Георгий Лосьев - Рассказы народного следователя Страница 27

– У вас неплохая информация! – овладев собой, сказал арестованный. – Откуда, если, конечно, не секрет?

– Теперь уже не секрет… От подполковника Драницына…

Арестант отпрянул к стене так, что ударился головой.

– Драницына взяли? Драннцын сдался живым?!

– Никто его не брал. Сам явился. Надоела волчья жизнь… И не бейтесь головой об стенку. Получается не эффектно – землянка, мягко…

– Кончайте! Никуда я отсюда не пойду!

– Да я бы с удовольствием, Рутковский! – невозмутимо ответил Дьяконов. – И мне и вам – меньше хлопот. Вас за одну только Соболевку нужно десять раз расстрелять! Помните, как вы сожгли школу, заперев туда больше сорока человек из семей красных партизан? А казнь коммуниста Селезнева? Помните Селезнева? Как вы, лично, жгли его головней, вырезали у него на груди звезду!.. А «экспедиция» в Борках? А расстрелы большевиков в контрразведке? Так я-то, я бы с удовольствием. Но не могу! Приказано доставить вас в край… Судить будут. Сейчас мы развяжем вам ноги и пойдем. Предупреждаю: за попытку ударить кого-нибудь из нас ногой в пах – пуля в ногу! Это – полумера! На большее я не уполномочен, но полумеры в моей власти. Уйти не удастся. Если будете вести себя некорректно, привяжу вожжами к ходку, и придется бежать за лошадью. Моцион на шестьдесят верст. Точно так же, как вы поступили с комиссаром Игнатьевым. Вспоминаете?

Рутковский посмотрел на Дьяконова с любопытством.

– А ведь с тебя, пожалуй, станется! Двух братьев твоих наши расстреляли… Черт с вами, развязывайте. Я хочу издохнуть сразу!

Потоптавшись немного, чтобы размять ноги, он пошел вперед спокойно и равнодушно, но, пройдя шагов с полсотни, обернулся.

– Все равно я покончу самоубийством!

Тут и я не вытерпел.

– Вы хотите эпизод сделать хроническим, Никодимов-Рутковский, или как там вас еще? Вы не только подлец, но и трус!

Он ответил выспренно:

– Я – Нерон! Я – поэт!

– Никакой вы не поэт, – вмешался Дьяконов. – Стихи писала ваша жена, создававшая вам… районную славу. Любила она вас без памяти…

– Баба как баба!.. А меня вам не понять!

– Почему же? Мы не чужды искусства. Товарищ народный следователь, когда вы изволили утопиться, заявил сразу, что вы одухотворенная натура. Верно, следователь?..

Я рассвирепел.

– Долго мы будем лясы точить?!

Тут Егоров ткнул «Нерона» в бок стволом нагана и сказал беззлобно:

– Шагай, шагай, гнида!..

Выражение лица Игоря, когда наше шествие вышло на его засаду, было, применяя литературный штамп, «не поддающимся описанию».

Егоров, сбросив узел с пожитками арестанта в повозку, подошел к Желтовскому и предупредил:

– Закрой рот, а то паут залетит!

– Садись сюда…

Виктор Павлович домовничал один. Жена с ребятишками ушла в гости.

Он подбросил дров в печку, подвинул к теплу два стула…

Ласковые дни побаловали недолго, и по возвращений в Святское на небо навалилась тяжелая осенняя хмарь, а в окна застучали холодные дожди…

– Самым трудным во всей этой истории был разговор со старухой-хозяйкой, к которой я ходил еще несколько раз. Полоумная бабка долго несла чушь, пока я не догадался применить вишневую наливку. После второй рюмки бабкины мозги прояснились и на горизонте замаячила фигура Нюрки…

– Той самой, что была в лесу?

– Той самой. Тогда она работала санитаркой в больнице, ходила к бывшему самоубийце стирать белье, мыть полы и помогала одинокому поэту скрашивать бытие другими доступными ей средствами. Короче говоря, Нюрка была любовницей Рутковского… Сомнения в отношении Никодимова начались у меня еще с прошлого года. Понимаешь, не подходил он как-то к нашим людям!.. Тип не тот. Не районного масштаба гусь!.. Так чего же занесло его к нам? Неужели такая даровитая личность не могла обосноваться где-нибудь… повыше, что ли?.. Проверил я тщательно анкету Никодимова. Сделал запросы, получил ответы… И тут сомнения одолели еще пуще. Понимаешь, по анкете с девятнадцатого года – все правда, а до восемнадцатого – туман и много липы… Сделал еще запрос – по месту жительства, на Урал…

– Я тоже писал…

– Знаю. Но тебя интересовали монатки, а меня – фигура…

– Гм!

– Наша фирма установила, что семья Никодимовых была большевистской. В колчаковщину старика расстреляли, мать умерла в тюрьме, а Аркадий Ильич, сын, был отправлен в глубь Сибири с одним из колчаковских «поездов смерти». Интересовался когда-нибудь этими поездами? Страшная была штука! Ну, вот. Наши разыскали дальних родственников Никодимовых. хорошо знавших эту семью. Послал я на Урал фотографию Аркадия Ильича. И на Алтай послал фотографию для предъявления бывшим партизанам отряда, в котором, по анкете, в гражданскую войну воевал Аркадий Ильич.

Вскоре пришел первый ответ: партизаны опознали по карточке своего бывшего помначштаба Аркадия Никодимова. Пять человек подтвердили: да, мол, это наш «штабист».

Пришел в отряд в августе или сентября девятнадцатого, измученным и оборванным. Заявил, что бежал из «эшелона смерти»… Как интеллигентный человек оказался очень полезным – вел всю документацию отряда, умел работать с картой. Неоднократно просился в бой и в разведку, но командир отряда не отпускал Никодимова от себя – берег… В разгром колчаковщины все же вырвался в разведку, вместе с одним товарищем и… не вернулся. Посчитали погибшим, но вскоре пришло от Никодимова письмо: сообщал, что вступил в регулярную Красную Армию. Так, мол, сошлись фронтовые дороги…

Казалось бы, все ясно: наш Аркадий Ильич – боевой партизан, заслуженный большевик-подпольщик и бывший красноармеец. Так ведь? Но почему же он, беспартийный, пишет липовые анкеты, ни словом нигде не оговорился о пребывании у колчаковцев в заключении, партизанский стаж указывает не с девятнадцатого, а с восемнадцатого года?

Уральцы молчали, а тут я получил одно сообщение по своей линии: явился в органы с повинной некий подполковник Драницын, бывший начальник второго отдела одного из колчаковских формирований. Оный Драницын заявил, что больше не хочет быть врагом советской власти, и в числе прочих откровений сообщил, что в нашем районе скрывается бывший контрразведчик Рутковский Николай Николаевич. Кем работает Рутковский и под какой фамилией живет, Драницын не знал… Кроме того, подполковник сказал, что в наши палестины выбыл на днях еще некий штабс-капитан Лихолетов. В свое время был другом Рутковского; надеялся встретиться с приятелем и просить у него материальной помощи…

Я немедля послал фотографию Никодимова для предъявления раскаявшемуся подполковнику и тут же получил письмо уральцев. Оба родственника, посмотрев карточку, категорически заявили: нет, это не наш Аркаша!

Таким образом, можно было сделать некоторые выводы. Но я медлил с арестом «Никодимова»: нужно было через него выследить и штабс-капитана, которого мои люди упорно не могли обнаружить. И вдруг – «Никодимов» утопился. Весь план полетел к черту! Понимаешь, Гоша, как обидно было?!

– Мне сейчас еще больше обидно: ты знал, кто такой Никодимов, и допустил, чтобы следствие пошло по ложному пути! Хорош друг!

– Видишь ли… дружба дружбой, а служебный табачок врозь. Должен тебе сказать со всей откровенностью: первые дни я сам верил в самоубийство. Ничего удивительного – разве не мог, охваченный предчувствием беды, Рутковский покончить со всем этим одним ударом? Примеры – были! То, что наш «подшефный» перед «самоубийством» сильно переменился, это заметили все окружающие. Заметил и я. Даже побаивался: неужели допустил где-нибудь промашку? Такие матерые волки, живущие годами начеку, очень наблюдательны. Окончательно убедила меня в симуляции самоубийства марлевая повязка.

– Какая повязка? В следственном материале эта деталь не фигурирует.

– В твоем – нет. В моем – играет существенную роль. Марлевую повязку со следами сукровицы и сильным запахом керосина мои люди обнаружили в балагане на затопленном поле, в шести верстах отсюда, где состоялась тогда трогательная встреча старых друзей…

– Значит, обнаруженный корсаковской милицией труп?..

– Штабс-капитана Лихолетова…

– Здорово! И тут ты мне ничего не сказал! Все же, ты скотина, Виктор!

– Зря ругаешься. Все равно: то, что ты проделал, нужно было проделать по чисто юридическим соображениям. Будешь спорить?

– Нет, не буду… Ну. дальше?

– Дальше я вспомнил: в империалистическую и гражданскую войну солдаты, чтобы избавиться от фронта, наносили себе ранки и при помощи керосиновых повязок растравляли страшные язвы… Сперва врачи верили, что это «солдатская медицина». Ведь и посейчас в деревне керосин – «лекарствие»… Но потом военно-полевые суды стали за керосин на ранках расстреливать… Я ведь старый солдат… А господин Рутковский в прошлом студент-медик… Вся эта вторая симуляция с «сифилисом» бесподобна по своей «искренней» простоте и лиричности! Неудивительно, что ты, как говорится, – «клюнул»… Ну, что ж дальше? Убив дружка и переодев труп в свое платье, Рутковский бросил покойника в воду. Вспомни: в те дни по реке густо шли бревна где-то разбитого плота. Они размолотили штабс-капитана так, что и родная мать не узнала бы. Все делалось с расчетом: попробуй, найди в груде человеческого мяса пулевую ранку или разбери черты лица!