… И папане…

Дьяконов достал носовой платок и, вытирая на лице девушки слезы, ласково сказал:

– Ну, дождик пошел! Что ты, Нюра? Не нужно, милая. Все будет хорошо. Может быть, тебе его жалко?

– Сама бы удавила своими руками проклятого! – с ненавистью ответила девушка и пошла по дороге к селу.

Я смотрел на своего друга с удивлением. А Дьяконов, оглянув местность, уже совсем другим тоном приказывал:

– Товарищ Желтовский! Лошадей отведите за деревья! Вон туда. Сами встанете за этой березой, чтобы вас не было видно со стороны тропинки. Если в лесу поднимется стрельба и на тропинке появится человек в галифе и городских сапогах – бейте без предупреждения и постарайтесь свалить. Промахиваться нельзя! Понятно? Но без стрельбы в лесу – огонь ни в коем случае не открывать! Действуйте!

После этого Виктор Павлович взял с ходка наш охотничий топорик и стал зачем-то рубить березу. И где-то в лесу кто-то тоже стал рубить березу. Потом еще, в другом конце. И еще…

– Поехали мужики по дрова к зиме! – сказал Дьяконов, вогнал топор в ствол дерева и повернулся к нам, – Егоров! Веди!

Тропинка казалась бесконечной. Мы долго петляли между деревьев, потом спустились в овражек, поднялись на пригорок и остановились по знаку Егорова перед большим горелым пнем.

– Отсюда сто двадцать шагов, – шепнул Егоров.

Дьяконов махнул рукой вперед.

Вскоре мы вышли на обочину елани. Посредине поляны чернела большая яма погашенное огнище. Немного поодаль притулилась к огромной одинокой березе крошечная землянка – жилище углежога…

Была же такая профессия, нелепая сейчас – углежог!

Была… В каждой деревне – кузнечные горны. Горны требуют древесного угля. Самовары в каждой избе – гоже уголь нужен. И в городах разъезжают тележки и телеги, плотно набитые черными кулями, и резкие гортанные голоса будят сонную тишину заросших травой улочек: «Э-э-э! Углей! Кому углей?»

Вот и живут, тут и там, в березовой лесной глуши, заросшие волосом, прокопченные и сами черные, как уголь, одинокие лесовики из племени углежогов…

Кто они? Большей частью старики-бобыли… Но встречаются и сорокалетние бородачи-крепыши с плечами в три обхвата. Не случайно такой здоровяк уходит в медвежью жизнь… Торба с накопленными грехами гонит его сюда or возмездия… Нелюдимы эти лохматые отшельники. Месяцами не встречаются они с деревенским людом, лишь на зиму перебираясь куда-нибудь на дальние заимки. А летом приезжают к ним прасолы-перекупщики. Привозят в землянки муку, соль, картофель, увозят уголь…

– Дверь открывается наружу, – кивнул Дьяконов в сторону землянки. – Ты, Гоша, встанешь за углом. Если мы не справимся и выскочит – бей в спину! Вообще выскочит – значит нас с Егоровым уже нет. Не промахнись! Обходим поляну, товарищи. Нужно зайти с тыла!

…Не запертая изнутри дверь с треском отлетела в сторону. В избушке глухо ударил выстрел, грозно грянуло:

– Не шевелись!

Со звоном рассыпалось стекло, послышалось падение тела, возня, крепкий мат. Я не выдержал и ринулся в полутьму…

Прижав лицом к земляному полу, чекисты держали кого-то. Человек хрипел и делал тщетные попытки сбросить с себя насевших. Дьяконов крикнул мне:

– В кармане ремни! Скорей!

Через несколько минут мы вынесли связанного на свет…

– Здоров, бык! – вытирая кровь с разбитого лица, сказал Егоров. – Ну и здоров!

– Еще бы! – отозвался Дьяконов. – Аглет-гиревик! Спортсмен. На студенческих играх всегда брал первое место… И плавает, как рыба. Гоша! Принеси, пожалуйста, воду: кажется, там в землянке есть бадейка с кружкой…

Я всмотрелся в лицо задержанного и прирос к месту от изумления. Передо мной лежал Никодимов! Похудевший, обросший и все же, безусловно, – он, Аркадий Ильич!

Пленника подтащили к землянке и посадили спиной к стене.

Он дернулся, пытаясь освободить руки, и чуть не свалился на бок. Егоров успокоительно бросил:

– Не трудись… Ремни сыромятные. Гужевые…

Дьяконов не спеша закурил, протянул портсигар мне, потом Егорову и нагнулся над воскресшим покойником.

– Амба, поручик Рутковский! Не ожидали? Дать папироску?

– К черту! – сплюнув кровь, ответил захваченный. – Кто выдал? Нюрка?

– Да не все ли равно? Народ! Слышите топоры?.. А теперь послушайте еще…

Дьяконов поднял с земли валявшийся перед входом в землянку черен поломанной лопаты и пять раз раздельно, с интервалами, стукнул по стволу березы. Топоры замолчали…

– Обложили, как волка! – хрипло засмеялся арестант.

Когда Егоров вынес из норы углежога наган и кольт и пленника напоили, он спокойно спросил:

– От радости в зобу дыханье сперло, Дьяконов?

– Ну, встречались птички и покрупнее… А вообще, конечно, – ведь вы собирались и здесь громких дел натворить, не говоря уже о прошлом…

– Да… Ремиз… Об одном жалею: не догадался я раньше тебя «смарать»!..

Это «блатное» словечко он произнес с особым вкусом, со смаком. Дьяконов передернул плечами.

– Хватит с вас и штабс-капитана Лихолетова…

Я, уже отчасти разобравшись в обстановке, вмешался в этот интересный разговор:

– Прошу снять с него брюки! Спустите галифе, товарищ Егоров!

Рутковский, извиваясь ужом, забился на земле, пытаясь ударить ногами Егорова. Тот укоризненно сказал:

– Ну что ты бесишься? Хватить тебя по башке рукояткой, что ли?

В паховой области этого человека был большой, округлой формы рубец – след от зажившей язвы…

– Оденьте его!

– Ну, хватит волынку тянуть! Расстреливайте, и все тут! Я – русский офицер и умереть сумею!

– Никогда вы русским офицером не были, господин Рутковский! – отозвался Дьяконов. – На германскую вас не брали, как нужного жандармам студента-провокатора… А потом вы пошли к белым. И это было закономерно. Стали анненковским карателем, затем комендантом розановской контрразведки, произвели вас, студента-недоучку, в прапорщики, а за кровавый разгром в Соболевке наградили чином поручика…