Наталья Солнцева - Золотой гребень для русалки Страница 28

Еще вчера вечером, уединившись наконец в гостиничном номере, они поспорили о «Хаммере».

— Думаешь, это та самая машина? — скептически усмехался Карелин. — Вряд ли.

— Черных «Хаммеров» в Москве не так уж много.

— Но и не мало. Люди богатеют, покупают крутые авто. Другое дело, что такая машина бросается в глаза.

— Глупо следить за кем-то на «Хаммере», — согласилась Астра. — А Егор Николаевич далеко не дурак. Значит, он хотел быть замеченным.

— Кем? Калгановым?

— Леей…

— По-моему, это идет вразрез с его собственными словами. В «Спичку» Вишняков ездил на другой машине, именно поэтому теперь он взял «Хаммер» — чтобы не раскрываться раньше времени.

— Ты меня убедил!

Сегодня, усевшись в «Хаммер», Астра опять задалась вопросом: та машина или не та? Наверное, Матвей прав.

Город дышал покоем, старозаветной патриархальностью. Метель прекратилась. Кое-где над укрытыми снегом крышами дымились трубы. Кресты, венчающие купола церквей, смотрели на восток, где лениво поднималось малиновое солнце.

— Говорят, такие ряды в старину были почти в каждом русском городе, — говорил Вишняков. — Но в Костроме — самые большие. Борецкий пытался все обойти и сфотографировать, но умаялся, отказался от этой затеи. Он утверждает, что так выглядели типичные русские ярмарки, а те переняли «проект» у ордынского кочевого балагана. Азия влилась не только в наши гены и кровь, но и в культуру.

Ярмарка есть ярмарка, а перед праздником она превращается в людской водоворот. Шум, сутолока, запахи провизии, обилие товаров, — глаза разбегаются. У Астры закружилась голова. Матвей купил для нее красивых печатных пряников и несколько керамических колокольчиков.

— Кваса хочу, — попросила она.

— А может, чего-нибудь горячего? — улыбнулся Вишняков. — Зайдем в чайную?

Они напились чаю в настоящем «Трактире», где все было обставлено по-купечески добротно, от начищенных до блеска пузатых самоваров до больших заварных чайников с пестрыми петухами на боках и расторопных половых, как здесь называли обслугу.

Согрелись и повеселели. Поехали смотреть деревянные шедевры под открытым небом.

Старинные постройки в снегу выглядели как декорации к съемкам фильма про Волкодава или к сказке «Снегурочка». Здесь были и храмы, и дома, побольше и поменьше, — разные.

— Берендеево царство! — ахнула Астра. — Сейчас Мизгирь выскочит… за ним Купава. А Лель вон в той избушке живет, — показала она на скромное строение. — Дудочки к весне мастерит.

— Вижу, ты читала Островского.

— Она фильм смотрела, — опроверг Вишнякова Матвей. — Старый, еще советского производства. Там много поют.

— Я драматургию Островского изучала в театральном. Однажды на Новый год мы ставили отрывок из «Снегурочки».

Лицо бизнесмена озарила широкая улыбка.

— Кстати! — воскликнул он. — Ведь именно Кострома — родина Снегурочки! Этот образ создан как раз Александром Островским — он написал пьесу «Снегурочка» в своем имении Щелыково. Меня Борецкий чуть ли не силой туда затащил. Ты бы видела, с каким благоговением он ходил по дому, с какой нежностью гладил колонны при входе. Будто он литературовед, а не торговец! Не удивлюсь, если он и пьесы писать пробовал…

Около деревянного храма остановилась группа туристов. Многие достали фотоаппараты и видеокамеры.

— Отойдемте в сторонку…

Астра безмолвно зашагала за «гидом». Матвей, оглядываясь, — за ними. Он бы с удовольствием потолкался среди туристов, послушал, о чем они говорят. Пожалуй, и пощелкал бы эти темные от времени срубы, потом бы мальчишкам своим показал.

— …разговаривал с местными крестьянами, — донеслись до него слова Вишнякова. — Расспрашивал их про древние поверья, обряды. Так у него родился замысел пьесы — из языческого ритуала «похорон Костромы», женского божества, чья смерть была необходима для будущего урожая. Соломенное чучело Костромы — прекрасной девушки — топят в реке или сжигают, как Масленицу. Снегурочка тоже погибает…

Матвей вдруг полез в карман за купленными на ярмарке колокольчиками. Они были разных размеров, но имели вид девушки в синей шубке и шапочке, на что он обратил внимание только сейчас. Астра протянула руку…

— Дай мне!

Внутри тянулась по ободку надпись: «Костромская Снегурочка».

— А Дед Мороз родом из Великого Устюга, — сказал Вишняков.

Его мнение никто не оспаривал: Астра увлеклась колокольчиками, а Матвей, разглядывая «Берендеево царство», отстал от своих спутников.

— …хозяин зимы Морозко, Дед Трескун на самом деле был лютым, а не добреньким старичком с мешком подарков для детворы, — донеслось до него. — Грозный дух льдов и холода, он собирал дары, которыми откупались от него испуганные люди, а вовсе не раздавал их. Потом странным образом все переменилось…

Говорил Вишняков, Астра внимала ему с открытым ртом. Матвей раздраженно притопывал ногами: Дед Трескун разошелся не на шутку, пальцы уже одеревенели.

— Я замерз, — заявил он.

— Мы тоже, — откликнулся бизнесмен. И это «мы» резануло слух Матвея. — Я еще кое-что покажу, и едем греться.

Он подвел их к дому с затейливой резьбой на фасаде, доставленному сюда, судя по табличке, из деревни Журавлево.

— Чтобы такую «избушку» соорудить, немалый капитал потребовался, — заметил Матвей.

— Да уж…

Под роскошно украшенным слуховым окошком резчик поместил имя бывшего хозяина.

— Липатов…

— Капиталист! — произнес молодой человек с фотоаппаратом, шмыгая красным от холода носом. — Крестьяне себе подобных излишеств позволить не могли. Вы поглядите, какие узоры из дерева повсюду пущены. Не всякий мастер за такую работу брался. — Он выбрал подходящий ракурс и сделал несколько кадров. — Красотища!

Астра присмотрелась к вырезанной на фасаде фигуре девушки, которая что-то держала в руках. Книгу?

— Что она держит?

Парень забросил за плечо конец вязаного шарфа и поднял голову.

— Кто? А-а! Это русалка. Весьма распространенный для костромских и нижегородских мотивов персонаж. В руках у нее, скорее всего, Велесова книга.

Раскатистый смех Вишнякова заставил их обоих обернуться.

— Велесова книга! Надо же, и правда. Что еще русалкам читать?

— Ничего смешного в этом нет, — обиделся парень. — Лично я верю в подлинность дощечек.

— Каких дощечек? — не понял Матвей.

Вишняков принялся объяснять. По его словам, во время Гражданской войны в каком-то разоренном имении полковник Добровольческой армии Изенбек нашел дощечки с нанесенным на них текстом. Это была история русичей от мифологических корней до Рюрика…

— Если хотите, Священное Писание славян, — говорил он, — изложенное волхвами. Или другим неизвестным автором. Дощечки назвали Велесовой книгой по имени славянского бога Велеса. Изенбек вывез их в Брюссель и хранил как зеницу ока. В августе 1941 года он умер, и табличек больше никто не видел. По одной из версий, они были похищены агентом Аненербе. В Третьем рейхе это общество занималось изучением наследия германской расы. К счастью, тексты кое-как сохранились в виде фотографий и машинописи, сделанной Миролюбовым, эмигрантом, писателем, который увлекался славянским фольклором. По другой версии, Велесова книга — подделка.

Астре не терпелось подать какой-нибудь знак Матвею. Русалка, Велесова книга! Связь с эпизодами на флэшке! Но делать это при Вишнякове она не рискнула. Тот знает больше, чем хочет показать.

Матвей равнодушно слушал, разглядывая девушку с книгой на фасаде дома Липатова. Парень с фотоаппаратом с разных точек снимал резьбу, искоса бросая на Вишнякова недобрые взгляды.

— Все это тебе Борецкий рассказал? — не выдержала Астра. — Про Велесову книгу, про Аненербе?

— Да, — без запинки ответил Вишняков. — И про русалку тоже. Думаете, Илья случайно пригласил к себе «Русалок»? Он же бредит всякими языческими штучками!

«А ты? — едва не вырвалось у Матвея. — Так чешешь про дощечки, будто специально изучал».

— Велесову книгу еще называют языческой Библией, — продолжал тот. — Даром что подлинных табличек никто в глаза не видел, все о них только читали либо слышали от других. Но интереса к ним это не ослабило, напротив, поклонение прабогам становится повальным увлечением. Появляются разные славянские общины, в которых отправляют чуть ли не родоплеменные культы.

— То были «новые русские», теперь «новые волхвы»?

— Похоже, — усмехнулся Вишняков.

— А при чем здесь Аненербе?

— В этом мире все так перемешалось…

Пророчица Любава сидела в полутемной комнате, увешанной панно из трав и какими-то плетенками. В единственном освещенном углу стояло сухое корявое дерево без листьев, на его стволе были вырезаны лица идолов. И само дерево, и «выглядывающие» из него идолы производили устрашающее впечатление.