Генрих Боровик - Артём Страница 29

Владимир, архиепископ Ташкентский и Среднеазиатский ГОРЯЩИЙ РАЗУМ

Артем удивил меня сразу, в первые же минуты нашего знакомства в 1997 году.

Привез Артема ко мне в Бишкекское епархиальное управление его друг и мой крестник Василий Толстунов. Приехали они среди ночи, поскольку рейс из Москвы был задержан. Признаюсь, меня не вдохновляла предстоящая встреча со знаменитым журналистом. В этой профессии немало холодных, внутренне равнодушных охотников за сенсациями. Общаться с такими очень тяжело. Внешне Артем соответствовал представлению: модно одетый, явно преуспевающий. Я поднялся ему навстречу, собираясь обменяться с ним рукопожатиями, как обычно при встречах с далекими от Церкви деятелями. Но Артем сложил свои руки для принятия благословения и тихо попросил:

- Сначала благословите меня, владыка.

Позже я узнал, откуда в нем это. В детстве у Артема была бабушка, верующая женщина. Она и подарила Артему то главное знание, которого не хватает многим интеллигентам: знание о Боге.

Я очень быстро понял, что Господь послал мне встречу с редкостным человеком. Артем был настоящий интеллигент: его пытливый разум согревало живое тепло сердца. Он начал разговор с основного для верующих мирян вопроса: как среди жестокостей и бессмыслицы, которых так много в окружающем нас мире, сохранить себя, спасти свою душу. Я напомнил ему, что премудрый царь Соломон, имевший на земле власть и славу, богатство и все возможные удовольствия, назвал эти смертные блага - суетой.

Артем был православным верующим, но он был ещё и интеллигент, "человек разума", - ему хотелось подкрепить свою веру доводами ума. Таков был святой апостол Фома - упрямец, которому Христос позволил вложить пальцы в Свои открытые раны. Это святое упрямство. И Господь всегда дарует познание истины тем, кто ищет её вот так - чистосердечно. У Артема был требовательный, требующий истины, какой-то горящий разум.

И он спрашивал меня:

- Почему путь к Богу - это Православие, а не другая конфессия?

И мы говорили об этом. О римо-католиках с их "оправданием добрыми делами", доходящими до "покупки спасения" за деньги. О том, есть ли польза душе человека от добрых дел, совершенных с холодным сердцем? И о протестантизме, который проповедует "оправдание верой": мол, только верь, а делай что хочешь. И соглашались: что пользы человеку от веры, если он пачкает свою душу грехами и становится недостоин Пречистого Бога?

В Православии и вера и добрые дела - это прежде всего средства для того, чтобы человек воспитал и украсил собственную душу, подготовив себя к жизни вечной. Православие смиренно: православные понимают, что пред лицом Бога все мы грешны и людям нечем гордиться друг перед другом. Пример смирения явил сам Христос, смирившись перед Небесным Отцом до Крестной смерти.

Содержания той нашей беседы хватило бы на богословский трактат. Артем жадно слушал, задавал острые вопросы. А когда говорил, речь его была энергична, активна, участлива.

В этом же 1997 году Артем побывал у меня в Бишкеке ещё раз. Этот его приезд совпал с православным торжеством: по земле Киргизии двигалась Крестным ходом чудотворная Тихвинская Иссык-Кульская икона Божией Матери. Этот образ был прислан в дар Православным туркестанцам со Святой горы Афон. Во времена "красного террора" отряд большевиков, ворвавшись в монастырь на Иссык-Куле, в упор расстреливал эту икону из револьверов. Но пули не смогли пробить лоску, запечатленную ликом Госпожи Богородицы, и кощунники в ужасе бежали. Следы от пуль и сейчас видны на святой иконе. И ныне от Тихвинского образа истекают чудеса исцелений, примирения близких людей, восстанавливаются мир и любовь в неблагополучных семьях.

В дни приезда Артема чудесный образ находился в Бишкекском Воскресенском соборе. Узнав об этом, Артем загорелся и стал молить о возможности поклониться святыне.

Среди ночи мы отправились в храм, разбудили сторожа, я попросил открыть собор и - как положено - первым поклонился иконе Матери Божией. Артем стоял сзади. Обернувшись, я увидел, что его лицо сияет от радости. Он опустился на колени, преклонил голову и застыл неподвижно. Прошло минут двадцать, я даже подумал: может быть, человек устал с дороги и заснул.

Подошел к Артему, тронул его за плечо.

Он поднял голову.

- Владыка, можно я побуду здесь ещё немного, помолюсь?

И ещё некоторое время он простоял на коленях.

В последующие годы мы встречались и опять беседовали ночами в каждый его приезд в Среднюю Азию и во время моих поездок в Москву. Не так уж часты были эти встречи, но глубина их была такова, что делала нас близкими на любых расстояниях.

Личность Артема раскрывалась передо мной во всей своей многогранности. Он был широко образован, стремился черпать знания не только из книг, но, в большей степени, из живого опыта. Он обладал ещё одним нечастым для интеллигента качеством: мужеством. Он много рассказал мне об афганской войне, - он сам побывал там и видел этот ужас.

Мы уже стали подзабывать, что ещё в недавние времена любое слово правды, произнесенное громко, являлось неожиданной и первоочередною новостью, тем большей, чем искренней новость была произнесена. Человек же, её произносящий, становился героем тотчас же, как слово, им найденное или рожденное, доносилось до нас. Становился сразу, потому что все знали: за таким героизмом следует мученичество. Правда дозировалась, как дозируются опасные лекарства, выписанные больному. Власть всегда понимала, что общество может не выдержать и умереть, если не делать ему эти инъекции, но только по чуть-чуть. Для выживания, а не для жизни.

Так вот Артем был первым, кто сказал правду об афганской войне. Сказал не дозированно, но - всю. Сказал так, что стало понятно: общество изовралось, что оно жило и живет в обмане, что та правда о нем самом и об окружающем мире" сообщалась - не больше, чем маковое зерно.

Зеркало отразило общество, и общество не узнало себя.

Или - наоборот - узнало.

Правда Артема была правдой окопного солдата, заслужившего боевую солдатскую медаль. Заслужившего там, где от солнца трескаются сухие губы, а пот напитывает одежды одной только солью из-за того, что любая влага тотчас же испаряется.

Я знаю эти места, Господь судил мне служить совсем рядом с ними.

Губы Артема были по-детски припухлы и добродушно, доверчиво определенны. Таким губам непереносимо трудно в испепеляющую жару. Они особенно открыты для смертельного солнца.

Их труднее сжимать и при виде неоправданной смерти. Но чувствовалось, - там, в Афганистане, он научился их сжимать. Когда ему надо было не только увидеть, но и пережить, не только запомнить, но и честно написать.

Видят многие. Переживают только смелые. А честно об этом пишут и вовсе не все. Только такие, как Артем Боровик... Только знающие: утаить правду - значит согрешить и перед Богом, и перед рядом с тобою живущими людьми,

Найденную правду он рассказывал другим. Но теперь делал это уже удивительно спокойно, отрешенно. Так говорят с теми, кто сам знает правду, но только умалчивает о ней. Из страха ли? Из корысти ли?

Думаю, что на самом-то деле тогда он знал об этом почти один.

И сам дознался до нее. Дознался своим горящим разумом.

И с той самой поры, до самого своего смертного часа, уже не переставал искать её, дознаваться...

Артем имел все настоящие живые блага, которые может иметь человек на земле. У него была любимая жена, дети. Он очень любил своих родителей восхищался ими.

Вдобавок он преуспел в своей работе и не имел никаких материальных нужд. Однако такое благополучие не сделало его спокойным: по слову Евангельскому, он "имел как не имел". В нем жила боль чужих страданий несметного множества судеб, искалеченных нашим смутным временем всей российской разрухи.

Мы расходились во взглядах на политику; не знаю, кто из нас ошибался, он или я. Но в любом случае его деятельность несла в этот мир свет и добро, поскольку Артем был искренен. Его очерки, наверное, были близки к его исповеди.

Артем горел своей журналистской работой и пытался вовлечь в неё меня - уговаривал написать статью о воинах-"афганцах". С выполнением этого заказа я опоздал, статья так и не пошла в печать. Однако Артем все-таки продолжал просить меня написать что-нибудь для его газеты, даже предлагал выделить мне целую страничку. Я отшучивался: мол, газета называется "Совершенно секретно", а у Православия никаких секретов нет.

Во время нашей встречи, оказавшейся последней, речь зашла о ваххабизме и о мусульманстве вообще. Меня всегда удивляло невежество, проявляющееся в высказываниях российских политиков и журналистов по отношению к Исламу; а ведь понимание этой религии для России насущно важно.

Господь призвал меня на служение в мусульманском регионе, я счел своим долгом изучить историю и современность мусульманства, веры народов, на земле которых я несу служение. Полагаю, если бы я этого не сделал, я был бы плохим архиереем. Из своих научных занятий я вынес твердое убеждение хотя Православие и Ислам коренным образом расходятся во взглядах на Бога и вечность, - здесь, на земле, эти религии могут и должны быть дружественны. Это заложено в самих основах вероучений, противостояние является безумием. Обо всем этом я говорил Артему в ту ночь.