Елена Михалкова - Кто убийца, миссис Норидж? Страница 27

Она отогнула большой палец: призрак Томаса Эштона – раз. Секретарь ничего не выдумал, когда рассказывал о нем кухарке. Легенда есть, и большинство из живущих здесь верят в нее.

Указательный палец: нож в руках Агнессы – два.

Средний палец: коробка Кельвина Кози – три. Велико искушение заподозрить секретаря в помешательстве слуг. Но одного ночного воя недостаточно, чтобы человек обезумел.

Было что-то еще! Что-то еще… Но что?

Эмма отодвинула бесполезную грушу. Пальцы ее погрузились в сочную мякоть, и гувернантка брезгливо отдернула руку. Груша была гнилой.

Миссис Норидж на время забыла о своем расследовании. Она встала, заглянула в корзину и обнаружила, что все груши испортились. Те, что лежали на дне, размякли и превратились в компот. Верхние еще пытались притворяться доброкачественными, но и их уже облепили мелкие назойливые мошки.

Миссис Норидж поморщилась. Ох уж эта Дэйзи! Конечно, кухарка купила сорт «Беренис». Любой хозяйке известно, что груши этого сорта покупают твердыми и дают им дозреть на подоконнике. Хочешь получить к столу мягкую грушу, выбирай на рынке самые жесткие плоды.

Полная корзина раскисших груш! Если бы в этот момент Дэйзи увидела гувернантку, она бы бежала в страхе, ибо миссис Норидж разгневалась не на шутку. Она могла простить холодную овсянку и подгорелый бифштекс. Но только не фрукты! Если купишь два фунта мягких груш, получишь два фунта гнилых груш.

Как можно не знать таких очевидных вещей!

Миссис Норидж выпрямилась и замерла.

Постойте, постойте… Очевидных вещей?

В голове ее молнией сверкнула невероятная догадка.

Миссис Норидж вернулась к столу, подняла грушу и добрых три минуты смотрела, не отрываясь, на желтую прозрачную мякоть. Сладкий сок стекал по запястью, но Эмма не замечала этого.

Все загадочные события крутились перед ее глазами, будто во вращающемся калейдоскопе, и стремительно складывались в цельную картину. И пусть картина была пестрой, но каждая деталь занимала в ней свое место.

Бог ты мой, как она могла быть такой слепой! Самое простое объяснение, лежавшее на поверхности, все время было у нее перед глазами.

Испорченная груша!

Ночь закутала Эштонвилл в черный кокон. В небе изредка проскальзывала волнистая прядь облака, словно хвост летящего дракона, но и ее тут же поглощала темнота. Вдалеке неумолчно шумел лес. Гул его то стихал, то вновь набирал силу, будто зеленые волны накатывали на берег и отступали обратно.

Лишь один раз непроглядная мгла рассеялась. Дверь дома приоткрылась, выпустив наружу боязливый узкий луч света, и тут же захлопнулась.

Вышедший наружу человек быстро зашагал по дорожке. Он двигался, полагаясь больше на собственную память, чем на зрение, и двигался быстро. Ноги сами обходили все выбоины и щели, внутреннее чутье верно подсказывало направление.

Человеком, покинувшим Эштонвилл в два часа ночи, была Эмма Норидж. Она собиралась получить подтверждение своей версии немедленно, и никакая темнота не смогла бы ее остановить.

Час спустя в окошко маленького домика, притулившегося возле церкви, постучали. Священнику спросонья показалось, что это ветки скребут о стекло. Но когда стук повторился, он вскочил, зажег лампу и бросился к двери.

Из темноты выступила высокая фигура в длинном плаще.

– Миссис Норидж? – ахнул старый священник, подслеповато вглядываясь в гувернантку. – Бог мой! Что случилось? Кто-то умер?

– Нет, но может умереть в скором времени.

– Что вы такое говорите?

Старик отступил, пропуская ее в дом. Миссис Норидж вошла с таким спокойствием, будто в ее ночном визите не было ничего необычного.

– Так что случилось? – волновался священник.

– Простите за позднее вторжение, но мне необходимо было поговорить с вами.

– Я слушаю!

– Вы сказали, что у вас хорошая память на детали.

– Да, это так, – подтвердил ничего не понимающий старик.

– Тогда ответьте мне: вы помните, как погибла собачка старой миссис Эштон?

Священник посмотрел на гувернантку долгим взглядом и сделал осторожный шаг назад.

– Я не сошла с ума! – нетерпеливо сказала Эмма. – Но это очень важно. От вашего ответа зависит жизнь и смерть кого-то из обитателей Эштонвилла.

– Что?!

– Прошу вас, ответьте, – повторила миссис Норидж. – Вы столько лет прожили рядом с Эштонами. Неужели вы забыли? Я понимаю, в вашем возрасте сложно помнить все…

Старик горделиво выпрямился.

– Моя дорогая миссис Норидж! В моем, как вы заметили, возрасте действительно непросто помнить все. Однако если вы спрашиваете меня о собаке старой миссис Эштон, то моя голова отлично сохранила то, что ее касается.

– И отчего же она умерла?

– Она не умирала.

– Как?

– Она не умирала, потому что и не жила, – разъяснил священник. – У миссис Эштон не было никакой собачки.

Эмма Норидж подалась к нему:

– Святой отец, вы уверены?

– Нет, это просто смехотворно! – возмутился старик. – Сначала вы врываетесь ко мне глубокой ночью, затем требуете ответа на глупейший вопрос… А когда я говорю вам, что вопрос лишен смысла, вы ставите мои слова под сомнение. Возмутительно!

– Но собачка… – начала Эмма Норидж.

– Глория Эштон терпеть не могла собак! – отрезал священник. – У нее был полный дом кошек. Уж поверьте, этого я бы не смог забыть. У меня у самого жил терьер, и миссис Эштон каждый раз напоминала мне, чтобы я держал его подальше от нее.

– Терпеть не могла собак… – медленно повторила миссис Норидж.

И вдруг улыбнулась. Это была удовлетворенная улыбка человека, подтвердившего свою правоту.

– Прекрасно, просто прекрасно, – вполголоса сказала она самой себе.

– Что именно? – спросил священник, окончательно растерявшись. Он впервые увидел улыбку на сдержанном лице миссис Норидж, и это поразило его едва ли не сильнее, чем ее ночной визит и странные расспросы.

– То, что Глория Эштон терпеть не могла собак. Спасибо вам, святой отец. И еще раз примите мои глубочайшие извинения.

– Куда вы?!

– Обратно, разумеется! – Миссис Норидж уже стояла на пороге. Ветер развевал полы ее плаща.

– Но вы не найдете дорогу! – всполошился священник. – Безумная вы женщина, подождите, я хотя бы дам вам лампу!

– Не стоит, святой отец. Спасибо вам за заботу, но я предпочла бы вернуться незамеченной.

– Да постойте же! Могу я хоть чем-нибудь вам помочь, раз уж вы предприняли такой путь?

Миссис Норидж ненадолго задумалась. Затем лицо ее просветлело.

– Вы весьма меня обяжете, если найдете пару яблок.

…На другой день, едва рассвело, Агнесса Эштон вышла в сад. Ей нужно прийти в себя. Руки немножко дрожат с утра, глаз дергается, и тик выводит из равновесия. Если бы не это, она бы совсем не нервничала.

Да и отчего ей тревожиться? Генри ночью пообещал, что все будет хорошо, а он никогда не обманывал ее.

Агнесса остановилась. Взгляд ее упал на обломанный и уже почерневший черенок розы. О, как отвратительно! Гнев вдруг вспыхнул в ее груди с новой силой. Женщина обхватила стебель и с силой сжала его, не замечая, что острые колючки прокалывают кожу.

Она очнулась только тогда, когда заметила стекающую по руке струйку крови. Испуганно отдернула руку.

Нет-нет, так нельзя… Агнесса заставила себя выпустить стебель и машинально вытерла кровь о подол платья.

Все хорошо. События той ночи – лишь морок, который развеется, едва уедет Роджер Хинкли.

Но тогда откуда эта червоточина в душе?

Эхо дикого хохота отдалось у нее в ушах, а перед глазами встало бледное, искаженное ужасом лицо прежней гувернантки. Агнесса провела рукой по лбу, отгоняя дурные воспоминания. Разве можно винить ее в том, что девушка кончила психиатрической лечебницей? Она не виновата! Никто не виноват в том, что случилось!

В любом случае, это все позади. Генри обещал поговорить с Роджером и раскрыть ему глаза на Шарлотту. Хинкли уедет, и все вернется на круги своя.

Агнесса сделала еще несколько шагов и вдруг в зарослях акации увидела два силуэта.

В лучах восходящего солнца казалось, будто золотистые волосы Шарлотты Пирс излучают сияние. Что касается Роджера Хинкли, он тоже сиял, но скорее не от солнца, а оттого, что сжимал Шарлотту в своих объятиях.

Агнесса вздрогнула и прижала ладонь к губам. Какое неслыханное бесстыдство!

Роджер наклонился к Шарлотте, и шокированная миссис Эштон торопливо отвернулась.

В окне первого этажа мелькнула мужская фигура. Агнессе не нужно было вглядываться, чтобы узнать мужа. Генри видел все то же, что и она.

Она знала, о чем думает ее муж, глядя на целующуюся пару. Генри тоже понимает, что время упущено. Они должны были раньше объявить Роджеру, что Шарлотта Пирс – чудовище. Тогда еще была бы надежда, что все закончится хорошо.

Но теперь, когда дело зашло так далеко, Роджер не прислушается к ним. Влюбленные мужчины глухи к любым голосам, кроме зова собственной страсти.