Андрей Воронин - Последний самурай Страница 3

— Так я же и не спорю, — усмехнулся Брузгин. — Так как насчет ментов?

— Менты — не проблема, — заверил его полковник. — Но у меня для тебя есть подарок. Его траектория. Пуля сидит у меня в стенке.

— Не трогали? — хищно подобрался Брузгин.

Мещеряков отрицательно покачал головой, забыв о том, что на дворе темно и прапорщик его не видит. Впрочем, Брузгин верно расценил молчание полковника: в самом деле, какой смысл отвечать на дурацкие вопросы?

— Слушай, Матвей, — меняя тему, сказал Мещеряков. — Ты не знаешь случайно, когда автолавка приедет? У меня одеколон кончается.

— Завтра, — ответил Брузгин. — То есть уже сегодня. В десять утра. Одеколон — не проблема. У Карима хороший выбор — «Тройной», «Шипр», «Русский лес»…

Мещеряков страдальчески сморщился, но от комментариев воздержался.

— Карим? — переспросил он.

— Водитель автолавки. Из местных. Тоже воевал, но вовремя успел сдаться. За ним присматривают, но поводов жаловаться как будто нет.

— Матвей, — сказал Мещеряков, — что ты за человек? Мы с тобой здесь без году неделя, а ты уже знаешь, как зовут водителя автолавки.

— Звание у меня такое, — ответил Брузгин, — прапорщик. Это, товарищ полковник, не столько звание, сколько призвание. Приходится соответствовать. Так вы пульку-то не трогайте, хорошо? Я утречком посмотрю.

Он докурил и, попрощавшись, канул в темноту, как камешек в стоячую воду, — без звука, без единого шороха. Мещеряков в последний раз затянулся сигаретой, выстрелил окурком во мрак и пошел к себе, решив все-таки вздремнуть часок-другой.

С некоторых пор Карим научился спать не так, как спят все нормальные люди. Его сон был глубоким и спокойным, и ни шум проехавшей мимо дома грузовой машины, ни отдаленные автоматные очереди, ни ночная перекличка уцелевших цепных собак не могли разбудить Карима, поскольку это были посторонние звуки, не имевшие к нему ни малейшего отношения. Какая-то частичка его мозга продолжала бодрствовать, автоматически сортируя ночные шумы, хотя уже добрых полгода в этом не было необходимости. Полгода назад Карим сложил оружие и вернулся домой — ну не сразу, конечно, а после тягостной процедуры, которую русские именовали проверкой. Но и это время бесконечных допросов прошло, как проходит все на свете, и теперь Карим мог спокойно спать в своей собственной спальне рядом с женой, не вздрагивая от каждого подозрительного шороха.

Мог-то он мог, да только существуют такие привычки, избавиться от которых за полгода просто невозможно. Вырабатываются они, эти привычки, так быстро, что кажется: это и не привычка вовсе, а какой-то древний, забытый за ненадобностью инстинкт, пробудившийся, когда в нем возникла нужда. То же самое было у Карима со сном. Когда прямо у него под окном, громыхая расхлябанными бортами, проехал в сторону комендатуры армейский грузовик, Карим его просто не услышал, зато осторожный, едва различимый в ночной тишине стук заставил его резко открыть глаза и зашарить по смятым простыням в поисках автомата.

Пальцы наткнулись на что-то теплое, упругое, шелковистое на ощупь. Жена что-то пробормотала во сне, глубоко вздохнула и перевернулась на другой бок. Карим рассеянно погладил ее по обнаженному бедру, понемногу приходя в себя и начиная понимать, где он. Да, это была его спальня, и рядом лежала жена — разомлевшая во сне, теплая, в закатавшейся почти до пояса ночной рубашке. Карим представил себе, как она выглядит под одеялом, и в нем снова проснулось желание, немного притупившееся за последние шесть месяцев. Его ладонь скользнула выше по гладкой поверхности бедра, и тут стук в окно повторился.

Карим замер и осторожно убрал руку. Солдаты так не стучат. И потом, зачистки обычно происходят днем, ночью солдаты предпочитают отсиживаться в казармах… Кто-нибудь из соседей? Он перевел взгляд на мерцавший в темноте призрачным зеленым светом дисплей старенького электронного будильника. Светящиеся цифры показывали три часа ночи — самое неподходящее время для того, чтобы ходить в гости. Конечно, у соседей могла случиться какая-нибудь беда. Заболел кто-нибудь, например, и беднягу нужно отвезти в больницу… Но тогда стучали бы по-другому — громко, требовательно, тревожно. А этот не столько стучит, сколько скребется. Значит, не хочет, чтобы его услышал кто-нибудь, кроме хозяина…

Карим осторожно выскользнул из-под одеяла. По полу потянуло холодом, и он поспешно нашарил босыми ногами овчинные тапочки. Сон как рукой сняло. Вставая, Карим зябко поежился, и ночная прохлада была здесь ни при чем: он уже знал, кто пришел. Хотелось бы ему этого не знать…

Карим потянулся за штанами, но тот, кто стоял в темноте за окном, не хотел ждать: он снова принялся стучать по стеклу — тихо, осторожно, но требовательно. Карим встал, почесываясь, подошел к окну и отодвинул занавеску. По сравнению с царившим в комнате мраком тьма на улице была все-таки пожиже, и ему удалось разглядеть смутные очертания маячившей за окном человеческой фигуры. Вдали, на площади перед комендатурой, горел одинокий фонарь.

Стараясь не шуметь, он вышел в прихожую, включил свет и отодвинул засов на входной двери. Дверь приоткрылась, и в щель проскользнул человек. Он был одет как местный житель: заправленные в высокие сапоги мешковатые брюки, старомодный пиджак, белая рубашка без галстука, но с наглухо застегнутым воротом, каракулевая папаха, — и, если бы не автомат, Карим мог бы его не узнать, тем более что усы и бороду он сбрил.

За первым гостем в дом протиснулся второй. Насчет этого можно было не сомневаться. Длинный, тощий и угловатый, как складной плотницкий метр, бородатый, черный, как головешка, с загорелым и обветренным лицом, посреди которого стоп-краном торчал гигантский кавказский нос, с грязной зеленой повязкой на голове, в потрепанном камуфляже, весь увешанный какими-то подсумками, чехлами, ножнами и гранатами, в облепленных грязью армейских ботинках, с ручным пулеметом поперек живота — не человек, а агитационный плакат, ходячее воплощение джихада.

Близкопосаженные по бокам огромного носа нагловатые, навыкате, глаза с мутными желтоватыми белками недобро поблескивали, мосластые исцарапанные пальцы нервно тискали приклад пулемета, как будто парень только и ждал повода открыть пальбу — веером, от живота, по всему, что шевелится. В клочковатой черной бороде застрял мелкий мусор — какие-то травинки, микроскопические кусочки коры и Аллах ведает что еще. Карим никак не мог отделаться от неприятного ощущения, что там, в бороде, кто-то ползает: судя по запаху, который исходил от пулеметчика, это могло оказаться правдой. Это был густой и тяжелый окопный дух, который ни с чем не спутаешь. Несколько месяцев назад сам Карим пах точно так же, и ему потребовалось много времени и очень много мыла, чтобы вытравить эту вонь, застрявшую не столько в порах его тела, сколько в мозгу.

Гостей было двое, но они каким-то образом ухитрились заполнить просторную прихожую целиком, так что для Карима в ней почти не осталось места. Он попятился к дверям кухни, ощущая себя очень неловко в мятых сатиновых трусах, растянутой майке и стариковских овчинных шлепанцах на кожаной подошве. Впрочем, «неловко» — это совсем не то слово! Он ощущал себя беззащитным, как это всегда бывает с полуголым человеком, оказавшимся в обществе вооруженных до зубов громил.

— Здравствуй, Карим, дорогой, — сказал тот, что был в папахе, отставляя к стене автомат и распахивая объятия. — Давно не виделись. Я вижу, у тебя все хорошо. Работа, дом, молодая жена…

— Здравствуй, Руслан, — с вымученной улыбкой ответил Карим. — Рад тебя видеть.

Они обнялись как братья. Долговязый пулеметчик наблюдал за этой трогательной сценой с угрюмой настороженностью, словно в любую минуту ожидал подвоха.

— Рад ли? — отстраняясь и испытующе глядя на Карима, спросил Руслан. А может быть, мы не вовремя? Если так, скажи, и мы сразу уйдем.

Пулеметчик при этих словах холодно ухмыльнулся. Мог бы и не ухмыляться: Карим и без его пантомимы все прекрасно понимал.

— Скажи своему человеку, чтобы не торчал напротив окна, как манекен в витрине универмага, — проворчал он. — Вы бы еще на танке приехали!

— Отойди от окна, дорогой, — обернувшись к пулеметчику, сказал Руслан, — что ты, в самом деле, э? Зачем подводить хорошего человека?

Он наконец выпустил Карима из объятий, напоследок похлопав его по голому плечу.

— И не кричи, умоляю, — добавил Карим. — Жену разбудишь.

— У тебя две жены? — удивленно спросил Руслан, указывая глазами на что-то позади Карима.

Карим оглянулся и увидел жену. Та стояла в дверях спальни, левой рукой придерживая на груди края халата, а правой прижимая к губам угол воротника. Глаза у нее были огромные, полные ужаса и блестящие из-за готовых вот-вот пролиться слез.