Антон Шаффер - Духи безвременья Страница 3

Но этим Илья решил не ограничиваться. Пока Анечкин не успел опомниться, он сжал его пухлые щеки своими пропитанными водкой ладонями, и смачно поцеловал обалдевшего однокурсника прямо в губы. Затем он сделал шаг назад и, растворившись в блаженной улыбке, застыл на месте.

Затея удалась. На искосившемся от отвращения лице Анечкина можно было прочесть всю гамму противоречивых чувств, которые он испытывал в эту минуту. Губы его были крепко сжаты, хотя было очевидно, что он готов отдать очень многое, лишь бы иметь возможность вытереть их после обрушившихся на них лобзаний. Он брезгливо осматривал свой костюм, на котором после объятий Далекого осталось несколько разводов не совсем понятного происхождения.

– Какими судьбами? – Илья попытался произнести это как можно веселее.

– Да вот, проезжал мимо, по делам… Да мне, собственно говоря, уже и пора, – Анечкин переминался с ноги на ногу. Как же ему хотелось уйти.

– Да, дела наши дела. Ты пишешь?

– Пишу. А ты?

Спросив это, Анечкин потупил взор.

– Нет, я не пишу. Я теперь водку пью. Присоединиться не хочешь? Посидим, поговорим, прошлое вспомним, – Илья лукаво ему подмигнул.

– Да я бы с радостью, но дела…

– Понимаю. Ладно, иди по своим делам. Но, если надумаешь, то милости просим. В любое время.

Сказав это, Илья снова обнял несчастного Анечкина, продержав его в своих объятиях значительно дольше, чем в первый раз. От прощального поцелуя он решил отказаться, так как это бы уже смахивало на кое-что противоречащее мужской натуре.

На этом встреча была завершена. Анечкин со скоростью пули рванул в сторону проезжей части, где, как оказалось, была припаркована его машина. Машина была очень даже ничего – Audi A6. Илья с завистью посмотрел, как некогда забитый и жалкий Анечкин заносит свое пухлое тело в салон шикарного автомобиля. Обида переполняла его. Это была обида не на кого-то конкретного, а скорее на всю ту жизнь, которая окружала его. Он с горечью подумал о том, что не заслужил того положения, в котором оказался. Ну чем он хуже этого самодовольного писаки, на котором еще во время учебы большинство преподавателей поставило жирный крест.

Чем? Почему он может разъезжать на этой чертовой машине по своим "делам", а он, Илья Далекий, должен сейчас идти в загаженную в ходе двухнедельного запоя квартиру и продолжать вливать в себя мутную отраву? Ответов на эти вопросы Илья найти не мог.

Машина Анечкина со свистом тронулась с места и рванула по направлению к центру, подняв за собой столб пыли, в котором одиноко кружили первые пожелтевшие листья.

Илья пересек дорогу и устремился в сторону дома.

Квартира встретила его затхлым запахом перегара. Сидя дома он уже принюхался и не замечал его, но стоило ему выйти на улицу и сделать глоток свежего воздуха, как сразу же наступило тяжелое прозрение. Дышать было практически нечем. Все словно плавало в таинственной дымке, которой на самом деле был застывший в воздухе сигаретный дым. Пробившись сквозь него, словно через густой туман, Илья оказался на кухне, где его взору открылась еще более удручающая картина. На столе все еще стояла пустая бутылка из-под водки, а весь пол был усеян тем, что проще всего охарактеризовать как отходы пищевого производства. Помойное ведро было уже давно переполнено, поэтому все последние дни мусор бросался просто на пол. Он лежал на кухонном линолеуме разноцветным ковром. Некоторые остатки еды явно начинали подавать признаки первого разложения, что сказывалось и на качестве воздуха, пропитанного не весть бог чем. Подобный запах последний раз Илья чувствовал, когда ехал на поезде с юга, еще в детстве. Сам-то он вместе с родителями ехал, конечно, в купе, но для того, чтобы пройти в вагон-ресторан, нужно было миновать целый ряд плацкартных вагонов. Именно в них-то и стоял этот смрад, который нынче окутывал его квартиру. Но тогда, когда он был ребенком, он знал способ бороться с этим омерзительным запахом – проходя через провонявшие курицей, огурцами, картошкой, помидорами, пивом, водкой и еще черт знает чем вагоны, он просто задерживал дыхание, чтобы ни одна микрочастица этого смрада не проникла в его носоглотку. Но что было делать теперь?

Илья стоял посреди кухни, и слезы сами собой текли у него из глаз. Он не хотел плакать, он вообще больше ничего не хотел. Ему все опостылело.

Решение пришло в голову неожиданно и естественно.

Он вышел из кухни, прошел через коридор и оказался в комнате. Довольно долго ему пришлось рыться в многочисленных ящиках старого бабушкиного шкафа, прежде чем он нашел то, что искал.

Илья взялся за веревку обеими руками и резким движением растянул ее в разные стороны, проверяя на прочность. Все было нормально – она не порвалась. После этого он вновь вернулся на кухню, откупорил купленную только что водку и большими глотками начал пить ее прямо из горла. Водка стекала тонкими ручейками с краев губ, сочилась по подбородку. Когда половина содержимого оказалось внутри него, он бросил бутылку на пол, и она покатилась, оставляя за собой дорожку из прозрачной жидкости. Илья проводил ее взглядом, а затем, перебарывая тошноту начал карабкаться на табуретку. С нее он легко дотягивался до потолка, на котором, прикрепленный к крюку, висел абажур. Через минуту абажур уже валялся на полу, а вместо него на крюк была намотана веревку, которую Илья предусмотрительно сложил вдвое.

Все было готово.

Умирать не хотелось совсем. Но и жить тоже. Он вообще не мог понять, чего ему хочется. Все было безразлично. Раздумывать дальше было нельзя – иначе можно было передумать. Это он понимал очень хорошо. Уверенным движением руки он накинул себе на шею петлю. Оставалось лишь выбить из-под себя табуретку.

Илья изготовился, но внезапно посмотрел на свои ноги, на которых все еще были одеты тапки. Выглядело это весьма глупо. Поразмыслив, он снял с шеи петлю, спустился вниз и снял тапки. Под голыми ступнями он почувствовал что-то слизкое и мокрое. По телу пробежали мурашки. Поежившись от отвращения, Илья вновь занял исходную позицию. Больше причин спускаться вниз у него не было.

Голова немного кружилась, но ум, на удивление, оставался абсолютно ясным. Илья вытер слезы рукавом замызганной рубашки, перекрестился и обеими ногами оттолкнул табуретку.

В глазах у Ильи потемнело, он почувствовал, что дышать больше не может. Все его тело ходило ходуном, он извивался, словно червяк на крючке. В голове что-то безумно стучало.

Очнулся он уже лежа на полу.

Сначала он не понял, что произошло. Если это загробный мир, то зачем надо было вешаться? Действительно, вокруг был до боли знакомый интерьер его родной кухни.

Разве что воздух посвежел, но разве это все, что может дать "тот Свет"? Илья мучительно пытался думать, но это у него плохо получалось. Голова раскалывалась, а шею будто приложили горячим утюгом.

Наконец он догадался, в чем дело. Первым наперво он разжал веревку, которая до этого все еще сжимала его тонкую шею. Дотрагиваться до того места, где она была затянута, было больно. Затем Илья поводил руками по голове и нащупал огромную шишку в районе затылка. Он посмотрел на потолок и увидел свисающий с него кусок оборвавшейся веревки.

– Даже повеситься не могу, – констатировал он сам себе.

С трудом поднявшись, Далекий окинул тяжелым взглядом конченого человека свои загаженные апартаменты, плюнул на пол и снова заплакал.

Толя Губкин чаевничал. В тот вечер он не поехал, как обычно, домой, а направился на дачу к своей любовнице, которую сам необоснованно считал возлюбленной. Звали ее Оленькой. Именно она и сидела напротив него, умильно заглядывая ему в глаза и невпопад улыбаясь.

– Толенька, возьми вот это пирожнице – оно такое сладенькое!

– Сейчас попробую, милочка, сейчас попробую. – Толин рот был набит предыдущим эклером.

Сидели они на обширной веранде, построенной еще в самом начале прошлого века.

Веранда была словно создана для подобных чаепитий наедине. С нее открывался прекрасный вид на яблочный сад, который выглядел так великолепно в тот предзакатный час. Снаружи доносился легкий шорох чуть покачивающихся деревьев.

Отдельные листочки капризно срывались с тонких веток и кружились за застекленными витражами. Красиво.

Толя встал из-за стола и подошел к старинному буфету, на котором стояла большая корзина с недавно собранными в саду яблоками. Он брал в руки то одно, то другое яблоко, выбирая самое налитое. Наконец он остановился на большом, размером в здоровый кулак, ярко красном плоде. Выудив его из корзины, он вернулся за стол и взял в руки нож.

Оленька тут же вскочила и метнулась в его сторону, дабы помочь Толе порезать яблочко. Но тот, смерив ее холодным взглядом, остановил ее:

– Доверь мужское дело мужику.

– Извини, извини, Толенька. Я просто хотела помочь, – щеки ее зарделись.