Юлия Вознесенская - Асти Спуманте. Первое дело графини Апраксиной Страница 3

— И русские, — добавил инспектор.

— О, это правда, инспектор! Я видела в кино русских женщин, они тоже все в платках. А вы знаете, у нее и лицо было, пожалуй, русское: высокие славянские скулы, голубые глаза и светлые волосы — у турчанок таких не бывает. И вид у нее был усталый, но вовсе не забитый. Она разговаривала решительно, хотя и нервничала.

— Вы очень, очень наблюдательны, госпожа Блюменталь, — опять похвалил ее инспектор. Хозяйка благодарно улыбнулась, но Миллер продолжил: — И при вашей наблюдательности вы, конечно же, раскрыв ее водительское удостоверение, сразу поняли, что это вовсе не Ада фон Кёнигзедлер и гостья подсунула вам чужой документ.

Хозяйка внезапно уронила голову на руки и громко заплакала.

— Простите, простите меня, господин инспектор! Я так растерялась!

— Ну-ну, ничего страшного, это ошибка простительная, — инспектор протянул руку через стол и успокаивающе похлопал ее по округлому локтю с ямочкой. — Вас можно понять, госпожа Блюменталь: у женщины был усталый вид, она произвела на вас хорошее впечатление своим беличьим жакетом, и вы решили проявить снисходительность. Так это было?

— О, мой Бог! Именно так, господин инспектор! Но, вы знаете, я ведь не сразу заметила, что у нее чужой документ. Сначала я проводила ее в номер, а уж потом спустилась вниз и принялась вносить ее данные в регистрационную книгу. Увидев фотографию на водительском удостоверении, я засомневалась и собиралась уже подняться к ней, но тут меня позвала моя сестра Эльза: к нам в ресторан явилась проездом целая итальянская свадьба, и началась кутерьма и беготня. Только после закрытия ресторана, когда у меня появилось время заняться регистрацией, я достала ее удостоверение и стала его рассматривать. Но теперь я уже не была до конца уверена, что на фотографии другое лицо. Я решила, что у Ады фон Кёнигзедлер, может быть, сегодня просто нездоровый вид, да еще этот большой платок закрывал ей лицо. В общем, я решила, что не стоит из-за этого поднимать шум, и отправилась спать. А утром…

— Что было утром, нетрудно догадаться. Но не будем забегать вперед. Вечером эта женщина не спускалась в ресторан, чтобы поужинать?

— Нет, господин инспектор. Я бы ее сразу заметила, появись она за столиками.

— Она заказывала что-нибудь в номер? Может быть, вино?

— Нет.

— Она никому не звонила?

— Нет. В последние дни я вообще никому не выписывала телефонных счетов.

— Понятно… Ну, так что же было утром?

— В девять часов я увидела, что один поднос с завтраком остался нетронутым: мы готовим под- носы по числу гостей. Я немного подождала, подогрела еще раз кофе для заспавшегося гостя. Но к десяти часам в отеле уже никого не осталось, кроме этой женщины: все гости расплатились, сели в свои машины и поехали дальше. Я вспомнила, какой измученный вид был у нее вчера вечером, и подумала, что она, возможно, заболела и нуждается в помощи. Сначала я позвонила в пятнадцатый номер по телефону, а когда мне никто не ответил, поднялась наверх и постучалась. Ответа не было. Тогда я открыла дверь своим ключом и увидела, что женщина все еще лежит в постели. Я ее окликнула. Сначала совсем тихо, чтобы не испугать, потом громче. Она не двигалась. Тогда я подошла и тронула ее за плечо. Бог мой, это был такой ужас! Плечо у нее было каменное, как будто под одеялом лежал не человек, а статуя. Я заглянула ей в лицо — она лежала, отвернувшись к стене, — и лицо у бедняжки было белое, как мрамор.

— И что же вы сделали, госпожа Блюменталь?

— Закричала, конечно! На мой крик прибежала снизу моя сестра Эльза. Сестра хоть и младше меня на пятнадцать лет, но такая умная, такая решительная: она не растерялась, а сразу же велела мне выйти из комнаты и заперла ее на ключ. Потом она позвонила в местную полицию. Дежурный полицейский попросил выяснить номер машины, на которой приехала та женщина. Эльза велела мне сбегать на стоянку и посмотреть: там стояла только одна машина, с мюнхенским номером. Я его запомнила, и мы продиктовали его дежурному.

— Местные полицейские так и не заглянули к вам?

— Нет, нам сказали, чтобы мы ждали полицию из Мюнхена.

— Понятно. Они просто спихнули это дело на нас. Ну что ж, для вас это и к лучшему: меньше слухов пойдет по округе.

— Не дай Бог никому такой рекламы! Самое худшее в гостиничном деле — это дурная репутация. Кто захочет останавливаться в отеле, где тебе могут предложить кровать, в которой недавно ночевал труп?

— Следует ли понимать, что не в ваших интересах, чтобы отель «У Розы» упоминался в газетах?

— Упаси Боже! Только этого нам с Эльзой не хватало! В позапрошлом году у нас был пожар в семнадцатом номере: пьяный постоялец уснул с сигаретой в зубах, прожег наволочку, подушку и матрац. Конечно, ему пришлось за все заплатить, но все равно это было ужасно неприятно. Господин инспектор, а как вы думаете, мюнхенские газеты не пронюхают об этом случае?

— Определенно пронюхают, потому что полиции придется дать объявление: мы ведь так и не знаем, кто эта женщина.

У Розы Блюменталь сразу сделалось столь огорченное лицо, что инспектор понял: знай она хоть что-нибудь еще о покойной, она бы ничего не утаила, спасая репутацию гостиницы.

— Ладно, — сказал инспектор, — я подумаю, нельзя ли обойтись без названия: «В небольшом отеле близ автобана номер восемь Мюнхен — Зальцбург» — так это будет звучать вполне безопасно для вас, не правда ли?

— Ах, инспектор, я вам так благодарна! Мы с Эльзой две одинокие беззащитные женщины, выгнавшие своих мужей-бездельников и на свои скудные сбережения открывшие этот отель. Мы уже почти десять лет содержим его, но только-только начали вылезать из долгов. Мы почти все делаем сами, держим лишь повара, да раз в неделю к нам приходит работать садовник. Мы дорожим каждым постояльцем, поэтому дурная репутация…

— Я вас понимаю, — прервал ее сетования Миллер, поднимаясь из-за стола. — Сколько я вам должен за пиво?

— Семь марок двадцать пфеннигов, господин инспектор.

Миллер отметил, что хозяйка не забыла присчитать и свое пиво. Ну что ж, он, собственно, сам ей предложил. Отсчитав деньги и выложив их на стол, он спросил:

— А где сейчас находится ваша сестра?

— Она еще не вернулась с покупками. Извините, господин инспектор, я ей говорила, что следует подождать приезда полиции, но Эльза сказала, что случайная смерть одного постояльца еще не повод оставить без еды всех других, которые могут прибыть в течение дня. Не сердитесь на нее! Мертвые уходят своим путем, а жизнь продолжает идти своим.

— Гм. Это ваша сестра так сказала?

— Нет, это я прочла в журнале для домохозяек.

— Ах так! Очень глубокая и примиряющая мысль. — Тут инспектор увидел Зингера, входящего в зал ресторана с пластиковым пакетом в руке, в котором лежало что-то тяжелое. — Вы нашли бутылку, Петер?

— Обнаружил в розовых кустах, инспектор! Правда, совсем под другим окном, хотя и на той же стороне гостиницы.

— Гм. Ну ладно, давайте ее сюда. Тоже «Асти спуманте»… Хорошо, Зингер. Идемте упаковывать наши вещественные доказательства. Госпожа Блюменталь, последите, чтобы нас никто не тревожил, кроме врача — он должен вот-вот прибыть.

— И тогда эту бедняжку наконец уберут из нашего отеля? — оживилась Роза Блюменталь.

— Я думаю, она еще задержится у вас на часок- другой: мы ждем фотографа.

— Из газеты? — встревожилась хозяйка.

— Нет, из полиции. Если появится ваша сестра, пусть поднимется в пятнадцатый номер.

— Хорошо, инспектор.

Поднимаясь по лестнице на второй этаж, инспектор Миллер еще раз повторил:

— Чувствую, Петер, что в этом деле без графини не обойтись.

Глава 2

Детективное партнерство «Графиня Апраксина — инспектор Миллер» возникло в 1946 году. Рудольф Миллер-старший не раз рассказывал сыну Рудольфу историю своего знакомства с графиней Марией Владимировной Апраксиной. История была вполне детективная.

Сразу после войны в Баварии оказалось много так называемых «ди пи» — «депортированных персон». Это были бывшие пленные, «остарбайтеры» и просто беженцы, выплеснутые войной на чужой негостеприимный берег. Агенты НКВД уже прочесывали Германию в поисках бывших граждан СССР и, найдя, агитировали их возвратиться на родину: «Родина простила, Родина не забыла, Родина зовет вас обратно» — именно так, с большой буквы. Но желающих вернуться было не много, поскольку в это время уже стали доходить слухи о том, как «Родина», а точнее подразделение НКВД, носившее мрачное название «Смерть шпионам», сокращенно Смерш, уже на границе освобождает возвращенцев от скудного багажа, фильтрует и, пересадив в теплушки, гонит прямиком в Сибирь. Менять лагерь на лагерь никому не хотелось, и люди застревали в лагерях «ди пи» в надежде как-нибудь ускользнуть от смертельных объятий «простившей Родины». Пока союзные власти решали их судьбу, застрявшие в Баварии «ди пи» жили в специально организованном для них лагере неподалеку от Мюнхена. Они пользовались относительной свободой передвижения, к великому неудовольствию обитателей ближайших деревень: то и дело к коменданту лагеря заявлялся какой-нибудь крестьянин с жалобой на кражу дров из аккуратно сложенной вдоль стены дома поленницы или на пропажу наполовину насиженных куриных яиц, выкраденных вместе с корзиной и наседкой. Комендант терпеливо выслушивал крестьян и переправлял их в местную полицию. Полицейские еще более терпеливо выслушивали подробнейшие истории об исчезновении сушившегося на веревке белья или варившейся в медном котле патоки, пропавшей, естественно, вместе с котлом, обстоятельно все записывали, осматривали место происшествия и… никаких репрессий против «ди пи» не предпринимали. Будучи все бывшими фронтовиками, они жалели их, чувствуя несправедливость происходящего: для них, побежденных, война уже кончилась, а для «ди пи», принадлежавших к народу-победителю, она все еще продолжалась.